И в этот момент увидел поднимающегося на встречной ленте эскалатора своего замечательного другана Николая Иваныча. Выходит, я их все-таки недооценивал. Какая же у них должна быть система связи и наведения!
Николай Иваныч был еще далеко, глубоко внизу, он поднимался, как гроб в крематории, поехавший почему-то назад, наверх. Он уже увидел меня, или ему передали по радиотелефону следующие за мной гоночные псы. Широко разводил руками, как для братского объятия, и показывал жестами – подожди меня внизу, там тебя встретят.
Думать больше не осталось времени. Вообще, похоже, не твое это дело – глубоко, раздумчиво мыслить, не твое это поле. Положись на дремлющие инстинкты, прислушайся к душе, не мучай, не томи ее! Если она просит или велит что-нибудь срочно – уступи ей, как женщине, сделай, что говорит!
Обоим будет лучше!
А велела она мне в этот момент сделать то, что моя гоночная свора повторить не сможет.
Я прыгнул.
Сгруппировался и взлетел – вверх-вперед-влево. Легко коснулся – для опоры – рукой за ореховую полированную разделительную панель между встречными лентами эскалатора и приземлился на ступенчатой полосе, которая ползла вверх.
Пассажиры, стоявшие ниже меня на лестнице-чудеснице, железно отсекали от меня Николая Иваныча – он не мог стрелять в меня сквозь толпу.
А мои шустрые преследователи, краснорожие индейцы-следопыты Гнойный Мозг и Мускулистый Скелет, плавно едущие вниз, вдруг из глубокого арьергарда оказались прямо перед направленным на них пистолетом ПМ.
– Ложитесь, суки! Сейчас череп пробью! Ложись! – орал я. – Пушки вниз кидайте!
Нет, бойцы они были неважные. Жидкие оказались на расправу. А может быть, живо помнили, как в «Интерконтиненталь» привезли они нас с Валерой вдвоем, а из гостиницы вывозили своего гончего сыскного коллегу в мешке.
Они не легли, а сели на эскалатор. И пистолеты бросили, которые катились вниз по ступенькам с каким-то каменным стуком. Ну ладно.
А я припустил по лестнице, которая как-никак везла вверх. Хороший был спурт. Давние мои гонители из сборной, точнее сказать – выгонители, сейчас бы душой порадовались за те результаты, которые я показал на дистанции.
И народ, слава Богу, у нас хороший. Сознательный. Все понимает. Никто не бросился меня ловить, перехватывать. Смотрели с интересом, но, встречаясь со мной глазами, сразу стыдливо отворачивались, будто боялись запомнить мою личность. Потом еще в свидетели затаскают!
Выскочил я на площадь и сразу повернул направо – мимо линейного отделения милиции, мимо касс, мимо депутатского зала – там с первой платформы есть открытый проход на пути.
Я понимал, что у меня всего несколько секунд форы – они сейчас подтянут все резервы. На меня хватит, мало не покажется. Спрыгнул с перрона, перебежал через рельсы, нырнул под платформу, успел проскочить перед длинным пассажирским составом. На третьем пути пассажиры заныривали в зеленое чрево электрички. Хорошо бы знать, куда эта колесная колбаса направляется. Но нет времени выяснять маршрут, расписание, тарифы. Едем к свободе, к счастью, к жизни! Беспечные ездоки – из ниоткуда в никуда.
Влетел в тамбур, тяжело отдуваясь и утирая с морды пот рукавом. По вокзальной трансляции сообщили: «Электропоезд Серпухов – Москва – Голицыно отправляется через минуту с третьего пути. Остановки – Каланчевская, Белорусский вокзал, Беговая…»
Я выглянул из растворенных дверей и увидел, что по перрону бегут, заглядывая в окна поезда, Гнойный Мозг и Скелет. Не знаю, кто-то из их шайки видел, как я нырнул в вагон, или у них достаточно людей, чтобы проверить все отходящие электрички.
У меня нет выхода – надо оставаться в вагоне. Здесь, на вокзале, их слишком много.
Я снова осторожно высунул голову наружу, и в этот момент пневматические двери угрожающе зашипели. Примерно за три вагона до моего укрытия настойчивые мои попутчики силой удержали сходящиеся створки дверей и впрыгнули в тамбур.
Вот, Господи, великая сила всепобеждающего учения Павлова! Чему только не научишь сыскное животное за сытную кушеньку!
Поезд заскакал, затопотал по стрелкам, среди фиолетовых огней и зеленых светофоров, пробежал над Земляным Валом, перед Разгуляем. Через три-пять минут гоночные псы прочешут поезд и доберутся до меня. Я не готов устраивать кровавое побоище в центре города.
