2885 год от В.И.
29-й день месяца Агнца.
Мирия. Гвайларда
– Да не бойся ты, – Рафаэль обнял сестру за плечи, – ничего она нам не сделала и не сделает.
– Рито, а я и не знала... И подумать не могла, что ты...
– Представь себе, я тоже не знал. Вообще-то она колдунья будь здоров, я чуть было не поддался.
– А что ты сделал?
– Не знаю, наверное, я ее ненавидел больше, чем боялся. Вот и вырвался, а дальше все совсем просто было. Но она точно ведьма, и опасная ведьма, если кого и нужно утопить или сжечь, так ее. И пусть отец это сделает побыстрее!
– Но ведь она бланкиссима...
– Ну и что? Теодора Эллская тоже была циалианкой, но ее поймали на горячем и сожгли. А тут горячее не бывает. Она пыталась мне навредить при тебе и матери.
– Матушка не станет говорить против нее.
– А ты станешь?
– Стану, – твердо ответила девушка, – я видела, что она делала. Это не от Бога.
– Разумеется, не от Бога. От Бога вообще ничего не бывает, нет ему до нас никакого дела.
– Ты не прав. Он дал нам жизнь, он создал все сущее, мы должны его за это любить...
– Нам дала жизнь наша мать, однако любить ее меня что-то не тянет... Хотя, готов поклясться, сегодня она за меня испугалась, а ведь я думал, она меня ненавидит. Ладно, надо найти отца и все ему рассказать. Такие вещи решают по горячим следам.
Но отца в замке не было, никто не знал, где он, и Рафаэль решил, что он у Рено. Маркиза болела, и герцог ее навещал. Рито не видел ничего зазорного в том, чтобы съездить в имение Ллуэва, он любил Ренату, а отец прекрасно знал, что сын осведомлен о подробностях его личной жизни и ничуть его не осуждает. Даро Рафаэль взял с собой, опасаясь оставлять ее с матерью и Дафной, кто знает, что те в его отсутствие могут выкинуть. Рафаэль так и не понял, как ему удалось сорваться с крючка, но циалианка продолжала его тревожить. Нужно все же было ее убить, пусть и на глазах у матери и малявки. Он вдруг понял, что почувствует себя спокойно, только увидев проклятую камбалу мертвой...
– Рито...
– Ау?
– Рито... Ты только не думай... Надо было тебе ее убить.
– Дарита?!
– Я понимаю, что это грех, но...
– Да какой это, к Проклятому, грех?! Эта тварь – чистейшее зло, но не возвращаться же. Время упущено. Ладно, пусть ее прикончат Скорбящие, нам же легче.
Рафаэль угадал верно: отец был в поместье Ллуэва, но как же изменился замок! Раньше это было одно из немногих в Мирии мест, где позволяли себе шутить, громко смеяться, не соблюдать вторичные посты[70], носить яркие платья. Эвфразия и Дафна делали вид, что не замечают «гнезда разврата», получив за это от герцога право распоряжаться в Гвайларде. Но сейчас тень былого веселья делала Ллуэву особенно мрачной. Красивые слуги и служанки, принимая у Рито и Даро лошадей и провожая их в комнаты сигноры, пытались улыбаться, но глаза у них были подозрительно красными. Маленькая каштановая собачка, которую особенно любила Рената, тихо поскуливала, уткнувшись носом в накидку хозяйки, в вазах не было ни роз, ни жасмина, шторы, несмотря на ясный день, были спущены, а несколько весьма озабоченных людей, попавшихся навстречу, могли быть только медикусами.
Брат с сестрой обменялись тревожными взглядами, не решаясь задать вопрос, но обычно веселая и разговорчивая компаньонка Ренаты поторопилась на него ответить.
– Так и есть, сигнор и сигнорина. Сигнора плоха, говорят, не протянет и кварту. Застудилась... Как в огне горит, как мы ни топим, а ей все холодно. А монсигнор с ней, даже спал в кресле...
