– Свидетельства о смерти просматривают во всех пятидесяти штатах и в десятке зарубежных стран. Это требует времени.
– Как продвигается предварительная дача показаний?
– Быстро. Странное это дело, судья: все причастные к нему адвокаты заинтересованы, чтобы процесс начался как можно скорее. Много ли таких дел было в вашей практике?
– Пожалуй, ни одного.
– Во всех участвующих юридических фирмах это дело считается приоритетным, так что в известной мере все действуют заодно.
– И никто не пытается затягивать время?
– Никто. На прошлой неделе мы опросили одиннадцать свидетелей за три дня – это всё прихожане, видевшие мистера Хаббарда в церкви утром в день его смерти. Ничего особо интересного или необычного. Все сходятся во мнении, что он вел себя как всегда, никто не заметил ничего странного или эксцентричного в его поведении. К настоящему моменту мы опросили также пятерых сотрудников его конторы, которые встречались с ним накануне того дня, когда он написал завещание.
– Я читал их показания, – вставил судья. – Продолжайте.
– Все активно занимаются поисками экспертов. Я тоже нашел своего почерковеда и…
– Почерковеда? Они ставят под сомнение, что это рука Сета Хаббарда?
– Пока нет.
– А у вас есть сомнения?
– Нет, реальных – нет.
– Тогда принесите мне это завещание до начала процесса, я хочу взглянуть. Возможно, нам удастся снять этот пункт заранее. Моя цель загодя сгладить все шероховатости и сделать процесс насколько возможно предсказуемым.
Судья Этли даже написал книгу о «сглаживании шероховатостей» в судебных делах. Он ненавидел попусту тратить время, как терпеть не мог многоречивых адвокатов-пустозвонов. Давно, сразу по окончании юрфака, Джейк стал свидетелем, как судья Этли поставил на место плохо подготовившегося адвоката, который пытался наводить тень на плетень с помощью неубедительных доводов. Когда тот в третий раз повторил одно и то же, судья холодно перебил его вопросом: «Вы принимаете меня за слабоумного или за глухого?» Потрясенный и благоразумно воздержавшийся от ответа адвокат лишь посмотрел на него, не веря своим ушам. «Мой слуховой аппарат прекрасно работает, и я не идиот, – продолжил судья. – Если вы повторитесь еще раз, я вынесу решение в пользу противной стороны. А теперь продолжайте, сэр».
«Вы слабоумный или глухой?» – этот вопрос стал расхожей шуткой в клэнтонских юридических кругах.
Бурбон наконец согрел внутренности, и Джейк приказал себе притормозить. Одного стакана достаточно. Если он приедет домой навеселе в пятницу вечером, Карла вряд ли обрадуется.
– Как и следовало ожидать, будет куча медицинских экспертов. Мистер Хаббард испытывал чудовищные боли и принимал много медикаментов. Противная сторона постарается доказать, что это оказало влияние на его решение, поэтому…
– Я понял, Джейк. Сколько медиков придется выслушать присяжным?
– Пока точно не знаю.
– А насколько местные присяжные способны понять показания врачей-специалистов? Из двенадцати у нас будет от силы два человека, окончивших колледж, еще парочка недоучек, остальные будут иметь лишь школьный аттестат.
– Сет Хаббард тоже был недоучкой, – вставил Джейк.
– Это правда. Но я уверен, его никогда не просили разбираться в противоречивых показаниях медэкспертов. Мысль моя заключается вот в чем, Джейк: мы должны оградить жюри от ошеломляющего избытка экспертных мнений.
– Понимаю. Но если бы я выступал на противоположной стороне, я бы созвал кучу специалистов, чтобы посеять сомнения у присяжных, смутить их, внедрить в них подозрение, что Сет Хаббард находился не в своем уме. А вы разве поступили бы иначе, судья?
– Давайте не будем обсуждать стратегию процесса, Джейк. Я не люблю, когда мне подсказывают. Это, знаете ли, против правил. – Он произнес это с улыбкой, но смысл сказанного сомнений не оставлял.
В разговоре наступила долгая, тяжелая пауза. Они молча потягивали виски.
– Вы уже шесть недель не получали оплату, – нарушил тишину судья.
– Я принес счета.
– Сколько часов?
– Двести десять.
– То есть чуть больше тридцати тысяч?
– Да, сэр.
– Вполне разумная цифра. Я знаю, Джейк, вы работаете усердно, и с радостью утвержу ваш гонорар. Но меня кое-что тревожит, если позволите чуточку вмешаться в ваши дела.
Что бы ни сказал Джейк, это не предотвратило бы вмешательства. Если вы нравились судье, он считал необходимым давать вам советы по широкому спектру проблем.
– Конечно, судья, буду признателен, – ответил Джейк.
Судья взболтал лед в стакане, отпил.
