Налет длился чуть больше часа. Когда мы выбрались из метро на поверхность, улицы были усеяны крошевом известки, стекла, кирпичей и прочим мусором. Воздух был насыщен стойким запахом бездымного пороха и пожарищ. Голубизну неба запачкали грязно-черные и серые разводы дыма, поднимавшиеся и снижавшиеся над изувеченным городом. Неподалеку от нас зазвенели колокола пожарных машин и протяжно затрубили рожки полицейских автомобилей.
Мой поезд в Киль должен был отойти от Штеттинского вокзала в 17.30, однако в результате воздушного налета были разрушены железнодорожные пути в северном пригороде Берлина. Я в отчаянии остановился среди битой каменной лепки фасада вокзала и осколков стекла со станционной крыши. «У-230» не сможет выйти в свой боевой поход только потому, что ее первый вахтенный офицер предпочел любовь долгу. У меня оставалась возможность воспользоваться поездом на Гамбург. Эта линия осталась невредимой, по ней можно было кружным путем выбраться из западни. Мне сказали, что поезд на Гамбург отбывает в 20.00, на шесть часов позже.
Мое прощание с Марианной не сопровождалось душераздирающими сценами. Марианна была славной девушкой, она привыкла к моим коротким посещениям столицы. Мы пообещали друг другу быть осторожными и сохранить нашу любовь. Когда поезд отошел от темной станции, я вновь услышал завывание сирен воздушной тревоги.
На следующий вечер в 20.30 я наконец прибыл в Киль и через 40 минут постучался в дверь капитана. Он уже слышал о бомбежке столицы. Прежде чем я стал оправдываться за свое позднее прибытие, капитан произнес, облегченно вздохнув:
– Ты мог погибнуть в Берлине. Лучше бы остался здесь.
У меня отлегло от сердца. Ведь меня не стали винить за задержку выхода подлодки в море.
– Когда мы отплываем, герр капитан? – задал я вопрос.
– Осталось несколько мелочей. Понадобится еще один день или чуть больше, чтобы окончательно подготовить лодку к походу. Я хочу покинуть порт после завтрака в среду. Полагаю, к этому времени лодка и экипаж будут готовы.
В 14.00 мы отбыли из Киля. Прощальный банкет был скоротечен, а застолье – всего лишь тенью лукуллова пира, который нам устраивали по этому случаю прежде. Сильная снежная буря помешала духовому оркестру напутствовать нас музыкой на пирсе. Но экипаж это не беспокоило. Ничто не имело значения, кроме нашего отбытия. Мы были уверены, что победа будет завоевана всего через несколько месяцев и нужно лишь успеть потопить столько судов противника, сколько их выпадет на нашу долю.
«У-230» упорно боролась с зимним штормом. Мощные порывы ветра швыряли нам в лицо снег и град. Короткие, жесткие волны били в легкий корпус лодки, мороз схватывал водяные брызги на лету. Мы держали курс на север. Видимость – нулевая. Чтобы двигаться дальше в штормовом море, мы пользовались своим радаром. Датские проливы были пустынными. Надводные корабли не осмеливались появляться здесь в зимний шторм. «У-230» прокладывала себе путь через узкие проходы между многочисленными островами, осторожно продвигаясь от одного буя к другому.
В 4.00 снег прекратился. На рассвете мы на полных оборотах направились в Норвегию. Пройдя в надводном положении пролив Скагеррак, мы обогнули норвежский берег в форме каблука и проскользнули в фиорд Хардангер, окруженный могучими заснеженными горными вершинами. Весь путь через фиорд Бьерн в гавань Берген нас сопровождали величественные картины природы. В порту мы находились чуть больше одного дня, произведя мелкий ремонт, заполнив цистерны и днище корпуса лодки соляркой и пополнив свои продовольственные запасы зеленью и четырьмя бочками свежих яиц. Теперь «У-230» была достаточно оснащена для похода, который вполне вероятно мог увести нас к побережью США и оттуда во Францию.