Рито наклонился к сестре:
– Похоже, отцу и впрямь не до камбалы... Ладно, сам ее уйму. Но зайти надо, раз уж приехали...
– Да, – прошептала Даро, – но почему Рената, а не я? Это ведь я согрешила...
– Замолчи, – рыкнул Рафаэль, – Рената простудилась, бывает. Танцевала, ветер с моря, на ней даже накидки не было...
Почему он это объясняет? Неужели потому, что несколько ор назад чуть не умер от страха, облепленный невидимой ледяной пеленой?! Нет, не может быть! Ведь ни с ним, ни с Даро ничего не произошло, да и отец в порядке. Мало ли людей заболевают и даже умирают без всякой магии.
– Сигнора разрешила вам войти, – сообщила еще одна компаньонка, и без того немалый нос которой распух от слез.
Рафаэль хотел было оставить Даро у порога, но сестра решительно вошла вместе с ним. В спальне Рено было душно и жарко, но маркиза все равно была укутана атласными одеялами, а сверху еще и шкурой каонгхского тигра. Рито с ужасом уставился на Ренату: это была не она! На чужом, истаявшем лице горели огромные глаза, женщина была бледна, только на скулах багровели два пятна, назвать их румянцем не поворачивался язык. Отец держал подругу за руку, увидев сына, он попытался улыбаться, но губы предательски дрожали.
– Вы откуда? Что-то случилось?
– Ничего, – пробормотал Рафаэль, – мы просто так...
– Можете передать, что к ночи я не вернусь...
– Не нужно, – прошептала Рено и тут же зашлась в кашле, – Рике, ты – герцог, ты не можешь все бросить... Дайте мне воды, пожалуйста.
Рито торопливо бросился к заваленному всякой всячиной, неизбежной в комнате тяжелобольного, столику, на котором заметил хрустальный графин с каким-то питьем, и подал его отцу. Герцог налил пахнущую померанцем жидкость и хотел подать ее Рено, но та внезапно оттолкнула его, напиток выплеснулся на роскошный атэвский ковер, а Рената, отбросив одеяла, вскочила и бросилась к двери. Герцог растерялся, но Рито успел схватить женщину. Она вырывалась с силой, странной для измученного болезнью существа. Расшитая шелками рубашка, больше подходящая для ночи любви, чем для болезни, не скрывала худобу больной. От роскошной красавицы, бросившей в ночь Санданги вызов судьбе, остался лишь обтянутый сухой горячей кожей скелет. Внезапно женщина перестала вырываться и поникла на руках у Рафаэля. Юноша бережно поднял обмякшее тело и положил на прибранную отцом и Даро кровать.
Трое Кэрна с отчаяньем вглядывались в неподвижное лицо. Наконец больная зашевелилась. Поднесла все еще красивую руку ко лбу, коснувшись роскошных волос, затем попробовала приподняться, и ей это удалось.
– Энрике, – пробормотала она.
Герцог бросился к возлюбленной, но та словно бы его не видела.
– Энрике, он был здесь. Я прошу вас, приведите ко мне Энрике, я хочу с ним проститься.
– Рено, – властелин Мирии попробовал взять женщину за руку, но она с ужасом отстранилась.
– Кто вы? Сигнор! Если у вас есть сострадание. Умоляю вас... Позовите герцога. Он отблагодарит вас, умоляю... не теряйте времени. Я умираю. Но я должна видеть Энрике... Слышите! Почему такой туман? Разве сейчас осень?
Она продолжала звать своего герцога, когда вбежавшие медикусы торопливо и растерянно зажигали какие-то облегчающие дыхание куренья и пытались напоить больную сладко пахнущим варевом. Рито, держа Даро за руку, наблюдал из дальнего угла за агонией, мучаясь от собственного бессилья. Он так и не понял, сколько продолжался этот кошмар. Видимо, долго, потому что начало темнеть. Лекари ли остановили приступ, или же он просто прошел, потому что прошел, но маркиза перестала метаться и звать Энрике и просто лежала, закрыв глаза. Рената дышала так тихо, что Рито испугался, что она умерла. Но это еще не было концом.