– Сейчас и в ближайшем будущем вам будут хорошо платить за работу, и никто не станет выражать недовольство. Как вы сказали, эту кашу заварил Сет Хаббард, и он знал, что делает. Так тому и быть. Однако я сомневаюсь, что вы поступаете разумно, давая понять, будто вдруг оказались при деньгах. Миз Лэнг перевезла свою семью в город, в дом Саппингтона, который, как известно, не представляет собой ничего особенного, к тому же долгое время остается непроданным по понятным причинам. Но в любом случае это уже не городские задворки, дом находится на нашей стороне дороги. Это вызвало недовольное ворчание. И выглядит это действительно нехорошо. Множество людей подозревают, что она уже запустила руку в хаббардовские деньги, и негодуют. А теперь пошли разговоры, будто вы положили глаз на Хокат-хаус. Не спрашивайте, откуда я знаю, Клэнтон – город маленький. Такой шаг сейчас привлечет к себе большое и отнюдь не благосклонное внимание.
Джейк онемел. Глядя на высокий шпиль башни Хокат-хауса, виднеющийся вдали, он тщетно пытался сообразить, как и от кого просочилась информация. Вилли Трейнор поклялся хранить секрет, потому что сам не желал, чтобы ему докучали другие покупатели. Гарри Рекс был надежным другом обоих – и Джейка, и Вилли, и хотя обожал позлословить, никогда не выболтал бы сугубо конфиденциальную информацию.
– Это лишь наша мечта, судья, – выдавил Джейк. – Мне этот дом не по карману, к тому же я все еще веду тяжбу со страховой компанией. Тем не менее благодарю вас.
«Еще раз благодарю за вмешательство в мои дела, судья», – мысленно добавил он.
Сделав глубокий вдох и усмирив гнев, Джейк вынужден был напомнить себе, что им с Карлой и самим это уже приходило в голову. Столь подозрительная покупка, естественно, навела бы многих на подозрение, что благосостояние Джейка взросло на деньгах покойного.
– Поднимался ли вопрос о досудебной сделке? – спросил судья.
– Да, вскользь, – быстро ответил Джейк, радуясь перемене темы.
– И?..
– Без последствий. В своем письме мистер Хаббард дал мне четкие указания. Думаю, его слова: «Стойте насмерть, мистер Брайгенс. Мы должны их одолеть» не оставляют возможности для переговоров о сделке.
– Но Сет Хаббард мертв, а судебный процесс, который он заварил, – нет. Что вы скажете Летти Лэнг, если жюри вынесет вердикт не в ее пользу и она останется ни с чем?
– Летти Лэнг не является моей клиенткой. Мой клиент – наследство, и моя работа заключается в том, чтобы выполнить условия завещания.
Судья Этли кивнул, будто соглашался, но ничего не сказал.
27
Время, которое Чарли Пардью подгадал для визита, оказалось весьма удачным. Симеон снова уехал. Будь он в доме в это позднее субботнее утро, они с Чарли неизбежно сцепились бы в нешуточной битве. Но сейчас, постучав в дверь старого дома Саппингтона, Чарли обнаружил в нем только большое количество женщин и детей. Ребятня, наворачивая хлопья из коробок, смотрела телевизор, женщины в банных халатах и пижамах слонялись по грязной кухне, пили кофе и болтали.
Дверь открыла Федра. Проводив Чарли в гостиную, она метнулась в кухню.
– Мама, там к тебе приехал какой-то мужчина… таааакой шикарный!
– Кто он?
– Чарли Пардью. Говорит, возможно, кузен.
– Никогда не слышала ни о каком Чарли Пардью, – настороженно произнесла Летти.
– Ну, все равно… Он здесь и выглядит очень привлекательно.
– Думаешь, стоит с ним поговорить?
– О да.
Женщины быстро сбе́гали наверх и оделись. Федра выскользнула через заднюю дверь и осторожно прокралась к парадному входу. Желтый «кадиллак» последней модели, без единого пятнышка, с иллинойскими номерами. Сам Чарли был под стать своей машине: темный костюм, белая рубашка, шелковый галстук с бриллиантовой булавкой и минимум два небольших изящных бриллианта на пальцах. Никакого обручального кольца. На правом запястье золотой браслет-цепочка, на левой – солидные часы.
Чарли источал глянец большого города, и Федра догадалась, что парень из Чикаго, прежде чем он переступил порог дома. Когда в комнату вошла Летти, Федра настояла на своем присутствии при разговоре. Порция и Кларисса присоединились к ним чуть позже. Сайпрес осталась в кухне.
Гость начал с упоминания нескольких имен, ни одно из них ни о чем женщинам не говорило. Он сообщил, что приехал из Чикаго, где работает антрепренером – никто, разумеется, не понял, что это такое. Но его широкая приятная улыбка, бойкие манеры подкупали. Когда он смеялся, глаза посверкивали, и женщины мгновенно прониклись к нему симпатией.
