— Да, да, я помню, — Кырым поднялся с подушек. — Несомненно, может рассчитывать на разумное количество големов и погонщиков. Но не на эман.
— Об этом не волнуйтесь, — Агбай-нойон не отказал себе в удовольствии заглянуть в глаза будущему врагу. — Эмана у нас предостаточно.
Подземелья хан-бурсы очаровали Ырхыза. Покой, бесконечность и необычность нижнего мира заставили забыть о мире верхнем с его заботами и суетой. Агбай-нойон, побережники, корабли, посмотреть на которые ездила по меньшей мере половина столицы, слухи, сплетни и осторожные надежды — все это оставалось вовне, уже не затрагивая тегина.
Теперь спускались вниз каждый день.
Коридоры, пещеры, реки и озера. Зверь из белого камня, на три четверти вросший в стену. Выброшенная лапа, оскаленная пасть, ледяная корка, к которой тегин долго не решался прикоснуться. Слюда с узорами крыльев, с отпечатками столь явными, что не заметить их невозможно. И Элья, заметив, задержалась.
«…вид — не есть величина неизменная, ибо сие противоречит самой сути природы, каковая есть борьба хаоса и порядка. Свидетельством подвижности вида является и внутренняя неоднородность склан, и те следы, что хранит земля. Стоит приглядеться и увидишь…»
Жилки на камне как на листе, только немного иного рисунка. Плотная медиана, и тонкая, почти стертая — кубитальная. А вот и костальная. Еще одно совпадение? Такое же, как тонкий, но стойкий запах Каваарда, которым тянуло то из одного, то из другого коридора. Но стоило туда направиться, и Вайхе находил причину для запрета. Ырхыз же соглашался, ему пока хватало и того, что он видит.
Окаменевшие черепа с выпуклыми лбами и огромными глазными впадинами. Сами кости мелкие, детские или карликам принадлежавшие, вросшие в камень, как давешний зверь.
«…естественным в природе является факт, что сильнейшие особи выживают в межусобной борьбе и отдают силу свою потомству. И уже оно, подрастая, вновь разделяется на сильных и слабых…»
Слабые погибают, сильные дают потомство. Элья слаба, и значит когда-нибудь от нее останется только вот такой череп. А Скэр даст потомство, подтвердив измышления Каваарда. Того самого Каваарда, который и до войны успел поплясать по чужим мозолям. Истинный хаанги, законно вставший вне системы. Треклятый хаанги. О его теориях говорили — со смехом или с возмущением. Но ведь говорили! И читали. Она тоже читала, или, правильнее сказать, рисунки разглядывала, пропуская числа. Крылья фейхта, крылья гебораан, крылья дьенен… Все крылья, которые только могут быть. Цвета, вариации, таблицы доказательств, данные из родовых книг и переплетения. Почти как на камне, который под ногами.
«…и движение сие ведет к тому, что постепенно признаки, свойственные слабым, исчезают, а иные, каковые придают силу в разных ее понятиях, остаются и подвергаются дальнейшим изменениям. Сей путь, путь вида, имеет исток, начало, но не имеет конца…»
— Эй, Элы, — Ырхыз присел рядом. В свете двух фонарей паутина на камне обрела еще большее сходство с рисунками в книге. Еще бы подписи вспомнить, цифры. — Что с тобой?
— Ничего.
Ему не объяснишь, да и объяснять пока нечего. Рисунки и вопросы. Бесполезные воспоминания. Что изменится, если слова Каваарда обретут смысл? Если окажутся правдой?
— Ырхыз, — позвала она. — Тот зал, золотой, где подземный ход с тупиком — мне очень нужно туда попасть.
Спроси он, зачем, Элья не смогла бы ответить. Но он не стал. Просто двинулся к одному из многочисленных проходов.
— Действительно тупик, — с некоторой обидой произнес тегин, поднимая фонарь. Отблески огня скользнули по камню и плюхнулись в пыль. Стена. Обыкновенная скучная стена. Ровная и гладкая, точно полированная. Ни тебе трещин, ни выбоин, ни уступов.
