— У него? — Катя ушам своим не верила. Вот тебе, дорогуша, ярчайший пример того, что твое первое впечатление о человеке, да и второе, обманчиво.
— Когда же это он успел столько языков выучить? — спросила она. — Он же ненамного нас старше. И сестра еще инвалид была на нем. Нин, а между прочим, в прошлый раз ты мне ничего такого про этого полиглота не рассказывала.
Нина молча созерцала заросшую сорняками лужайку.
— У вас что-то было с ним? — тихонько спросила Катя.
— Не то чтобы было… Так, дачная история с продолжением. Я в него целый год была влюблена. Ну, дети совсем — мне семнадцать, ему двадцать с хвостом. Я тогда у Спесивцева в театре раз пять за сезон «Ромео и Джульетту» смотрела все грезила о… Знаешь, там Ромео-студентик в залатанных джинсах по сцене прыгал с шарфиком спартаковским на шее. Помнишь, наверное, и ты тот шарфик?
Катя кивнула, улыбнулась: а как же.
— А он что же, Сорокин? — спросила она.
— Он учился на втором курсе. Примерный был ученик. Все время на занятиях, на лекциях, дополнительных факультативах. А потом, знаешь как это у мальчишек? В первый раз сладко, а потом… Он был красивый мальчик. Он и сейчас недурен. Не находишь?
— Нет, Нина.
— Я и заметила, что Костька тебе сразу не понравился.
— А что, ты говорила, у них с отчимом произошло? Он же фактически отцом их был, вырастил их.
— Не знаю. Где-то на последнем курсе, перед самым дипломом, — сама я этого не видела, отец мне рассказывал. Костька приехал сюда, на дачу, на грузовом такси и выбросил из дома все вещи отчима. Прямо как в черной комедии — все, что годами было приобретено, все погрузил на такси и увез. Дача эта ведь им с Лерой принадлежит пополам, там какое-то завещание есть, от деда их еще осталось. Отчим прав никаких на дом не имел, думаю, и не претендовал на эту развалюху.
— Что же это, он выгнал приемного отца? За что?
— Я не знаю, Катя. В то время мы с Костькой уже близко не общались. Все прошло, понимаешь? Виделись всего раза два за лето. Но больше с тех самых пор его отчим на дачу не приезжал. Никогда.
— Мажет быть, он вторично хотел жениться? А ребята против были?
— Возможно. Но Костя даже имени его с тех пор не упоминает. А ведь сначала они хорошо жили, дружно. Костька другого отца и не знал никогда. Отчим был очень представительный мужчина. Такой всегда сдержанный, обходительный, голоса никогда не повышал. Ну, дипломат! Они знаешь как вышколены. Сейчас, наверное, на пенсии, пожилой уже.
— А что же было все эти годы с Лерой?
— С ней? Я же тебе говорила: Костька ее не бросал. Поэтому после распределения у него и поездки на стажировку в за— гранку накрылись, и вообще. Но он терпел. И это был тяжкий крест, Катя.
— Ну, положим, теперь он свободен. У Сорокина после смерти сестры начнется новая жизнь.
— Не иронизируй, пожалуйста.
— Я не иронизирую. Просто все это как-то странно.
— Что странно? 1 Катя молчала. Нина, помедлив, спросила:
— Этот твой коллега Колосов, начальник отдела убийств… почему именно он сегодня приехал осматривать тело Леры?
— Это и я бы хотела узнать.
— Он нам пообещал, что зайдет, отчего же не зашел? Ведь мы с тобой вроде как свидетели?
— И это тоже я бы хотела знать, Нина. Одно могу тебе сказать: Никита такой уж человек. Словом, для того чтобы он выехал на подобный труп лично, должны быть веские причины.
— Не понимаю.
— У него, вероятно, возникли сомнения в том, что это скоропостижная смерть. Причем почти сразу же.
— Но в таком случае он в первую очередь должен был поговорить с нами. Ведь мы видели Леру живой и… Он должен были зайти!
— Он придет, Нина. Сейчас он просто занят. Там что-то не так, понимаешь? Со смертью Сорокиной что-то не так.
— В тебе сейчас говорит профессиональная жилка. И в отпуске криминального обозревателя не отпускают мысли о сенсации.
— Я плохой репортер, Нина. — Катя вздохнула. — С некоторых пор мне это ясно как день. Меня перестали интересовать факты. Меня интересуют причины, по которым то или иное событие могло случиться. А как только начинаешь копаться в них, увязаешь так, что теряешь главное качество репортера — оперативность.
Нина обняла подругу за плечи:
— Ладно тебе прибедняться. Я ж говорю — отдохнули мы с тобой в тишине на лоне природы… Влипли, короче. Но… когда этот твой детектив из угрозыска явится, как думаешь?
