— Хорошо спала? — спросила Катя.
— Отвратительно. — Нина потянулась. — Этот мерзкий диван, одни колдобины, точно камнями набит. И луна еще… Я в полнолуние глаз не смыкаю, как лунатик. В пять без четверти проснулась, читала, лежала. Ну, я не слышу шумного одобрения своему предложению. Ты за поход или против?
Катя улыбнулась. На Май-гору ей хотелось забраться еще вчера. И уж если обходить живописные окрестности, то уж лучше утром, по холодку, но… Она колебалась: можно ли Нине в ее положении заниматься альпинизмом, карабкаться на какой-то холм?
— Лично для меня такая прогулка очень полезна. Я бы и искупаться еще хотела, но… — Нина положила руку себе на живот, — вид мой в купальнике; боюсь, малоэстетичен.
— Глупости, — пылко возразила Катя. — Ты красавица у нас. — Костька этот твой вчера глаз от тебя оторвать не мог. И вообще… в такую рань кто нас на речке увидит? Хоть голышом барахтайся. Только вот для маленького… ему разве полезно в воде?
— Еще как полезно. Родится второй Жак-Ив Кусто. Да ты меня слушай, Катька, запоминай. Самой все эти сведения наверняка скоро пригодятся.
Вот так и получилось, что, «едва продрав глаза, не проглотив ни куска», как горько позже сетовала Нина, они в четверть восьмого уже вышли за калитку и направились осматривать окрестности: Нина все в тех же безразмерных шортах, кофте и соломенной шляпке с кипрского пляжа, Катя тоже в шортах, майке, бейсболке козырьком назад и с рюкзачком за плечами, где лежали бутерброды, бутылка противного теплого «Спрайта», полотенца и фотоаппарат-«мыльница» — снимать пейзаж с вершины горы.
Они миновали пыльный проселок и вышли к полосатому шлагбауму, преграждавшему выезд на бетонное шоссе. Мимо прокандехала автоцистерна с надписью «Молоко». Прицеп ее, украшенный надписью «Пиво», болтался сзади, прыгая и гремя на колдобинах.
За ельником открывался берег речки Сойки. Несмотря на ранний час, на песке уже возились ребятишки. Их велосипеды валялись в траве под деревьями. А Май-гора царила над рекой действительно подобно древнему кургану. Вблизи этот холм показался Кате еще выше и круче. Заросшие кустарником и молодыми деревцами склоны были насыщенного изумрудно-зеленого цвета. С восточной стороны кусты прорезала желто-коричневая глинистая промоина: по ней стекали с : холма в речку Сойку дождевые потоки.
— Господствующая над местностью высота. Так дед горку нашу называл. — Нина, сдвинув шляпу на затылок, приложила руку козырьком к глазам. — Ну-ка, щелкни меня на ее фоне. Потом я тебя.
Они нащелкали фотоаппаратом несколько снимков. Катя предложила пройти берегом реки до церкви, но Нина отговорила ее: потом успеем еще, когда с холма спускаться будем, тогда и в храм заглянем.
— Тут троп наверх полно ведет. — Нина бодро взяла курс на еле заметную в траве тропинку, уводящую от реки в лес к подножию горы. — Мы в детстве постоянно лазили: тут орехов лесных полно было, малины на склонах. Удивляюсь, и как ты ничего не помнишь?
Подъем на Май-гору занял у них минут двадцать. Шли с остановками. Нине, хоть она и всячески храбрилась, приходилось трудно. На Катин взгляд, все было кругом хорошо и живописно, только уж слишком много водилось в этих благословенных местах жгучей крапивы и кусачих мошек, тучей плясавших на солнце над белыми зонтами дудника и фиолетовыми свечками иван-чая. И вот — они на вершине.
— Весь мир на ладони, ты счастлив и нем и только немного завидуешь тем, другим. Ой, что это? Что за дрянь еще такая?