— Видишь, мой тегин, я не лгал тебе, — Вайхе шлепнул ладонью по камню. — Здесь действительно нет ничего интересного. Я просто не хотел тебя разочаровывать.
И потому водил кругами, показывал дивные вещи, рассказывал, смирял нрав словом и картинами, явно свидетельствовавшими о существовании железных демонов. Хитер Вайхе.
Упрям Ырхыз. Карту — копию все же сняли — он раскатал прямо по стене, оперся, прижал с левого края предплечьем, велев Элье.
— Придержи-ка.
Долго водил пальцем, сличая, и, наконец, сказал:
— Этой стены здесь не должно быть.
Не должно. А еще от нее не должно пахнуть эманом и тем более Каваардовым, да так резко, словно он был здесь еще вчера. А если и вправду был? Нет, не вчера, конечно, но раньше. Был здесь и… И что? А главное — как?
Элья положила ладони на стену, прислушиваясь, пытаясь понять, что она такое. Крылья бы. С крыльями колебания и отклонения ощутимы, а…
Камень становится мягче, расползаясь под руками, проваливается вглубь. Вязкий. Щекочет. Прорастает сквозь тело тончайшими нитями эмана. Не глаза различают этот узор и даже не кончики пальцев. Он пробегает под кожей ладоней жгучими полосами и покалыванием. Хорошо уловимым следом Каваарда, отпечатком его крыла, частью его силы, души, памяти. Вдохнуть, глотнуть, выпить нежданный подарок. И еще, и… Сплетение слишком плотное, натягивается, выталкивая ее, густеет.
Элья спешно отдернула руки. Не бескрылой ломать то, что строил хаанги. А строил именно он.
— Так она ненастоящая? — Ырхыз саданул по стене кулаком и зашипел от боли, а на костяшках кровь смешалась с пылью.
— Не совсем, — Элья сползла на пол.
Кружилась голова, от вопросов и чужого линг-эмана, который как вино или, скорее, как уксус с винной крепостью. Спина зудела нестерпимо, хоть о стену чеши. Элья и чесала, пока зуд не перерос в боль.
— Она есть. Как стена. Как камень. Плотная иллюзия. Много эмана, очень много.
Вайхе подал флягу.
— Спасибо, — Элья смочила пересохший рот. — Она есть и будет тут. Со временем связи разрушатся. Иссякнут, — Элья прикинула плотность плетения. — Лет через пятьдесят. Может больше. Само плетение — хорошее, замкнутое. Это как нити, что уходят сами в себя, поэтому и эха почти нет. Но… Его что-то ослабляет, словно грызет или пьет. И еще, похоже, стену делали не столько от склан, сколько от людей.
Тегин поскреб шрам. Болеть начинает? Откликается. Теперь связи нарушены, распад пойдет быстрее, но не настолько, чтобы кто-то мог проникнуть в пещеру раньше, чем лет через тридцать.
— Стена появилась три года тому, — нарушил молчание Вайхе. — Точнее, мы тогда заметили, что она возникла. Но труды демонов непредсказуемы: обвалы, отводы, загородки. Эта мало чем отличалась от них. Разумеется, мы не водили сюда камов и уж тем более…
Выразительный взгляд и тихое:
— …склан.
Они не водили. Но Каваард был здесь, теперь Элья была совершенно уверена в этом. Был и что-то спрятал.
— И уж точно ни один склан не выходил из-под… земли… — последним словом Вайхе поперхнулся. Посмотрел на ухмыляющегося тегина и прибавил: — Во всяком случае здесь.
— Нужно убрать стену, — припечатал Ырхыз. — Разбить пушкой или найти другой способ.
Способ… Способ есть всегда.