За последние четыре месяца немало людей приезжало к Летти. Многие, как и Чарли, претендовали на кровное родство. Учитывая скудость ее генеалогического древа, отвергнуть большинство притязаний не составляло труда. Правда заключалась в том, что Летти была неофициально удочерена Клайдом и Сайпрес Тейбер после того, как от нее несколько раз отказывались в других семьях. Она понятия не имела, кто ее настоящие бабушки и дедушки. Порция потратила немало часов, скрупулезно исследуя ее изобилующую провалами родословную, но результаты оказались ничтожными.
– Моя бабушка, – ошеломил их Чарли, – по материнской линии носила фамилию Риндс, и я думаю, что вы, Летти, тоже из Риндсов.
Он достал какие-то бумаги, и они перешли в столовую, чтобы разложить их на столе. Расстелив свернутый в рулон лист, Чарли продемонстрировал схему генеалогического древа, которое при ближайшем рассмотрении больше напоминало веник, связанный из веток. Крючковатые линии разбегались во всех направлениях, на полях имелись надписи. Что бы это ни было, кто-то потратил уйму времени для расшифровки схемы.
– Мне помогла моя мать, – говорил тем временем Чарли. – Ее мать была одной из Риндсов.
– А откуда взялись Пардью? – спросила Порция.
– Это фамилия отца. Они родом из Канзас-Сити, но давным-давно перебрались в Чикаго. Там-то мои родители и познакомились. – Он водил по карте шариковой ручкой. – Все начинается с человека по имени Джеремия Риндс, раба, который родился примерно в тысяча восемьсот сорок первом году неподалеку от Холли-Спрингс. У него было пятеро или шестеро детей, один из них – Соломон Риндс. У Соломона было минимум шестеро детей, одна из его дочерей, Мэрибель Риндс, моя бабка. Она родила мою мать, Эффи Риндс, в тысяча девятьсот двадцатом году в этом округе. В тридцатом году Мэрибель с мужем и еще кое с кем из Риндсов уехали в Чикаго и больше сюда не возвращались.
– И в том же году земля Сильвестра Риндса была переписана на семью Хаббардов, – вставила Порция.
Остальные тоже слышали эту историю, но не придавали ей значения. Порция и сама не была уверена, что здесь существует связь, слишком многих деталей недоставало.
– Об этом я ничего не знаю, – пожал плечами Чарли. – Но моя мать помнит кузину, похоже, единственного ребенка Сильвестра Риндса. Можно лишь предположить, что она родилась где-то около тысяча девятьсот двадцать пятого года. Они потеряли всякую связь друг с другом после тридцатого года, когда семью разбросало. Но, как обычно, семейные легенды передавались из поколения в поколение. Предположительно эта девочка в юном возрасте родила дочь, а папаша исчез сразу и навсегда. Родственники не знали, что случилось с малышкой. Моя мама помнит имя своей кузины – Лоуис.
– Я слышала, мою мать звали Лоуис, – робко произнесла Летти.
– Давайте взглянем на ваше свидетельство о рождении, – предложил Чарли так, будто дошел, наконец, до кульминационного момента истории.
– У меня его никогда не было, – ответила Летти. – Я знаю только, что родилась в тысяча девятьсот сорок первом году в округе Монро, но официального свидетельства нет.
– И ни один из маминых родителей не числится ни в каких местных реестрах, – добавила Порция. – Только недавно удалось разыскать в округе Монро некую Л. Риндс, родившую девочку в шестнадцать лет. Отцом записан некто Х. Джонсон, но это единственное упоминание о нем.
Чарли, казался, растерялся. Он проделал такую работу, приехал издалека, чтобы доказать свое родство с новообретенной кузиной, и все впустую. Как можно жить без свидетельства о рождении?
– Мою мать фактически удочерили Сайпрес и ее муж, – продолжала Порция. – Когда она об этом узнала, ей было тридцать лет. К тому времени столько ее родственников умерло или разбрелось по свету, что, в сущности, это уже не имело значения.
– Когда узнала правду, я была замужем и имела троих детей, – пояснила Летти. – Не могла же я все бросить и гоняться за кучкой мертвой родни. Да и мне тогда было все равно, сейчас тоже. Я Летти Тейбер. Клайд и Сайпрес – мои родители. У меня шестеро братьев и сестер.
Она говорила так, словно немного оправдывалась, и это раздражало ее. Летти не обязана ничего объяснять чужому человеку, и не важно, кузен он или нет.
– По вашей теории, – заключила Порция, – моя мать может по рождению принадлежать к семье Риндс из округа Форд, но доказать это невозможно.
– О, я уверен, она из Риндсов, – в отчаянии настаивал Чарли, указывая на свои бумаги, словно в них содержалось неоспоримое доказательство истины. – Нас, кузенов и кузин, человек семь или восемь.
