– Сколько ему впаяют, Джейк? – спросил Рой Керн, водопроводчик, обслуживающий его бывший дом.
– Немало, как пить дать. Двойное убийство вследствие вождения в пьяном виде – это от пяти до двадцати пяти, в зависимости от сопутствующих обстоятельств. Не знаю, как все обернется на этот раз, но обычно судья Нуз в таких делах бывает жесток. Не удивлюсь, если Симеон получит двадцать, а то и тридцать лет.
– А почему не смертную казнь? – спросил Нагент.
– Смертный приговор сомнителен, потому что…
– Какого дьявола он сомнителен?! У нас два мертвых ребенка!
– …потому что это непреднамеренное убийство, он его не планировал. Для смертного приговора требуется убийство плюс что-то еще: убийство плюс изнасилование, убийство плюс ограбление, убийство плюс похищение… За совершенное Симеоном Лэнгом смертная казнь не полагается.
Эту информацию присутствующие приняли с недовольством. Взволнованная публика вполне могла повести себя как толпа, подстрекаемая линчевателями, но здешняя компания обычно успокаивалась после завтрака. Полив овсянку соусом табаско, Джейк начал намазывать маслом тост.
– Ростоны могут рассчитывать на какую-то часть денег? – спросил Нагент.
«Денег? – мысленно возмутился Джейк. – Как будто наследство Сета уже доступно и открыто для дележа».
Отложив вилку, Джейк посмотрел на Нагента и напомнил себе, что сидящие здесь люди – это его публика, его клиенты и друзья, и он просто должен их успокоить. Они не разбираются в юридических тонкостях и особенностях процедуры утверждения завещания, и их тревожит то, что может свершиться несправедливость.
– Нет, – мягко сказал он, – никоим образом. Пройдут месяцы, а то и годы, прежде чем деньги мистера Хаббарда будут выплачены, и сегодня мы даже не знаем, кто их получит. Судебный процесс поможет это определить, но любой вердикт наверняка будет опротестован. И даже если все деньги, вернее, девяносто процентов, в конце концов достанутся Летти Лэнг, ее муж не получит ни цента. В любом случае он будет в заключении. А подавать иск против Летти Лэнг у Ростонов нет оснований.
Откусив кусочек тоста, он быстро прожевал его – необходмо было контролировать ситуацию, а для этого рот не должен быть набит.
– Его не отпустят под залог, Джейк, это невозможно? – спросил Билл Уэст.
– Сомневаюсь. Залог может быть назначен, но скорее всего, будет слишком высоким. По моим предположениям, Симеон останется в тюрьме до тех пор, пока не будет либо достигнуто соглашение, либо назначен процесс.
– А что может быть использовано в его оправдание?
Джейк покачал головой, давая понять, что на оправдание надежды нет.
– Он был пьян, и имеется свидетель, так, Маршалл?
– Ага. Этот парень все видел сам.
– Я предвижу переговоры о заключении сделки по признанию вины и длительный срок заключения.
– У него, кажется, сын в тюрьме? – спросил Нагент.
– Да. Марвис.
– А что, если их поместят в одну камеру, они сколотят банду и будут жить в «Парчмене» припеваючи? – предположил Нагент, чем вызвал смешки в разных концах зала.
Джейк тоже усмехнулся и принялся за еду. Он радовался, что разговор ушел в сторону от его вероятной связи с Симеоном Лэнгом. Теперь эти люди разойдутся по рабочим местам и весь день будут обсуждать только трагедию Ростонов с внутренним осознанием того, что получили информацию от Джейка, человека, не принадлежащего ни к той, ни к другой стороне. Они убедят коллег и слушателей, что их приятель Джейк не является адвокатом Симеона Лэнга – самого ненавистного человека в округе Форд, остудят их опасения и заверят всех, что Лэнга точно надолго отправят в тюрьму.
Так сказал им Джейк.
Яркие лучи утреннего солнца проникли в конференц-зал через деревянные ставни и ровными белыми полосами легли на длинный стол. Где-то в глубине помещения беспрерывно звонил телефон, но всем было не до него. Каждые четверть часа кто-нибудь стучался в запертую дверь. Происходящая в зале бурная дискуссия начала затухать и в конце концов смолкла, хотя очень многое осталось недосказанным.
Гарри Рекс, который согласился вести бракоразводный процесс Летти, изложил свою стратегию. Подать на развод следовало сейчас же, причем сделать это с максимальной гласностью, доведя до сведения общественности как можно больше отвратительных подробностей поведения мистера Лэнга, чтобы всем стало ясно: он – отъявленный негодяй, что было чистой правдой. Нарушение супружеской верности, домашнее насилие, оставление семьи и невыполнение обязательств по ее содержанию, пьянство, оскорбления – нужно выложить все, потому что в любом случае брак исчерпал себя, признаёт это Летти или нет. Нужно нокаутировать его, все равно из тюрьмы он ответить не сможет, да и зачем – его жизнь кончилась.