Путь нам освещало солнце, но своенравный ветер дул в фиорде со скоростью 60 миль в час. У выхода из фиорда открытое море выглядело как гигантский водяной вал. Чтобы сохранить антенну нашего радара, я укрыл ее под обшивку легкого корпуса на мостике. Один из матросов постоянно вращал антенну, представлявшую собой массивный деревянный крест с закрепленными кабелями. Мы называли эту конструкцию «бискайский крест» по имени места, где наши подлодки впервые применили ее.
Когда мы оставили за кормой фиорд Бергена, океан подверг лодку суровому испытанию. Но серьезно пострадал только «бискайский крест». Я спустил сломанную деревянную конструкцию в рубку и приказал срочно отремонтировать ее. Несколько часов мы шли без предупреждения об опасности, противник мог легко запеленговать нас, прежде чем мы узнали бы о его появлении. К счастью, видимость была великолепной и наблюдение за небом не составляло проблем.
«У-230» следовала на северо-запад в пролив между Шетландскими и Фарерскими островами. Мы полагали, что англичане ждут нашего появления там: во враждебно настроенной к нам Норвегии визит подлодки не мог остаться в секрете. Однако в первый день похода не было замечено ни единого самолета противника. Когда «У-230» вошла в опасную зону, штормящее море окутала тьма. Был восстановлен «бискайский крест», ставший мощным подспорьем для предупреждения атак с воздуха.
В 2.20 оператор радара обнаружил цель. Об этом просигналил радиолокатор. Радист доложил:
– Радиолокационный контакт, громкость два, быстро усиливается.
Зигман спрыгнул с койки и бросился в помещение центрального поста. Оттуда он скомандовал на мостик:
– Убрать крест! Тревога!
Двигатели увеличили обороты. Крест упал в помещение центрального поста, на него свалились один за другим вахтенные, окончательно разрушив конструкцию. Лодка зарылась носом в воду и через 20 секунд погрузилась в нее полностью. За 30 секунд стрелка глубиномера переместилась на деление 40 метров, однако корма все еще находилась близко к поверхности. Через 50 секунд жужжание электромотора заглушили четыре мощных разрыва за кормой. «У-230» потрясли мощные толчки. Лодка погрузилась с сильным дифферентом на нос. Затем она метнулась на глубину, швырнув часть экипажа на плиты палубы и ударив тех, у кого были замедленные рефлексы, о переборки.
Фридрих прекратил погружение на глубине 125 метров. Многие члены экипажа выглядели неважно. Для них это была первая бомбардировка. Однако «У-230» выдержала первое испытание и оставалась на ходу. В 4.30 мы всплыли. Вокруг расстилалось пустынное море, миролюбиво мерцавшее при лунном свете. Наш «бискайский крест» с трудом, но починили. Один из вахтенных вращал хрупкую конструкцию, пока радист, находившийся в корпусе лодки, напряженно слушал.
В эту ночь мы еще раз совершили срочное погружение, а на следующий день пришлось опускаться в море четыре раза. Самолеты сбрасывали на нас кассеты глубинных бомб. Мы вынуждены были постоянно ожидать угрозы с воздуха и все время пристально следили за небом. В период между атаками лодка прошла пролив между двумя архипелагами, оставив опасную зону далеко позади.
Бурным морем мы вышли к заданной точке в 600 милях к востоку от Ньюфаундленда. Обстановка внутри лодки осложнилась. В ногах плескалась морская вода, проникшая в корпус сквозь открытый рубочный люк. Высокая влажность приводила к порче продовольствия, вызывала дряблость кожи и размягчала навигационные карты. Невыносимый запах стоял в подлодке. Он шел от солярки, которую мы загрузили про запас в днище, и пропитал всю нашу одежду, да и пищу, которая имела теперь привкус машинного масла. Постоянная качка оказалась непосильным испытанием для тех, кто не привык к штормам Атлантики и не обладал крепким желудком. У многих подводников пропал аппетит. Оставалась лишь небольшая группа здоровых людей, способных питаться яйцами из четырех бочек, пока они не успели еще испортиться. Чтобы помочь им, я поглощал яйца целый день в разных видах: сырыми перед вахтой на мостике, в виде яичницы после вахты, варенными без скорлупы или вкрутую на завтрак и обед и всмятку, когда было желание съесть их больше нормы.