Я переходил из вагона в вагон, приближаясь к голове состава. Поезд шел по эстакаде, под нами промелькнул троллейбусный парк, справа – пригородные кассы Казанского вокзала. До Комсомольской площади оставалось сто метров.
Я постучал рукоятью пистолета в дверь машиниста и крикнул:
– Отпирай, милиция!
Распахнулась дверь. Удивленные глаза за круглыми стеклами очков, встопорщенные усы.
– Какого хрена?…
– Открой входные двери!
– Не положено!
– Открой дверь наружу, козел старый! Не возникай! Делай, что говорят!…
Видок у меня, наверное, был такой, что машинист не стал спорить. Нажал какой-то рычаг, со свистом зашипели, расходясь, железные створки.
– Тормози!…
Я оглянулся и увидел, что в другом конце вагона появились мои друзья.
Встал в открытых дверях, ветер гладил воспаленную хряшку, поезд медленно двигался по насыпи-мосту над проездом с Каланчевки, от гостиницы «Ленинградской» к площади трех вокзалов.
Здесь, внизу, перед мостом на дороге – светофор. Метрах в пятнадцати от насыпи. Они не успеют разогнаться. Но мне нужен грузовик, мне нужно прыгнуть в кузов.
Мать-судьба! Хозяйка-удача! Везуха моя лихая! Вывезите! Помогите! Дайте стремный шанс!
Моргнул красным оком светофор, погас на миг, вспыхнул зеленый. Вот она, моя фартовая сдача – задрипанная «Газель» с грязными тюками в деревянной коробке кузова.
Оттолкнулся – слетел на насыпь, еще толчок, миг пролета. Невесомость.
Лети, как кот – на четыре точки. Бряк! Ткнулся мордой во что-то вонючее и расслабленно-освобожденно заплакал. Уехал.
Лежал среди мусорных мешков на дне кузова, дышал обессиленно, и страх, напряжение, усталость выходили из меня судорожными рывками, как рвота.
Заднее окошко кабины было завалено каким-то барахлом, шофер меня не видел.
И не слышал – у него на всю катушку работало радио, хиты крутило. На езде музыка сливалась с уличным шумом в ритмичный дребезг. А на светофорах «Газель» тормозила, и я слышал через раскрытые окна – «слушай наше радио, остальное – видимость…».
Грузовичок волок меня вместе со своим помоечным грузом куда-то далеко, неведомо куда. Может быть, на свалку? А, какая разница… Путешествовать надо, не зная цели. Цель, как и все остальное, – видимость.
Мы, три великих путешественника – Колумб, Магеллан и я, Кот Бойко, – стремились к громадной цели. Колумб искал Индию, нашел Америку, попал в тюрьму и умер в нищете. Магеллан описал кольцо вокруг шарика, все упирался-доказывал, какое множество стран и народов населяют наш зеленый колобок. Пока его на полпути не сожрали дикари. А я направился на Острова Сокровищ и совершил Великое открытие.
Я узнал, что на Земле живут всего два народа. И поселились они в двух странах. Народы зовутся просто – богатые и бедные. А все эти разговоры про американцев, негров, русских, китайцев, песни про национальные особенности и кошмарные басни про менталитет – сплошная видимость!
Богатые – невероятно интересная, но малопонятная раса, и все люди этого народа очень похожи друг на друга, независимо от цвета кожи, возраста и вероисповедования. И живут они в очень небольшой, но при этом всемирной стране – очень приятной, удобной, невероятно красивой, с замечательным климатом. И вся она похожа на шикарный отель «Шератон» – Рай.
А бедные – многочисленный, доступный, очень понятный, но никому не интересный народ. А друг другу – в особенности. Чем там интересоваться?
Обитают они неопрятно, плохо, наспех – будто торопятся быстрее дожить свой срок в своей огромной и убогой стране под названием Бедность. Именуются насельники этой земли бедняками, или беднягами. Иногда – бедолагами. А самые бедовые мечтают прорваться, эмигрировать в страну Богатства и получить национальность «богач», а если совсем повезет – «богатей».
Обычно их убивают при незаконном пересечении границы. Потому что законно перебраться из Бедности в Богатство невозможно. И пошлину на границе взимают неслабую – тебя самого. Положи, мол, душу на таможенный стол – и давай пробуй!
Одна участь у нас, великих путешественников-первооткрывателей. Эти суки, мои сограждане, уже посадили меня в тюрьму, как Колумба. Теперь хотят убить, как Магеллана.
Лом вам в горло, дорогие господа и товарищи! Чтоб голова от удовольствия не качалась. Не дамся!
Приподнял голову осторожно над краем борта – ехали по Садовой, справа мелькали корпуса Института скорой помощи имени доктора Склифосовского. Ну, сюда-то я всегда успею.