Герцог, похоже, забыл и о том, что его видят десятки людей, и о присутствии своих детей. Он сидел на краю постели, закрыв лицо руками, и в опущенных плечах было столько безнадежности, что у Рафаэля впервые за много лет защипало глаза. Даро придвинулась к брату, и в это время распахнулась дверь.
Бланкиссима Дафна явилась в полном облачении и в сопровождении десятка сестер и клириков. Она была уверена в себе и спокойна. Рито от подобной наглости потерял дар речи, а камбала остановилась в шаге от герцога и громко и отчетливо произнесла:
– Грехи этой женщины переполнили чашу терпения Равноапостольной, но нет греха, коего нельзя искупить молитвой и покаянием. Маркиза Ллуэва виновна, но святой угоднее видеть покаяние преступника, нежели его гибель... Если грешница раскается в содеянном, а ее пособники припадут к ногам святой, вымаливая прощение, ей будет даровано достаточно времени, чтобы искупить сотворенное и делами, и в мыслях...
2885 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Агнца.
Арция. Мунт
Вытоптанная, залитая кровью трава, хромающие лошади, потерявшие всадников, трупы, глядя на которые, уже не думаешь, кто это, Тагэре или Лумэн, и еще страшная, отупляющая усталость... Александр знал, что они победили и что именно он и его люди добыли эту победу, но сил радоваться у него не было. Отдав шлем кому-то из свиты, брат короля в сопровождении нескольких столь же измотанных рыцарей медленно ехал по Игонской долине, бездумно глядя перед собой.
– Хвала Эрасти, я нашел вас, монсигнор, – оруженосец короля, имя которого Александр запамятовал, выглядел не лучшим образом. – Его Величество требует вас к себе.
– Где он? – вздохнул младший из Тагэре.
– За мостом, монсигнор Ларрэн доставил туда пленных.
Александр молча кивнул, заворачивая коня. На его взгляд, с пленными можно было и подождать, но раз Филипп решил все дела закончить сегодня, ничего не попишешь. Мальвани поехал за другом, остальные переглянулись, но, поскольку никаких приказаний не последовало, продолжили путь в лагерь.
Брата Сандер нашел сидящим под деревом в окружении Вилльо и Ларрэна, с довольным видом стоявших рядом с королем. Сандер невольно отметил, что разлюбезные родичи куда свежее, чем его люди.
– А, – осклабился Жоффруа, – вот и наш маленький герцог, а мы тебя тут заждались.
– Я, как ты знаешь, занимался ранеными, – устало сказал Александр. Показное покровительство Ларрэна его давно уже не задевало, равно как и подколодные насмешки Вилльо.
– Я знаю, где, кто и когда был, – король посмотрел на среднего брата, и тот как-то сразу сжался. – Дело в том, Сандер, что Жоффруа захватил Филиппа Лумэна, а тот требует разговора со всеми нами одновременно. Конечно, он не в том положении, чтобы чего-то требовать, но щенок верещал так долго и громко, что воинам стало интересно, чего же он хочет сказать.
Александр пожал плечами и, поскольку короля окружали Вилльо, присел на опору моста слегка в стороне. Мальвани встал у него за спиной, и отчего-то Сандер почувствовал к нему острую благодарность.
– Ну, все, Лумэн, – голос короля был холоден, – теперь ты можешь поведать нам, что хотел. Мы слушаем, только короче.
Только сейчас Александр заметил юношу примерно одних лет с собой, высокого и нескладного, как кузнечик. Оружия у него не было, и, судя по все еще блестящим богатым доспехам, в сражении он не участвовал. Судьбе было угодно столкнуть младшего Тагэре и Филиппа Лумэна впервые лишь сейчас, и Александр с отрешенным интересом рассматривал того, на кого сделал ставку покойный Рауль и за которого отдал Жаклин.