Теперь мы боролись с февральскими штормами, самыми свирепыми в зимние месяцы. Море кипело, пенилось и бурлило. Порывы сильного ветра гнали волны одну за другой через Атлантику с запада на восток. «У-230» с трудом пробивалась через мощные водовороты, преодолевая гигантские гребни волн. Одна морская лавина бросала лодку вверх, другая опускала вниз, третья накрывала ее тоннами воды. Злобные ветры, завывавшие самым высоким дискантом и рокотавшие тяжелым басом, дули над клокочущим морем со скоростью 150 миль в час. Стоя на вахте, мы с трудом выдерживали хлесткие удары снежной крупы, града, ледяных брызг. Они били в наши резиновые водолазные костюмы, секли как бритва лицо, угрожали сорвать защитные очки. Лишь стальной пояс позволял нам удерживаться на лодке и сохранить жизнь. Внутри прыгающей стальной скорлупки сильная качка швыряла нас на палубу, вертела и крутила, как марионеток. И все же мы умудрились преодолеть яростный ветер и бурное море и прибыли в заданный квадрат.
Теперь мы боролись с февральскими штормами, самыми свирепыми в зимние месяцы. Море кипело, пенилось и бурлило. Порывы сильного ветра гнали волны одну за другой через Атлантику с запада на восток. «У-230» с трудом пробивалась через мощные водовороты, преодолевая гигантские гребни волн. Одна морская лавина бросала лодку вверх, другая опускала вниз, третья накрывала ее тоннами воды. Злобные ветры, завывавшие самым высоким дискантом и рокотавшие тяжелым басом, дули над клокочущим морем со скоростью 150 миль в час. Стоя на вахте, мы с трудом выдерживали хлесткие удары снежной крупы, града, ледяных брызг. Они били в наши резиновые водолазные костюмы, секли как бритва лицо, угрожали сорвать защитные очки. Лишь стальной пояс позволял нам удерживаться на лодке и сохранить жизнь. Внутри прыгающей стальной скорлупки сильная качка швыряла нас на палубу, вертела и крутила, как марионеток. И все же мы умудрились преодолеть яростный ветер и бурное море и прибыли в заданный квадрат.
С тех пор как я в последний раз принял участие в боевых действиях, их масштабы резко возросли. Наши подлодки больше не уходили в одиночное плавание или небольшими «волчьими стаями» по 3-4 единицы. Теперь мы патрулировали Северную Атлантику бригадами по 20-40 единиц, покрывая обширные районы с математической точностью и под контролем штаба. Приблизительно 100 из 250 действующих подлодок флота сейчас крейсировали водах семи морей. В нашей большой бригаде «У-230» несла патрульную службу на крайнем севере. Дважды за 10 дней мы выходили по приказам штаба на поиск предполагаемого конвоя. Снежные завесы ограничили видимость в лучшем случае до одной мили. У нас были минимальные шансы обнаружить конвой. Тем не менее нам сопутствовала удача.
Я только что освободился от вахты и сливал литры соленой воды со своего водонепроницаемого костюма, когда капитан просунул голову в помещение центрального поста. Его румяное лицо, обрамленное снизу рыжей бородой, а также белые зубы сияли.
– Старпом, повоюем немножко, – сказал он мне. – Одна из наших лодок сообщила, что обнаружила конвой. Оба двигателя – полный вперед!