— Насколько я его изучила, завтра к вечеру. Как только с обстоятельством смерти Сорокиной что-то прояснится.
— Тогда пойду мариновать на завтра мясо в уксусе с луком. Надо же чем-то будет его угостить. Он женат, нет? Впрочем, можешь не отвечать… А он ничего, симпатичный. Только немного угрюмый.
Катя посмотрела вслед подруге, которая неторопливой, тяжелой поступью шла к дому. С Ниной всегда было легко. Она все понимала с полуслова, была настоящим другом. На нее в случае чего можно смело положиться.
* * *Все утро следующего дня Колосов провел в экспертном управлении на Варшавском шоссе, детально знакомясь с заключением химической экспертизы. И в это же самое время сотрудники отдела по раскрытию убийств по заданию своего начальника занимались детальным сбором информации на семью Сорокиных. Колосов ждал подробных рапортов своих коллег со всеми данными на покойную, ее брата и всех их дальних и близких родственников. Он чувствовал: для повторного и уже гораздо более предметного разговора с «безутешным братцем» ему потребуется вся их семейная родословная.
В глубине души он уже готовился к тому, что дело это окажется весьма тягомотным и трудоемким, требующим максимума терпения и профессионального прилежания. Ведь, как известно из практики, ни одно умышленное убийство не раскрывается, а главное, не доказывается с таким скрипом, как отравление.
Учитывая же ко всему еще и психическое состояние Сорокиной, даже сама квалификация происшедшего пока еще была под вопросом. Версий, помимо умышленного убийства, его дотошные коллеги накидали на оперативке недостаточно. Потерпевшая была психически больной. А от таких людей можно ожидать чего угодно даже в избрании способа ухода из жизни.
Колосов сидел в химической лаборатории ЭКУ с экспертом-криминалистом Свиридовой — и только-только закончил читать заключение.
— Анна Станиславовна, этот самый этилмеркурхлорид который вами обнаружен в теле Сорокиной, что это за дрянь? — спросил он.
—Другое его название «гранозан».
— Пестицид, что ли?
— Не совсем. Ядохимикат, скажем так. Применяется в сельском хозяйстве для борьбы с вредителями и протрави семян. Представляет собой высокотоксичное соединение Чаще всего это раствор. По действию своему характеризуете как резорбтивный деструктивный яд.
— Деструктивный? А что это значит?
— Разрушает органическую структуру на уровне клетке Внешние признаки отравления проявляются постепенно Обычно после попадания яда в организм проходит некоторая время, прежде чем состояние резко ухудшается. Это яд замедленного действия, так сказать, если вообще к этому препарат; уместно приклеить такой расхожий ярлык, как «яд». Период всасывания вещества организмом колеблется в пределах семи-восьми часов. Смерть Сорокиной наступила около четырех часов утра. Значит, дозу она могла получить…
— Часов этак около восьми вечера, в начале девятого, да?
— Время ужина как раз. — Колосов хмыкнул. — А на вкус на цвет эта дрянь как?
— Безвкусной ее назвать нельзя. Но потерпевшая могла получить ядохимикат растворенным в жидкости. Крепки чай, кофе, сок — все способствовало бы тому, чтобы заглушить специфический привкус. И потом, из материалов, предоставленных вам, ясно, что она страдала душевным заболеванием. У таких людей может наблюдаться смешение вкусовых ощущений. Наконец, она могла получить яд под видом лекарства — опять же в растворе.
— Гранозан не имеет ограничений при продаже? Его можно свободно приобрести?
— Как и всякий препарат сельскохозяйственного назначения. Карбофос, теофос… Сейчас, Никита Михайлович, извините, черта лысого можно купить, не только бутылку какого-то там ядохимиката. Бутылочку ищите. Она непременно где-то быть должна.
— Значит, будем искать. А скажите, сама Сорокина как-нибудь по ошибке могла его принять за…
— За газированную воду и выпить? — Свиридова устало улыбнулась. Бессонная ночь в этой лаборатории давала себя знать, хотя среди коллег и слыла она великим трудоголиком и «дамой со стальными нервами». — Что ж, и это версия раз вам так не хочется, Никита Михайлович, чтобы это было убийство… — Она сделала жест: понимаю, мол, все понимаю. — В моей практике случались такие вот «ошибочки»: то старушка вместо соли сослепу «посолила» суп селитрой и на тот свет отправила своего старика и невестку. То пьяница вместо водки обычной угостил собутыльников водочкой «царской» — то есть соляной кислотой. Словом, чего только сейчас не бывает… От людей, страдающих психическими расстройствами, на замок надо запирать дома не только бытовую химию, но и даже ножницы маникюрные и шнурки.