Лылах-шад созерцал чистый лист, покусывая гусиное перо. Чернила на заостренном конце давно засохли, но Лылах-шад не торопился вновь проткнуть темную пленку. Он думал. И даже апельсиновые деревца не решались шелохнуть листвой, дабы не нарушить течение мыслей ясноокого. Только птица, подаренная накануне, вздыхала и ворочалась за тяжелым пологом.
Но вот Лылах отбросил перо, взял новое, снял прозрачную стружку, окунул в чернильницу и вывел:
«Урлак-шаду, посажному князю Ольфии с пожеланиями долгих дней и ясного Ока шлет приветствие Лылах-шад».
Перечитал, поморщился — впрочем, вряд ли бы кто сумел определить тень эмоций в чуть дрогнувших уголках губ и крыльях носа — и продолжил:
«И выражая недоумение отсутствием посажного князя при дворе, спешит сообщить новости, каковые могут оказаться любопытными».
Снова пауза. Короткая заминка, и толстая ровная линия ложиться поверх слов о недоумении.
«Агбай-нойон с тремя вахтагами, в каждой из которых до полутора сотен легкой кавалерии, а также вахтагой тяжников, оставленной в ближнем селении, прочно обосновался в Ханме».
— Мудр-р-рейший, — с легким упреком произнесла птица из-под полога.
«И верным слугам кагана остается лишь гадать, сколь долгим будет это гостевание и чем завершится».
Скользит перо, легко слова ложатся, полнится лист крупными аккуратными буквами.
«Равно же желаю внимание обратить, что многие люди Агбай-нойона с соизволения ясноокого кагана пополнили число личной охраны каганари и светлейшего Юыма.»
Ждет своего часа спящий Вестник, поблескивают в шкатулке скланьи жемчужины. Не торопится Лылах, но спешит.
«Ходят слухи, что после празднества, каковое состоится уже скоро, Агбай-нойон отбудет из Ханмы вместе с сестрой и племянником, якобы для того, чтобы…»
Ждет своего часа спящий Вестник, поблескивают в шкатулке скланьи жемчужины. Не торопится Лылах, но спешит.
«Ходят слухи, что после празднества, каковое состоится уже скоро, Агбай-нойон отбудет из Ханмы вместе с сестрой и племянником, якобы для того, чтобы…»
Снова раздумье, снова черта, слова перекрывшая. Хватит с Урлака и фактов.
Закончив, Лылах пробежался по написанному взглядом, сделал еще несколько исправлений, меняя не суть, но тон послания. Затем взял в руки Вестника.
Ворон ворону глаз не выклюет? Это говорят те, кто не видел, как воронье за падаль дерется.
Вестника Лылах выпускал с чувством глубокого внутреннего удовлетворения. Пусть грызет Урлак Агбая, пусть отбивается Агбай да сам на посажного наступает кораблями и пушками. Глядишь, друг друга и истреплют на пользу Наирату.
Во благо будущего кагана Ырхыза.
— Я разрушу столько нитей, сколько смогу.
Будет больно, а еще, возможно, Элья умрет, захлебнувшись эманом, перегорев изнутри, как тонкое железо под ярым пламенем. Но отступить она не отступит. Почему? Из любопытства ли? Или сквозняк разгулялся по дому, расшалился, перевернул все внутри, изменив настолько, что тянет к безумствам? Заразилась от тегина? Нет. Не так. Просто впереди наконец появилась цель — подсказка, а может быть даже ответ.
Ырхыз аккуратно развязал серебристый кошель и высыпал Элье на ладонь несколько жемчужин-лингов. Сжатые в перламутре пружины. Нет мочи, как хочется их распустить… Напряженное ожидание наполняет тело и сковывает его мнимым покоем, цена которому — капли пота и тряские волны от бедер к коленям и самым ступням.
— Пришлось действовать в обход Кырыма, — произнес тегин. — Он за такое всю душу вытрясет.