Новость быстро распространилась по кораблю. Я развесил свое мокрое нижнее белье в кормовом торпедном отсеке, пробежал голым к своей койке и надел сухую смену. После этого присоединился к участникам небольшого совещания в капитанском углу. Мы склонились над размякшей картой, на которой Прагер отметил исходя из радиосообщений маршрут конвоя. И хотя погода была не очень благоприятной, мы выработали наиболее перспективный план атаки противника.
Пока грохочущие дизели ускоряли вращение валов, а лодка неслась вперед на гигантских волнах, торпедисты готовили к стрельбе аппараты, механики заправляли соляркой двигатели, а радисты дешифровывали радиограммы. Все отлично справлялись со своими обязанностями, хотя многие впервые переживали азарт охоты за конвоем. Ветер дул с кормы и припечатывал вахтенных на мостике к ограждению, как мокрые листья к стене. Могучие волны поднимали нашу лодку и несли вперед. Только к вечеру сила шторма ослабла, но, как только наступил рассвет, он возобновился с новой силой. Волны вырастали до неба. В конце дня мы приблизились к конвою и приготовились к атаке.
21.38. Первый взрыв торпеды дал нам разрядку. Теперь началось состязание за количество потопленных судов.
21.43. Еще один взрыв. Вспышка. Языки пламени демаскировали конвой. Мы скорректировали курс и рванулись вперед, на север, параллельно волнам. Видимость была близка к нулю: горящие суда противника за волнами не просматривались.
– Аппараты один-пять затопить, приготовиться к стрельбе! – скомандовал я громко, опасаясь, что мою команду могут не услышать во время шторма.
22.15. В фокусе наших биноклей впереди по левому борту показались два эсминца, маневрировавшие зигзагами. В то время как низкий силуэт «У-230» закрывался громадами волн, эскорты надменно демонстрировали свои высокие черные профили. Их беспорядочное движение заставляло нас несколько раз менять курс. Наконец, рассекая набегавшие волны и двигаясь больше в погруженном, чем надводном положении, мы повернули левым бортом, чтобы выйти за линию охранения.
70 минут наша лодка продолжала преследование конвоя, двигаясь в темноте сквозь снежный шквал. Вдруг с левого борта возникли три эскорта. Быстрым поворотом вправо «У-230» зарылась в подошву волны. Мы ушли незамеченными, оставив эсминцы в 600 метрах за кормой. Через пять минут повернули снова на север.
Затем… Прямо перед нами взметнулся огненный столб. В момент вспышки мы обнаружили конвой. Вскоре я увидел в бинокль череду теней. Через несколько минут они превратились в гигантские транспорты. Два эсминца сопровождали их на правом фланге, двигаясь зигзагообразным курсом под углом 90 градусов, один эскорт шел по левому флангу. Мы пристроились в правую колонну конвоя, здесь сконцентрировались наиболее крупные суда. Прорыв в середину конвоя казался невозможным. Но не все было так безнадежно.
Шторм мешал мне прицелиться своим ПУС и метко выстрелить, поэтому я решил дать два веерных залпа.
– Герр капитан, – обратился я к командиру. – Я пускаю четыре торпеды с носовых аппаратов по левому борту.
Зигман понял. Он подкорректировал курс, и «У-230» вышла на угол атаки, обойдя с фланга колонну конвоя. После моей команды «Пли!» лодка вздрогнула четыре раза. На часах было 23.20.
Четыре торпеды ушли веером. Капитан развернул лодку, чтобы предоставить мне возможность дать еще один залп. Однако «У-230» врезалась носом в набегавшую волну, лишив меня возможности действовать дальше. Но вот вырос огненный шар. Попадание! Затем вторая вспышка! Третья! Три мощных взрыва взметнули в небо фонтан огня и искр. Затем пожар стал затухать. Транспорты медленно догорали, их подъемные стрелы торчали в ночи. Конвой подавал сигнал бедствия. Сигнальные ракеты взвивались вверх и падали, однако шторм уносил фейерверк, как клочки горящей бумаги. Парашюты осветительных факелов не раскрывались, они стремительно неслись в воду. Вскоре место сражения окутала тьма. Далеко за кормой три подбитых транспорта медленно уходили под воду.