Сделать это следует безотлагательно, уже в понедельник, и добиться, чтобы Думас Ли и остальные журналисты, пусть и не слишком заинтересованные, получили копию иска. В иск необходимо включить ходатайство о запрещении этому хаму приближаться к дому, к самой Летти, к детям и внукам до конца их жизни. Речь идет не только о расторжении брака вследствие ненадлежащего поведения одного из супругов, но и о том, чтобы привлечь к этому событию внимание публики.
Порция сообщила, что первый звонок с угрозами поступил вскоре после пяти часов утра. Федра сняла трубку, послушала несколько секунд и молча нажала на рычаг.
– Он назвал меня «черномазой», – сообщила она ошеломленно. – Сказал, мы дорого заплатим за убийство мальчиков.
В панике они заперли все двери. Порция нашла в кладовке пистолет и зарядила его. Они везде выключили свет, сгрудились в гостиной и настороженно наблюдали за окнами. Потом телефон зазвонил снова. И снова. Они молились до рассвета.
Порция посоветовала матери подписать бумаги на развод, хотя знала: как только та поставит свой росчерк, нужно будет опасаться еще и Лэнгов. Братья и прочая родня Симеона слыли отъявленными подонками – одного поля ягода – и могли доставить кучу неприятностей. Из-за наследства они облепили Летти с ног до головы и, если увидят, что их отлучают от денег, способны пойти на любую пакость.
Люсьен провел бурную ночь, тем не менее был на месте и, как всегда, мыслил ясно. Он без колебаний занял четкую позицию: процесс по делу о завещании нельзя проводить в округе Форд. У Джейка не было выбора, кроме как подать соответствующее ходатайство, которое Этли, вероятнее всего, отклонит, но впоследствии это даст им обоснованный повод для апелляции.
Люсьен никогда не питал иллюзий относительно шансов Джейка на победу в суде присяжных, поскольку был убежден, что весь пул кандидатов отравлен компрометирующим поведением Букера Систранка. Не способствовал улучшению репутации Летти в глазах общественности и предпринятый ею по чьему-то дурному совету переезд в дом, некогда принадлежавший довольно известному белому семейству. Она была черной, а большинство присяжных будут белыми. В городе и так уже ощущались неприязнь к ней и подозрительность. Она нигде не работала с тех пор, как не стало мистера Хаббарда, а теперь еще и это. Пока она, к сожалению, носила самую ненавидимую в округе фамилию.
Подать на развод нужно было без промедления. Но бракоразводный процесс не мог завершиться до начала суда по завещанию, назначенного на 3 апреля. А в завещании она упомянута под старой фамилией – Лэнг, и пока является Лэнг, останется Лэнг во время суда.
«Окажись я на месте Уэйда Ланье, – подумал Люсьен, – прежде всего заставил бы присяжных ненавидеть всех когда-либо живших на земле Лэнгов».
– Простите, Порция, – вздохнул Люсьен. – Не обижайтесь. Просто именно так и будет.
Порция понимала это, во всяком случае, старалась понять. Она была слишком вымотана, чтобы много говорить. Ее мать и сестры остались дома, сгрудившись в своих банных халатах вокруг камина, на полке которого лежал наготове пистолет, не зная, посылать ли детей в школу, и если да, то что им сказать. Керк, учившийся в средних классах, знал братьев Ростон и поклялся больше никогда не переступать порога школы. Они были такими хорошими ребятами. Он ненавидел отца, считал, что его жизнь окончена, и хотел так же, как Порция, уехать, записаться в армию и больше не возвращаться домой.
Джейк и Гарри Рекс обсудили возможность отсрочить начало процесса: придумать какие-нибудь отговорки, потянуть время, дать Гарри Рексу возможность закончить бракоразводный процесс, а системе – избавиться от Симеона, услать его подальше, чтобы округ успел оправиться от ужаса, от двух похорон и бурных страстей вокруг наследства Сета Хаббарда.
Что изменится через полгода? Летти разведется и даже может вернуть себе девичью фамилию. «Летти Тейбер» звучало куда лучше, хотя Порция напомнила себе, что мать все равно будет так или иначе ассоциироваться с Лэнгами. Симеон сойдет со сцены. О Систранке все почти забудут. Без сомнения, через полгода ситуация станет более благоприятной для беспристрастного процесса. Конечно, оппоненты будут бурно возражать против отсрочки, что естественно при теперешнем их преимуществе.