— Как и всякий препарат сельскохозяйственного назначения. Карбофос, теофос… Сейчас, Никита Михайлович, извините, черта лысого можно купить, не только бутылку какого-то там ядохимиката. Бутылочку ищите. Она непременно где-то быть должна.
— Значит, будем искать. А скажите, сама Сорокина как-нибудь по ошибке могла его принять за…
— За газированную воду и выпить? — Свиридова устало улыбнулась. Бессонная ночь в этой лаборатории давала себя знать, хотя среди коллег и слыла она великим трудоголиком и «дамой со стальными нервами». — Что ж, и это версия раз вам так не хочется, Никита Михайлович, чтобы это было убийство… — Она сделала жест: понимаю, мол, все понимаю. — В моей практике случались такие вот «ошибочки»: то старушка вместо соли сослепу «посолила» суп селитрой и на тот свет отправила своего старика и невестку. То пьяница вместо водки обычной угостил собутыльников водочкой «царской» — то есть соляной кислотой. Словом, чего только сейчас не бывает… От людей, страдающих психическими расстройствами, на замок надо запирать дома не только бытовую химию, но и даже ножницы маникюрные и шнурки.
Колосов попросил отксерить для него копию заключения экспертизы. Как только он вернулся с Варшавки в главк, то на телефоне его уже «висел» старший поисковой группы с докладом о том, что удалось накопать на семью Сорокиных. Первичная информация была скупой: адрес, год рождения брата и сестры, место учебы Сорокина — от школы до института, место его работы…
— Подожди, повтори, где он работал? — Колосов придвинул к себе блокнот, куда записывал ту информацию, которая его интересовала прежде всего.
— Банк «Российский Трудовой Альянс». Отдел внешнеэкономических связей. Должность — менеджер-консультант. Теплое местечко было, а? — Старший поисковой группы Сергей Жуков двусмысленно хмыкнул в трубку. — И зарплата была как у министра, наверное. Но рай сей лопнул. Сразу же после 17 августа банк приказал долго жить. Полное банкротство. Полгода они еще как-то там трепыхались, а сейчас дела совсем плохи. С апреля почти все сотрудники — в неоплачиваемом отпуске. И Сорокин в их числе. А председатель сего обанкротившегося финансового предприятия, некто господин Корнилов, сейчас за границей. А в Москве на него дело заведено уголовное — я в прокуратуре справлялся — нарушение финансового законодательства, злоупотребление служебным положением и т. д. Они вроде бы друзья детства с Сорокиным. Корнилов его и взял к себе в девяносто четвертом году, когда банк только организовывался, пригрел под крылом, так сказать. Ну а сейчас — финита. Каждый сам за себя. А насчет их близких родственников, как ты просил, так узнал вот что…
Колосов слушал коллегу. Снова придвинул к себе свой блокнот.
— Понял. Спасибо, — сказал он, дослушав до конца «отчет о проделанной работе». — Сделаем так. Бери машину, езжай срочно к этому гражданину Белоконю Виктору Сергеевичу отчиму его. Выписывай повестку ему на завтра в прокуратуру Старо-Павловска к следователю Караулову. А сегодня вез его ко мне на Никитский и…
— Не получится, Никит. Я справки уже навел и об отчиме их. Они с Сорокиным последние несколько лет врозь живу: Разменяли квартиру, что еще от матери осталась. Да и сам Белоконь не дома сейчас.
— Так езжай к нему на работу на Смоленскую. Я сейчас Управлением охраны правительственных зданий свяжусь, попрошу, чтобы они пропуск вам заказали. Или сотрудники министерства вас там встретят.
— Он в больнице, в госпитале ведомственном, уже несколько месяцев. Лечится после автокатастрофы. Сослуживцы по телефону сказали — как жив остался — чудо. Машину-то на свалку свезли. Так мне ехать в госпиталь, Никита Михалыч?
— Не надо, я сам болящего навещу. — Колосов кашлянул. — А вообще-то многовато на одну семью инвалидов, тебе не кажется, а?
* * *Ведомственный госпиталь располагался в Крылатском. И окна высотного корпуса, носившего весьма туманное название «Третья хирургия», открывался великолепный вид на канал и спортивные сооружения.
Виктора Сергеевича Белоконя Колосов нашел в персональной, просторной и светлой палате с цветным телевизор ром, в отделении реабилитации аж на двенадцатом этаже Отчим Сорокина был высокий, смуглый, статный мужчина лет шестидесяти. У него было худое, умное и желчное лицо.
Взгляд темных глаз под сросшимися бровями был пронзителен и вместе с тем непроницаем.