Хоть они с Лумэном и были одногодками, младшему из Тагэре сын Агнесы показался мальчишкой, несмотря на высокий рост и роскошные доспехи, а может быть, именно поэтому. Да и голос у Филиппа был подходящим: начал он чуть ли не баском, а потом сорвался и пустил хорошего петуха, что сделало произнесенную им напыщенную книжную фразу еще смешнее. Александру показалось, что он ослышался, но нет. Филипп Лумэн вызывал братьев Тагэре, начиная с младшего, на поединок до смерти одного из противников, дабы в честном бою при свидетелях решить спор и положить конец кровопролитию. Кузнечик стащил с руки покрытую богатой золотой насечкой латную рукавицу и бросил к ногам своего тезки.
Король удивленно и иронично поднял бровь:
– Поединок? Смертельный? Что ж, требовать этого – право любого рыцаря. Александр, ты у нас любитель дуэлей и турниров, что скажешь?
– Нет!
– Нет? В Эльте ты, помнится, вел себя иначе.
– Я не Мулан, – отрезал Сандер, – это будет не поединок, а убийство.
– Трус! – выдохнул Лумэн.
– Нет, – повторил Александр, – я не буду драться. Разве что Филипп Лумэн пройдет школу у такого, как Дени Гретье...
– А я буду, – хмыкнул Жоффруа, – последнее желание нужно исполнять.
– Жоффруа, – Александр вскочил, – ты не сделаешь этого!
– Еще как сделаю, малыш, – засмеялся герцог Ларрэн.
– Что-то в Эльте ты вел себя иначе, – Александр даже не заметил, что повторил слова Филиппа.
– Отца и Эдмона обезглавили, а этому, – Жоффруа презрительно махнул рукой в сторону Лумэна, – мы еще честь оказываем...
– Вряд ли отец с тобой бы согласился...
– Александр! – Голос короля хлестанул, как кнут. – Ты не принял вызов, это твое дело, но в чужой поединок не вмешивайся.
– Ты хочешь сказать, что ты тоже принимаешь вызов?
– Если до этого дойдет. Вы хотели драться, что ж, начинайте.
– Ваше Величество!
– Спасибо, герцог Эстре. – Если бы юноша не был таким смешным, это бы прозвучало величаво. – Ты – человек чести, и я прошу прощения за свою несдержанность. Но если мне суждено погибнуть, я хочу умереть со шпагой в руке.
– Филипп!
– Я все сказал, Александр. Если хочешь, можешь уйти, я вижу, ты устал.
Но Александр не ушел. Он в каком-то тяжелом полусне наблюдал, как противники освободились от доспехов, оставшись в одних рубашках и заправленных в сапоги штанах. Оруженосец принес шпаги и кинжалы. Филипп Лумэн, на взгляд Сандера, взял слишком тяжелый для себя клинок, а когда он сделал первый выпад, Александр Эстре с трудом удержал стон. Ларрэн по праву считался неплохим фехтовальщиком (хотя заметно уступал братьям и тому же Малве), а Филипп Лумэн держал шпагу до того неумело, что было очевидно: он обречен. Судя по всему, ифранка так тряслась над единственным сыном, что ему до сего дня оружия вовсе не давали, во всяком случае, глядя на бестолковые прыжки и тычки принца, Сандер ощущал чуть ли не тошноту. Лумэн наверняка прочел чертову уйму книжек, но вот Дени Гретье судьба ему не послала. Равно как и голубоглазого незнакомца. Бой был абсолютно безнадежен.
Задним числом Александр понял, что нужно было принять вызов. Принять и ранить дурака в руку или в ногу, чтобы вывести из строя на месяц, а то и на два, за которые можно что-нибудь придумать. Почему только умные мысли всегда приходят поздно?