Где-то на северо-востоке прогремел еще один взрыв. Конвой атаковали другие подлодки, раздробив силы его боевого охранения. Вверх взметнулась стена огня и воды. Пока громыхала битва, мы отстали от конвоя, чтобы зарядить торпедные аппараты. Торпедисты внизу; начали тяжелую работу, помещая торпеды в аппараты при помощи тележек и цепей. Чтобы облегчить им работу, капитан повернул на восток по ветру.
Затем мы обнаружили эсминец, силуэт которого чернел среди беснующейся морской стихии. Двигаясь против течения, он зарывался носом в волны. Двигаться на восток нам было легче, чем эскорту – на запад. Громады волн били в надстройку эсминца, вызывая столь опасный крен, что корабль почти касался жерлами орудий поверхности моря. Я был убежден, что находиться на подлодке безопаснее, чем на надводном корабле, и никогда бы не сменил своей профессии подводника. Под ураганный ветер наш экипаж трудился до седьмого пота, заряжая торпедные аппараты, поддерживая работу двигателей и плавучесть лодки.
Когда торпедные аппараты были перезаряжены, мы потеряли конвой из вида. С рассветом начали снова искать его среди громад волн. «У-230» карабкалась на гребни, задерживалась наверху, срывалась вниз и зарывалась в подошвы волн. Эти часы рискованного пребывания на мостике дарили нам прекрасные мгновения. Когда лодка поднималась на гигантскую волну, мы видели с альпийской высоты глубокие ямы, оказывающиеся в 50-60 метрах ниже. Когда же лодка срывалась вниз, нам казалось, что верхушки волн смыкаются, закрывая небо. Водяные валы, вздымаясь на семидесятиметровую высоту и накрывая нас на мостике, заставляли на долгие секунды задерживать дыхание и придавливали к мостику. К 9.00 высота волн настолько выросла, что в таких условиях стало бессмысленно искать конвой. Приказ капитана на погружение был встречен командой с удовлетворением. Вскоре мы опустились на глубину 140 метров, ощущая даже там легкое покачивание от бесновавшегося на поверхности шторма.
Около полудня, когда я дремал в своей койке, прозвучал голос, как будто из потустороннего мира:
– Шум винтов по пеленгу 3-5.
Акустик произнес это шепотом.
Шум, должно быть, исходил от транспортов конвоя или эсминцев. Зигман приказал стармеху поднять лодку на перископную глубину. Снова я натянул на себя водонепроницаемый костюм и застегнул его до подбородка. Как только «У-230» поднялась на глубину 60 метров, огромная волна вынесла ее из воды, как теннисный мячик. Секундами позже мы с командиром выскочили на мостик. Озираясь кругом, пока цепляли за ограждение стальные пояса, мы уставились друг на друга в изумлении. Подлодка всплыла прямо в середине конвоя!
Не более чем в 400 метрах к востоку под ураганным ветром боролся за выживание поврежденный транспорт. Несколько ближе другой транспорт, у которого был разбит мостик, беспомощно барахтался в воде. Еще шесть судов, поднявшихся на гребнях продольных горообразных волн, обнажили свои медленно поворачивавшиеся винты. Они выстроились в линию, став удобными мишенями для наших торпед. Повсюду вокруг нас двигались транспорты, большей частью поврежденные. Гигантские волны безжалостно колотили их по корпусам и надстройкам, ломали поручни как солому, срывали со шлюпбалок спасательные шлюпки, деформировали дымовые трубы, гнули мачты и стрелы кранов, пробивали пробоины в корпусах, срывали крышки грузовых люков, разбрасывали грузы по палубам и швыряли за борт. Одна за другой волны били по рулям транспортов, деформируя их баллеры и перья. Чтобы потопить их, не требовалось никаких торпед.