— Без линга я не смогу, — неловко пожала плечами Элья, с трудом сбрасывая оцепенение. — Стену делал хаанги. Он силен, он легко впитывает эман и легко его отдает своим творениям. А я фейхт, сила моего эмана — только для меня, только внутри тела. Но тут что-то совсем неправильное с внешними токами. Точнее, еще более неправильное, чем положено у вас внизу. Хаанги наверняка тянул, как мог, но в основном отдавал свое, жег мембрану. И оставил отпечатки. Обрывки мыслей, куски памяти, особенно яркие для него.
— Мысли склан так легко прочитать?
— Нет, вовсе нет. Но… — Элья даже растерялась. — Каваард был хаанги, один на тысячу. Стоящий в стороне. Он был необычен во всем. Не прятал этого, не закрывался… Даже тогда, когда было надо.
Ырхыз кивнул, мол, понятно, хотя вряд ли что-то и в самом деле понял:
— А этих жемчужин хватит? — спросил он.
— Не знаю. Я никогда не разрушала то, что делал хаанги. Я просто волью чужое, много, очень много. Как воду в бычий пузырь. Пока не лопнет. Надо будет, чтобы кто-то вкладывал мне в руку линг вот в таком порядке.
Элья быстро перебрала кругляши, выкладывая их змейкой прямо на щербатом полу. Потом выбрала самый мощный — красноватый с голубыми прожилками, и принялась катать его между пальцами.
— Оно съест само себя, — первое легкое касание стены, проба струн на прочность. — Это будет как… как…
Сравнения не приходило, тогда помог Ырхыз.
— Огонь?
Да, огонь, пламя, вспыхнувшее в амбаре, и она, Элья Урт-Хаас, будет тем пучком соломы, с которого начнется пожар. Сказать Ырхызу? Вайхе?
Элья решительно уперлась правой ладонью в камень. Нет, уже не камень — мелкую прочную сеть, что пружинила и отталкивала.
Пальцы проскальзывают в ячейки, разрывая самые тонкие нити, и стена дрожит мелкой рябью. Глубже. Ближе. Телом прильнуть, губами. Вдохнуть, глубоко-глубоко, до самого дна легких. И выдохнуть, уже воздух, просто воздух. Скользит эман, обволакивает, щекочет, мягко уговаривая отступить.
«…точка выхода. Её не может быть здесь. И тем не менее… Стихийная… Это — колыбель… Один мощный удар по незащищенному и всё. Мягкое подбрюшье. Совет не удержится от такого, а люди просто растопчут рано или поздно. Значит, надо закрывать от всех…»
Вот она, главная мысль. Остальное — круги от мелких камней.
Держаться. Рука по локоть в стене. В огне, который по крови да на спину. Вяжет-режет, расколет, растопчет.
«…поймите, уважаемый, речь идет о сделке, которая принесет немалую пользу обоим народам…»
А это кто сказал? Совсем чужое, не каваардово, со стороны, но тоже почему-то важно.
«…общее снижение… вырождение вследствие постоянного близкородственного скрещивания… возрастание процента увечных особей в разы… смертельный груз для всей расы через пять поколений…»
Снова Каваард. А с ним и цифры. Цифры перед глазами, цифры внутри, цифры в голове. Обрывки слов, осколки знаний, некогда посторонние, а теперь принадлежащие ей. Сполна. Пей вместе с эманом. И Элья пила. Полной чашей, которой было отмеряно, не ей, но иному, убитому, кто уже не вернется. Во здравие и за упокой.
«…временное достижение стабильности возможно путем прекращения выбраковки и через возобновление искусственного скрещивания высоких кастовых линий с низкими и даже ущербными, чтобы впоследствии…»
Это же бред! Каваард не настолько безумен, чтобы желать такого. Или настолько? А она? Почти сгоревшая, хлебанувшая чужого, но все еще живая? Насильно очеловеченная своими и чужими, растворенная в людях?
«…не столько расширение площади действия эмана, сколько создание локусов, уважаемый Кувард.
— Ваша теория о связи Понорков и эмана смешна.