С осторожным оптимизмом Джейк возлагал кое-какие надежды на вероятный разговор с судьей Этли: быть может, во время очередной пятничной встречи на крыльце его дома за стаканчиком виски, когда раздражение судьи утихнет, удастся внедрить в его сознание мысль о необходимости отсрочить или перенести процесс. Попытаться, во всяком случае, стоило. Единственное опасение: не разозлить судью подобной откровенной попыткой «наушничества» – в этом случае ничего, кроме приказа заткнуться, ожидать не приходилось.
«И все же я попытаюсь, – решил Джейк, – но только после пары стаканчиков. Судье Этли разговор может не понравиться, но он никогда не накажет меня за это. Устроит небольшой нагоняй, однако непоправимого ущерба нашим отношениям это не нанесет».
«Пусть пройдет немного времени, – размышлял Джейк. – Пусть гнев, ужас и скорбь утратят остроту, а потом и стихнут. В понедельник они подадут на развод, и спустя недельку я подкачу к судье Этли».
Прибыл Квинс Ланди, посещавший контору раз, иногда два раза в неделю, и нашел всех в конференц-зале, мрачно сидящими вокруг стола, молчаливыми, подавленными, почти убитыми горем и не ожидающими от будущего ничего хорошего. Новость он услышал по радио, когда ехал из Смитфилда. Хотел было спросить, как трагедия скажется на процессе, но, проведя всего несколько минут в конференц-зале, понял, что процесс под серьезной угрозой.
Вилли Хастингс был одним из четырех штатных чернокожих помощников Оззи. Гвен Хейли, жена Карла Ли, мать тринадцатилетней Тони, у которой все теперь было хорошо, доводилась ему кузиной. Он постучал в дверь дома Саппингтона, подождал и услышал торопливые шаркающие шаги внутри. Наконец дверь приоткрылась, и в щель выглянула Летти.
– Доброе утро, миз Лэнг, – поприветствовал Вилли. – Меня послал шериф Уоллс.
Дверь открылась шире, и Летти вымученно улыбнулась:
– А, это вы, Вилли, заходите, пожалуйста.
Войдя, он увидел, что дети не школе, а смотрят в гостиной телевизор. Хастингс последовал за Летти на кухню, где Федра подала ему чашку кофе. Поболтав немного с женщинами и заметив, что телефонная трубка снята с рычага, он спросил о звонках с угрозами и сказал, что понаблюдает за домом. Его машина припаркована на подъездной аллее – пусть все видят, что дом под присмотром, а если он им понадобится, то они знают, где его найти. Шериф Уоллс просил передать им свое сочувствие.
Симеон находится в камере, один, весьма побитый и все еще не проснувшийся с похмелья. С Ростонами Хастингс знаком не был, не разговаривал с ними, но знал, что они сейчас у себя дома, в окружении родственников и друзей. Летти вручила ему письмо, написанное ею рано утром, и попросила, чтобы он непременно передал его Ростонам.
– Просто мы хотим, чтобы они знали, как ужасно мы себя чувствуем.
Вилли пообещал, что письмо будет передано еще до полудня.
Ему налили с собой кофе в термос, и он удалился. Температура воздуха все еще не поднялась выше нуля, но обогреватель в его патрульной машине работал исправно. Все утро, борясь со сном, он попивал кофе и наблюдал за улицей, но ничего подозрительного не заметил.
Радио Тьюпело сообщило новость в утреннем семичасовом эфире. Стиллмен Раш находился в это время в душе и ничего не слышал, но его помощник не пропустил передачу. Последовал обмен звонками, во время которых уточнялись детали, спустя час Стиллмен позвонил Уэйду Ланье в Джексон и сообщил ему трагическое, однако многообещающее известие. Это было словно удар молнии. Сам Симеон суду присяжных не подлежал, но его жена только что стала легкой мишенью для всех потенциальных присяжных округа Форд.
30
В четверг рано утром Симеона разбудили, накормили, надели на него наручники и препроводили из камеры по коридору в тесную комнату для совещаний, где его ждал незнакомый мужчина. Когда, все еще в наручниках, Симеон сел на складной стул, незнакомец представился:
– Меня зовут Артур Уэлш, я – адвокат из Кларксдейла, это в Дельте.
– Я знаю, где находится Кларксдейл, – перебил его Симеон. На носу у него была толстая повязка, вокруг левого глаза – множество швов.
– Тем лучше, – продолжил Уэлш. – Я здесь для того, чтобы представить ваши интересы, потому что никто другой не пожелал это сделать. Предъявление обвинения и слушания об освобождении под залог назначены на сегодня, в девять часов, так что вам нужен адвокат.
– А вы почему взялись меня представлять?
– Меня попросил об этом друг. Такой ответ вас устраивает? Это все, что вам нужно знать. В настоящее время вы нуждаетесь в адвокате, и я – единственный сукин сын, согласившийся встать рядом с вами.