У Колхозной наша «Газель» застряла в плотной пробке, и я слушал радио из кабины водителя:
У Колхозной наша «Газель» застряла в плотной пробке, и я слушал радио из кабины водителя:
– … Кандидат в губернаторы Восточно-Сибирского края Александр Серебровский, один из самых могущественных российских финансистов, устроил сегодня большую пресс-конференцию в Доме журналистов…
Видимо, включили нам зеленый свет – затарахтела пердячим треском наша славная антилопа, загазовала изо всех сил наша «Газель», завоняла остро газолином, помчалась вместе со всем грохочущим и воющим железным стадом вниз по Садовой, к Самотеке. И не услышал я, что поведал городу и миру не подстреленный мной кандидат в губернаторы.
И в этот момент во внутреннем застегнутом кармане куртки резко, пронзительно зазвенело. Раз, другой. Испуганно стал хлопать себя по груди, пока не вспомнил – это же мой мобильный телефончик. И номер знает только один человек.
Суетливо раздергивал молнию на кармане, трясущимися руками доставал трубку, чуть в суете не нажал кнопку отбоя.
– Але! Слушаю! Слушаю!
– Ты чего кричишь, Дертаньянц? Это я, Джина…
– Здравия желаю, товарищ генерал!
– Вольно. Чего ты какой-то встрепанный, а? Или мне показалось?…
– Показалось, подруга! Наоборот, я весь из себя спокойный, лениво-раздумчивый. Лежу, как князь Болконский на Бородинском поле, глазею в небо. Думаю думу свою…
– Болконский лежал на поле Аустерлица, – показала свою образованность Джина. – А чего это там грохочет так на поле?
– Мысли. Знаешь, я когда думаю – это страшная сила!
– Вот мужик-урод! – печально восхитилась Джина, помолчала и сказала: – Я договорилась с ней… Завтра, у меня, в два…
– Спасибо, подруга. Слушай, ты не знаешь – гиена может загрызть газель?
– Что? – удивилась моя ясновидящая.
– Нет-нет! Это я так, от пустомельства. Так сказать – мысли вслух…
– Дурак ты, Кот, и мысли у тебя дурацкие, – с досадой сказала Джина и дала отбой.
А грузовичок остановился на светофоре, и ко мне благовестом пришел снова радиоголос Хитрого Пса:
– … От бедности и общей неустроенности возникла в обществе тенденция демонизации денег. Наверное, это не правильно… Альберт Эйнштейн, знавший относительность всего в этом мире, говорил, что деньги, конечно, зло, но только благодаря этому злу человечество может избавиться от голода, болезней и невежества…
Э, друг мой Саня, кандидат демонологических наук, если ты будешь говорить народу эти культурные глупости, хрен тебя выберут в губернаторы.
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ДЕНЬ ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ ПЛАЩЕВИЗАЦИИ
– Господин Серебровский, вы не боитесь, что в результате всех этих реформ Россия превратится в банановую республику? – спросила корреспондентка "Ъ", прилизанная девочка-отличница в таких же очешках, как и у Хитрого Пса.
Сашка снисходительно-добро улыбнулся:
– Вот уж это нам точно не грозит! Моя забота – чтоб не превратилась Россия в брюквенное царство с народной кухней из лебеды и березовой каши…
Журналисты захохотали, восприняли ответ как прямой наезд. Сашка вообще вел себя очень свободно, говорил легко, много шутил. А журналисты его явно не любили. Но он им все равно нравился. В его поведении был дорогой шик большого стиля.
– Как вы относитесь к коммунистам?
– Лояльно, – пожал плечами Серебровский. – Их только нельзя до власти допускать…
– А как вы совмещаете лояльное отношение к коммунистам с тем, что они пишут о вас в своей печати? – напирал корреспондент «Комсомольца».
Хитрый Пес сделал удивленное лицо, словно впервые слышал:
– А что они пишут?
– Что вы, выполняя заказ ЦРУ, хотите продать «Макрокомпу» оборонный щит державы и сделать Россию беззащитной перед мировым капиталом…
– Ага, понятно! – кивнул Сашка. – Я иногда даже сочувствую коммунистам. Ну представьте себе, каково приходится крупной политической партии, у которой в идеологическом арсенале есть одна-единственная идея – давайте вернемся во времена Ленина-Сталина!
– У этой партии треть всего электората страны! – крикнул кто-то с места.
– Это нормально. В обществе и должна быть треть людей, которым нечего ловить в будущем. Они этого не знают, не понимают, но нутром ощущают – у них нет достойного места в следующем веке, веке информации. А информация – это богатство, это энергия знания, это свобода. Богатым, свободным и умным людям, сами понимаете, не нужны коммунисты с их разбойно-побирушечьими идеями «отнять-поделить».