– Как и у любого другого чернокожего в северном Миссисипи, – почти неслышно произнесла Летти.
Женщины отошли от стола. Ширли, одна из дочерей Сайпрес и, следовательно, сестра Летти, принесла кофейник и разлила кофе по чашкам.
Чарли, судя по всему, не терял присутствия духа и продолжал болтать без умолку, даже когда разговор отклонился от сомнительных семейных историй, касающихся происхождения Летти. Он приехал сюда в расчете на деньги, и свое домашнее задание выполнил хорошо. Его розыскная деятельность подвела Летти к ее настоящим предкам ближе, чем усилия всех других, но недоставало доказательств, чтобы связать концы. Оставалось слишком много белых пятен, слишком много вопросов.
Порция незаметно отошла назад и только слушала. Ее воротило от бриллиантов и внешнего лоска Чарли, но его изыскания произвели на девушку большое впечатление. Она с Люсьеном, а теперь и ее мать, сами разрабатывали ни на чем не основанную теорию о принадлежности Летти к семейству Риндс, которое некогда владело землей, в 1930 году перешедшей к Хаббардам. Если это будет доказано, поступок Сета найдет хоть какое-то объяснение. А может, наоборот, породит тысячу вопросов, которые причинят лишь вред. И примет ли все это суд? По мнению Люсьена, скорее всего – нет, но продолжить поиски необходимо.
– Где здесь самое лучшее заведение, чтобы поесть? – решительно спросил Чарли. – Дамы, я приглашаю вас на ленч. Доставьте мне удовольствие.
Какая истинно чикагская идея! Чернокожие клэнтонцы редко выходили куда-нибудь поесть, а тут искушение – позволить себе такое субботнее развлечение в обществе столь обворожительного молодого человека, тем более за его счет. Они быстро сошлись на «Клоде» – кафе на площади, принадлежащем чернокожему хозяину. Джейк посещал его каждую пятницу и даже водил туда Порцию. По субботам Клод подавал свиные отбивные на гриле, и туда набивалась куча народу.
Последний раз Летти ездила в «кадиллаке» новейшей модели в тот день, когда Сет покончил с собой. Он заставил ее сесть за руль, и она страшно нервничала. Сейчас, покачиваясь рядом с Чарли на переднем пассажирском сиденье, она отчетливо вспомнила то утро. Три ее дочери устроились на заднем сиденье, обтянутом роскошной кожей, и всю дорогу до площади восхищались стильным салоном автомобиля.
Чарли тараторил без остановки, вел машину медленно, чтобы местные родственники могли всласть насладиться пребыванием в богатом авто, и через несколько минут после того, как они отъехали от дома, поведал им о своей идее открыть в южной части Чикаго чрезвычайно прибыльную похоронную контору. Порция взглянула на Федру, Федра – на Клариссу. Чарли в зеркало заднего вида заметил обмен взглядами, но болтать не перестал.
По словам его матери, которая в свои шестьдесят восемь лет сохранила отличную память, ее ветвь Риндсов обитала неподалеку от остальных членов рода, и было время, когда они составляли весьма многочисленную общину. Со временем, однако, они влились в захвативший всех процесс великого переселения и отбыли на север в поисках работы и лучшей жизни.
Однажды покинув Миссисипи, они никогда не испытывали желания вернуться туда. Те, кто переселился в Чикаго, посылали деньги оставшимся, чтобы перетянуть их к себе, и постепенно все Риндсы либо уехали из Миссисипи, либо умерли.
Похоронное бюро могло стать «золотой жилой».
В районе полудня в маленьком ресторанчике все столики были заняты. Клод, в ослепительно-белом, без единого пятнышка фартуке, работал в зале, его сестра хозяйничала на кухне. Никакого меню не было. Иногда блюдо дня писали мелом на доске перед входом, но обычно клиенты ели то, что стряпала сестра Клода. Сам Клод подавал еду, рассаживал посетителей, сидел за кассовым аппаратом, запускал больше сплетен, чем выслушивал, и вообще правил заведением твердой рукой.
К тому времени, когда Чарли и его дамы уселись за столик и заказали чай со льдом, он уже знал, что все они состоят в родстве. При этом известии он закатил глаза: похоже, теперь не осталось ни одного черного, который не доводился бы Летти родней.
Спустя четверть часа Джейк с Люсьеном неторопливо вошли в зал, будто просто проходили мимо и решили заглянуть. На самом деле Порция позвонила Люсьену получасом ранее и сообщила новость. Существовал реальный шанс, что Чарли является звеном, связывающим Летти с прошлым, с тайной семьи Риндс. Порция подумала, что Люсьену будет интересно встретиться с ним. Все представились друг другу, после чего Клод усадил двух белых за отдельный столик у самой кухни.