Симеон едва заметно кивнул.
В 8.30 его перевезли в Дом правосудия и поспешно провели по черной лестнице в главный зал суда, временно находящийся в распоряжении достопочтенного Перси Булларда, окружного судьи. Его собственный зал, расположенный дальше по коридору, был маловат, поэтому он предпочел воспользоваться пустующим главным залом. Бо́льшую часть из шестнадцати лет своей судейской карьеры он провел, разбирая незначительные гражданские и мелкие уголовные преступления, но время от времени его привлекали для более серьезных дел. Учитывая, что весь округ скорбел и общество было накалено, он решил без промедления вызвать Лэнга, устроить ему разнос и показать всем, что колесо правосудия вертится.
Слух распространился быстро, и в зал набились зрители. Ровно в 9.00 ввели Симеона – более виновного подсудимого здесь еще не видели. Его лицо представляло собой сплошное месиво. Оранжевый тюремный костюм висел на нем, как на вешалке, и был испачкан кровью. Руки скованы за спиной наручниками, от которых приставы освободили его явно нехотя.
– Вы Симеон Лэнг? – спросил судья Буллард.
Симеон кивнул.
– Отвечайте вслух!
– Да.
– Благодарю. А вы?
– Ваша честь, меня зовут Артур Уэлш, я адвокат из Кларксдейла и представляю здесь мистера Лэнга.
Буллард посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Какого черта вы согласились?», но лишь спросил Симеона:
– Мистер Лэнг, является ли мистер Уэлш вашим адвокатом?
– Да.
– Хорошо. Итак, мистер Лэнг, вы обвиняетесь по двум пунктам статьи об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по вашей вине, и по одному пункту статьи об управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Вы признаете себя виновным?
– Не признаю.
– Ничего удивительного. Назначаю предварительные слушания через месяц. Мистер Уэлш, мой секретарь уведомит вас о точной дате. Полагаю, вы хотите обсудить освобождение под залог.
Словно читая по писаному, Уэлш произнес:
– Да, ваша честь, мы хотели бы попросить о назначении приемлемого залога. У мистера Лэнга жена и дети в этом округе, и он сам прожил здесь всю жизнь. Он не намерен скрываться от правосудия и заверил меня, а также заверяет вас, что по первому требованию будет являться в суд.
– Спасибо. Назначается залог в два миллиона долларов – по миллиону за каждый пункт об убийстве в результате автокатастрофы, случившейся по его вине. Что-нибудь еще, мистер Уэлш?
– Нет, ваша честь.
– Прекрасно. Мистер Лэнг, вы останетесь в тюрьме окружного шерифа, пока не внесете залог или не будете вызваны в этот суд.
Он слегка стукнул молоточком и подмигнул Уэлшу. На Симеона снова надели наручники и вывели из зала. Уэлш последовал за ним через дверь под задней террасой, где обвиняемых по уголовным делам обычно фотографировали, если их преступления заслуживали того, чтобы стать горячей новостью для прессы.
Думас Ли нащелкал кучу снимков Лэнга и его адвоката. Позднее он побеседовал с Уэлшем, который мало что мог сообщить, но говорил охотно. О причинах, побудивших его взяться за дело, слушавшееся в двух часах езды от его дома, он высказался расплывчато.
На самом деле Уэлша разбудил в пять часов утра телефонный звонок Гарри Рекса Воннера, однокашника по юридическому факультету, с которым они жили в одной комнате. Уэлш вел два из бракоразводных процессов Гарри Рекса, а Гарри Рекс – два уэлшевских, и они стольким были обязаны друг другу, что отказать в одолжении не могли. Уэлш был нужен Гарри Рексу в Клэнтоне, и он отправился туда, мысленно произнося ругательства все два часа пути. Он не желал представлять Симеона Лэнга после предъявления тому обвинения и собирался отфутболить дело через месяц.
Как объяснил Гарри Рекс в самых цветисто-ругательных выражениях, какие только можно себе представить, было важно, чтобы все местные жители увидели и осознали, что Джейк Брайгенс не представляет интересов негодяя Симеона Лэнга, а делает это подонок, о котором они сроду не слыхивали.
Уэлш прекрасно все понял. Это был еще один пример того, чему их никогда не учили на юрфаке.
В пятницу к концу дня погода была холодной и промозглой. Джейк, как обычно, совершал мучительный ритуал связывания повисших за неделю концов, чтобы они не разболтались за выходные еще больше, не начали гнить и не испортили все дело в понедельник. В числе его неписаных, но непреложных правил было к полудню пятницы отвечать на все накопившиеся звонки. Большинство из них он предпочел бы проигнорировать, но не мог.