– В каком сейчас состоянии ваш совместный проект с Биллом Хейнсом?…
… Когда-то, это было ужасно давно, ровно одну треть моей жизни назад, Хитрый Пес втолковывал нам с Котом то же самое на празднике Великой Октябрьской Плащевизации меня. В тот осенний дождливый день Кот выполнил давнее обещание и достал мне импортный, кажется, английский плащ «Лондон фог». Это была плащаница почище Туринской – стального цвета реглан с двойной грубой строчкой швов, нагрудными клапанами, погонами, молниями, заклепками, накладными карманами и с подстежкой!
Господи, тот, кто не видел шерстяную подстежку моего нового плаща, тот не ведает художественного совершенства! Дизайнер сорвал с неба радугу и распустил ее на клетки и полосы моей мягонькой ворсистой подстежки – длинного, по поясницу, жилета, который прикреплялся к плащу гибкой, мягко рокочущей молнией с иностранной надписью «Zipper».
Одно слово – «Лондон фог»! У меня этот лондонский туман от счастья в глазах стоял. Ну и, конечно, от выпитого.
Счастливое событие мы начали обмывать дома у Хитрого Пса. От гордости я сидел, не снимая плаща, как околоточный на Пасху. Вообще было понятно, что остаток жизни я теперь прочно связал с этой дорогой и невероятно красивой одежкой.
Кот хвастал, что плащ удалось вырвать буквально из зубов академика Аганбегяна.
– Не ври, Кот, – меланхолично заметил Хитрый Пес. – Мой директор Аганбегян раз в пять толще Сереги, ему этот плащ ни к чему…
– Не преувеличивай! – засмеялся Кот и разлил по рюмкам остатки из четвертой бутылки водки. – А вот за водкой сейчас надо будет ехать…
– Не надо пока, – твердо сказал Сашка. – Не считая пролитых капель, мы приняли звериное число – по 666 граммов на рыло. Знак и доза Сатаны. Это – миг истины, момент откровений. Если вы еще что-нибудь цепляете, я скажу вам сейчас очень важные вещи…
Мы смотрели на него с подозрением, потому что говорил он, как всегда, своим недостоверным зыбким тоном, и, несмотря на сильную подпитость, мы опасались какого-то подвоха.
Но Сашка пафосно-трезво сказал: – СССР по обыкновению опаздывает. Мы все задержались со вступлением в информационный век. Век компьютеров…
Мы с Котом удивленно переглянулись, не в силах связать грандиозный – в общечеловеческом масштабе – факт покупки мне плаща и неуловимо подступающий к нам из какого-то неведомого далека век компьютеров, этих забавных электронных машинок не очень понятного нам назначения.
– У кого информация – у того власть, богатство и свобода, – сказал Сашка.
– Ты что, Хитрый Пес, чокнулся? – спросил Кот. – Время к вечеру наклонилось, водка на излете, а ты какую-то хренотень несешь… Сейчас у нас одна информационная проблема – где среди этой долбаной трезвости водяру сыщем?
– Угомонись, придурок, – ласково сказал Сашка. – Я знаю, как мы все станем миллионерами…
– При мне ты до таких чертиков еще не напивался, – сказал я сочувственно и одернул полы плаща, чтобы при сидении не мялись.
– Послушайте меня, убогие, – попросил Серебровский. – Постарайтесь понять, что я вам объясняю. Вот ты, Кот, в числах третьего порядка не силен, но это должен знать – сколько стоит на рынке доллар?
– Четыре рябчика, – мгновенно отрапортовал Кот и оживился:
– Наконец-то! Займемся фарцовкой по-настоящему?
Не обращая на него внимания, Хитрый Пес говорил, объяснял и втолковывал, и сейчас-то я понимаю, что не нуждался он ни в нашем одобрении, ни в нашем понимании, ни в поддержке. Он тогда уже все знал, и ему просто было не с кем, кроме нас, поделиться великим финансовым открытием. Да и говорить, кроме нас, никому об этом не следовало.
– Официальная цена за доллар – шестьдесят две копейки, – многозначительно сообщил нам общеизвестное Сашка. – На черном рынке – четыре рубля. И та и другая цены абсолютно произвольные, волевые, они не соотносятся ни с каким товарным паритетом…
– А сколько же стоит, по-твоему, доллар? – на всякий случай поинтересовался Кот.
– Тринадцать и тридцать шесть сотых копейки! – На лице Хитрого Пса был восторг.
– Эврика! – заорал Кот. – Осталось найти дурака, кто нам их сдаст по этой научной цене, и мы – в порядке!
– Я нашел, – скромно потупился Сашка. – Государство.
Я печально вздохнул:
– Саня, я всегда знал, что у тебя будет горе от ума…
– Послушайте, кретины! Я ввел в компьютер две тысячи наименований товаров, услуг, зарплат и вывел общий ценовой коэффициент по сравнению с тем же списком в Штатах. Получилось 13, 36 копейки за 1 доллар.