Когда Колосов вошел в палату, Белоконь, опираясь на специальную металлическую подставку, заменявшую костыли, неловкими и осторожными шагами медленно продвигался от кровати к окну, затененному легкими жалюзи. От лечащего врача, с которым Колосову пришлось вести сначала настоящую войну, прежде чем тот нехотя разрешил пропустить сотрудника милиции в неурочный для посещения больных час на территорию реабилитационного отделения, Колосов узнал, что Белоконь уже четвертый месяц находится на излечении в госпитале с диагнозом «перелом тазобедренного сустава и обеих ног». Ему лишь недавно сняли гипс. И теперь он начал «заново учиться ходить, как младенец», как сам пошутил в разговоре.
Колосов представился. Белоконь, тяжело опирающийся на свою подставку, для дополнительной страховки прислонился спиной к стене.
— Вы по поводу смерти Леры? Я знаю уже, мне позвонили с работы, — сказал он вполне спокойно. — Меня, однако, удивляет, что к бедной девочке милиция и прокуратура проявляют такой повышенный интерес.
— У нас появились основания для такого интереса, Виктор Сергеевич. — Колосов оглянулся. — Быть может, мы присядем? Вам трудно стоять. А мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— Прошу вас. — Белоконь указал на стул у кровати. — Что до меня, мне нужно… — Тут он и произнес с легкой ноткой шутливости в голосе ту фразу про «младенца». И Колосову сразу стало как-то не по себе. Белоконь был человеком умным, более тридцати лет, как было сказано в его характеристике, «безупречно проработавшим на дипломатической службе». Он, безусловно, знал, что именно и каким тоном уместно говорить в той или иной ситуации. И если он счел, что после первых же слов о смерти своей приемной дочери можно вот так шутливо улыбнуться, бравируя, то…
Колосов вспомнил: то же самое неприятное ощущение было у него и при общении с Еленой Львовной Ачкасовой. Метаморфоза чувств. И вот, соприкасаясь с семьей Сорокиных, он словно бы снова сталкивался с этой пока еще непонятной для себя материей.
— Ваша приемная дочь Лера Сорокина умерла от токсикоза. Причиной ее смерти стало отравление. Это выяснила подтвердила проведенная экспертиза, — сказал он сухо.
— Наркотики? — Белоконь, прищурившись, смотрел в окно, хотя непонятно, что он видел там через решетку жалюзи.
— Нет. А что, она разве была наркоманкой?
— Она была психически больной.
— Я знаю. — Колосов чувствовал, что спокойный, холодный тон давался ему все с большим трудом. — Но мы обнаружили в ее теле следы токсического вещества совсем иного происхождения.
— Значит, она покончила с собой? Что-нибудь выпила, Косте следовало бы лучше присматривать за ней. В конце концов, мог нанять платную сиделку. Где это с ней случилось? Дома, на квартире?
— Нет, на даче. В Май-Горе.
— А-а… — Белоконь половчее перехватил руками подставку. — Когда похороны?
— Я думаю, ваш приемный сын поставит вас в известности об их времени и месте.
— У меня нет сына. И Колосов посмотрел на собеседника. Белоконь по-прежнему не отрывался от окна. Но в смуглом, желчном лице его что-то изменилось.
— Как долго вы прожили с ними? — Колосов знал, чтя надо не впадать в эмоции, не задавать вопросы этому человеку таким вот тоном. Но сдерживался уже с трудом. — Кроме вас, ведь у них не было другого отца.
— Это вам Константин сказал?
— Так как долго вы знали семью Сорокиных?
— С их матерью я познакомился в семьдесят пятом году. Мы зарегистрировали брак.
— Вы оформили усыновление детей?
— Да, сразу же. Мы почти сразу должны были уехать, меня переводили на работу за рубеж. Усыновление было необходимым.
— Я понимаю, формальность…
— Нет, не только. Этого очень хотела Оксана, их мать. Я исполнил ее желание.
— Ваша жена рано умерла?
— Да. Брак наш длился пять лет. Рак. Говорят, климат усугубил. Не следовало менять умеренную полосу на жару.
— И вы взяли детей на воспитание?
— Взял. Точнее, они и так уже находились на моем иждивении.
Последняя фраза говорила о многом. Но вопросы начальника отдела убийств к «приемному отцу» еще не были закончены.
— Когда здоровье вашей приемной дочери начало ухудшаться? — спросил Колосов.
— Когда мы поняли, что у нее не все дома? Лет с тринадцати, по-моему, первые признаки обнаружились. Ну, переходный возраст… Начались какие-то дикие фокусы, девочка начала уходить из дома. Потом… Ну, я не помню точно. Все в таком духе продолжалось. Пришлось показать ее детскому психиатру.