Жоффруа фехтовал с гонором глухаря на токовище, он уже несколько раз мог обезоружить или убить своего жалкого противника, но предпочитал мучить. Обе щеки юноши были располосованы, и кровь ручейками стекала по цыплячьей шее на белую рубаху. Принц держался изо всех сил, но его нелепые дерганья ничего не значили. Александр перевел взгляд на брата-короля. Филипп смотрел на происходящее с тем же невозмутимо-спокойным видом, с каким выслушивал упреки Рауля и матери. Он выглядел так всегда, когда знал, что поступил или поступает не лучшим образом, и все-таки поступал.
Братец королевы, унаследовавший от папаши титул графа Реви, с громким смехом комментировал поединок, отпуская шуточки в адрес Лумэнов в целом и «этого недоноска» в частности. Александру казалось, что он видит кошмарный сон, но все это было правдой – и кровь, сочащаяся из теперь уже четырех порезов, и смешки и подначки окружавших трон нобилей, и нарочитое равнодушие брата, и бледные от ужаса и бессилия лица пленников-лумэновцев, один из которых был настоящим великаном...
– Давай, Жоффруа. Давай, браво! – выкрикнул Реви, и Александр не выдержал:
– Замолчи, во имя Проклятого!
– Что? Мой друг...
– Не имею чести быть вашим другом, – прошипел Александр, – но если вы произнесете еще слово...
Судя по всему, граф Реви решил его не произносить, Сандер резко повернулся к сражающимся. Будь что будет, но сейчас он это прекратит. По закону дуэли любой нобиль может поддержать одного из дерущихся, а выбить шпагу сначала у Жоффруа, а потом у этого несчастного кузнечика не проблема. Проклятье, какого беса он не снял доспехи, да и шпаги у него нет, только меч. Ну что ж, перехватим рукой, будем надеяться, Филипп Лумэн не ударит его сзади в незащищенную шею.
Александр рывком вскочил и спиной почувствовал, что Малве повторил его движение.
– Я хватаю Лумэна, – шепнул Сезар, и Александр, возблагодарив святого Эрасти за такого друга, кивнул головой, но они опоздали. То ли Жоффруа решил, что пора заканчивать, то ли Филипп неудачно подался вперед, но спасать было некого. Жоффруа изо всех сил старался вытащить застрявший в теле клинок. Сразу не вышло, и герцог Ларрэн, придавив противника ногой, дернул еще раз. Клинок освободился, и герцог по инерции отлетел назад, врезавшись в одного из своих людей. Из раны толчками забила кровь, Филипп Лумэн попробовал приподнять голову и упал навзничь, судорожно перебирая руками сухую прошлогоднюю траву.
Сезар подоспел к лежащему раньше друга и бросился на землю, положив голову юноши себе на колени. Александр неуклюже опустился рядом. Филипп Лумэн еще жил и даже пытался говорить, Александр наклонился пониже и с трудом разобрал:
– Я просил... матушку... не убивать их... Эти... короны из соломы... наш позор...
– Молчи, – Александру было наплевать, что скажут или подумают братья, Вилльо, воины, – тебе вредно говорить.
– Все равно... – Лумэн улыбнулся, – я заплатил... за матушку... Ты счастлив... ты не должен платить... за других... Мы могли бы стать... как Анхель и Эрасти... – Он дернулся и затих.
Александр поднял голову и тоном, не терпящим возражений, словно говорил не с королем, а с вассалом, сказал:
– Мы отдадим его матери. И не так, как ре Фло... До него никто не дотронется, кроме эрастианцев!
– Что-то ты раскипятился, братец, – насмешливо скривился Жоффруа, – кто тут король, Проклятый меня побери, ты или Филипп?
– Эту падаль нужно показать всем, – вмешался Реви, – чтобы было ясно: с Лумэнами покончено. Сказано же, око за око! Три головы за три головы! В коронах из соломы!
– Нет, – сверкнул глазами Александр, – мы не должны мстить! Хватит!