— Так же как и ваша о самостоятельном происхождении склан».
Нить за нитью, разрушая. Скармливая один эман другому. Сколько уже ушло? А сколько еще осталось? Хватит, чтобы сгореть. Вал на вал, и Элья между ними.
«…у вас есть чувствительность, способность найти семя. Зародыш, если хотите. У нас есть знания и возможность повторить старый эксперимент. Неплохая основа для сотрудничества, как вы полагаете? Вы нам находите зародыш, а с ним и эман, мы вам даем возможность спастись.
— А мир? Если вы правы, то мир раскачивается!
— Кувард, мир раскачивается постоянно. И, быть может, именно толчок в нужном направлении хоть как-то стабилизирует его.
— Вы себя слышите?
— Подумайте лучше о склан, Кувард. Война выметет еще часть чистых особей. Смогут ли склан вынести этот удар? Сомневаюсь. Думайте, Кувард. Мы-то за пять сотен лет научились ждать, и в случае надобности будем ждать еще. А вот вы… Нам всем нужен новый шанс».
Он думал, треклятый хаанги. И не привел подмогу под Вед-Хаальд, сберег «часть чистых особей». Вопреки желанию Совета, Скэра и Фраахи. А также не сделал еще что-то, чего требовал от него неизвестный. И в довершение был убит.
«Кувард, я говорю от имени наследников тех, кто когда-то уже спас если не мир, то его часть точно. И будь нынче Наират открытой страной, а Острова не столь изолированными… Но если вы не согласны, то мы, несмотря на сложность, будем искать союзника более прозорливого. И менее брезгливого в вопросах…»
Только бы договориться-договориться-договориться. О чем? Каваард знал. И умер. Сукин сын, куда он торил тропу? Из-за него тогда все вышло именно так. И из-за него не получается теперь.
Сеть вдруг подалась навстречу, облепила, закрыла глаза и рот, утянула в камень. Стало темно.
Оскалился всадник на коне костяном, а ветер, запутавшись в белых ребрах, задудел, загудел, распластал гриву да и выдрал со шматами гнилой кожи. Не отсюда это, из другого сна, но как они похожи!
Похожи, до того похожи, что у самых завзятых скептиков язык не повернется отрицать родство. У молодого тегина разве что черты помягче, да кожа светлее. Уж не приболел ли часом? Ох не дело, только не сейчас.
— Жарко, — пожаловался Лылах-шад, опускаясь на подушки, принял кубок, поднесенный карлицей, кинул в рот виноградину, разжевал — кислотень, и косточки горькие.
— Жарко, — согласился Ырхыз, разглядывая гостя. Поднял было руку, опахальщиков подзывая, но Лылах остановил.
— Не надо. Пусть бы совсем ушли, чтоб можно было поговорить людям разумным и достойным.
В скором времени комната опустела.
А и скромно живет наследник престола, мог бы и большего потребовать. Хотя вряд ли б дали. Нищ он и бессилен, и потому Урлака держится, к Кырыму прислушивается. Плохо это, но иначе вряд ли выйдет. А если и выйдет, то не сразу.
— Слушаю тебя, любезный Лылах. Как-то прежде ты в гости не захаживал.
— Заботы мешали, — Лылах втихую разглядывал тегина, приметив, кроме бледности, синеватые, нездоровые круги под глазами. Но в остальном-то вроде и нормален: и взгляд ясный, и говорит спокойно, и слушать готов, чего прежде за ним не водилось. Вот уж верно, учится: не по годам, но по дням. Давно пора бы.
— Заботы же к вам и привели, мой тегин, — сказал Лылах.
— Говори.
— В своем ханмате и на Ольфийском посаде Урлак-шад людей собирает.
Медленный кивок, но по лицу не понять, знал ли об этом. Должен бы и знать и даже рассчитывать на этакую поддержку. И думать, чем за нее платить придется. С его норовом возможно, что и головой. Лучше бы чужою.