Катя с трудом оторвалась от зрелища, открывавшегося с вершины Май-горы — в отличие от заросших склонов почти «лысой», открытой всем ветрам, утонувшей в пышной, напоенной дождями, нагретой жарким августовским солнцем траве. С горы было видно далеко-далеко: темные хвойные боры до самого горизонта, малахитовые лоскутки полей и лугов, лента речки, крыши домов далеко внизу, ниточка шоссе, уходящего куда-то…
Нина обо что-то споткнулась, ушибла и поцарапала ногу. В траве белел какой-то предмет. Катя нагнулась. Похожий на белесый камень, вымытый дождями, выступающий из земли… Это был не камень, а старый коровий череп, пустыми дырками глазниц уставившийся на них с Ниной. Катя потрогала темный коровий рог. Второй был обломан под самый корень и напоминал кусок щепки, воткнутый в кость.
— До крови оцарапал, гад. — Нина заковыляла к березовым бревнам, брошенным возле выжженного в траве кострища. — Откуда тут еще и дохлая корова?
Катя плавным жестом указала на кострище:
— И был заклан тучный телец, и жертва сия… Нина, а кто-то из ваших дачников скотинкой балуется, а?
— Раньше лесник местный держал корову, коз. Мы у него молоко покупали.
Катя, присев в траву, всмотрелась в череп.
— Стильная вещь. Некоторые сейчас такие вот костяшки сушат, потом лаком покрывают и держат дома в качестве природной скульптуры. Прочих останков не обнаружено, одна головенка тут бычья. Интересно, кто же, дружок, сюда тебя принес? — Она ласково погладила костяшку по лбу. — Нин, а давай возьмем с собой домой? Будешь, когда помиритесь, Борьку по ночам пугать.
— Найди мне подорожник. — Нина старательно «слюнила» багровую ссадину на щиколотке. — Столбняк тут еще подцепишь с этой мертвечиной!
Строя догадки, как коровий череп мог попасть на вершину горы, приятельницы разложили на березовых бревнах припасы. Но есть отчего-то не хотелось. Солнце припекало все сильнее, надо было спускаться. Спуск оказался труднее, чем подъем. Катины сандалии так и скользили по глине, путались в траве. Тропа местами пересекала густой малинник. Увы, т единой ягодки попробовать так и не довелось: кусты были кем-то помяты, а местами и варварски поломаны. «Все обобрали, обжоры, — нелестно поминала Катя местных дачников. — Буренку смолотили на шашлыки, малину, орехи — тоже не видно! И грибов, наверное, после таких хищников в лесу днем согнем…»
Здоровенная, как гренадер, крапивища ожгла Кате предплечье. Стараясь не делать лишних движений, почти не дышать, вообще как-нибудь уменьшиться в размерах, Катя начала «скатываться колобком» по тропе, заросшей этой кусачей дрянью. Спуск тут был очень крут. Внизу было здание церкви, дорога, ведущая к поселку. Прямо же у самого подножия холма валялся битый старый кирпич: остатки церковной ограды, примыкавшие с этой стороны к тропе.
Катя решила быстро спуститься и, пока Нина плетется следом, сделать несколько снимков. Гора нависала над ним» зеленым куполом. И уж если фотографироваться на ее фоне, лучшей экспозиции и не придумаешь.
Катя что есть духу припустила вниз. Вот и ограда — оставшийся фрагмент ржавой решетки, обвитой жидким вьюнком что-то пестренькое в траве и…
Катя, вскинувшая уже было фотоаппарат, вдруг замерла. Круто обернулась. Пестренькое в траве… Она увидела то, о; чего сердце ее сразу упало куда-то вниз, вниз…
Бледная, тощая, исцарапанная рука, судорожно впившаяся в каменный обломок церковной ограды. «Пестренькой» на фоне выжженной солнцем травы была ткань ситцевого сарафана.
Катя попятилась. Сзади раздался сдавленный Нинин крик. Перед ними ничком в траве лежала Валерия Сорокина. Над ней уже гудел целый рой мух.
НА ТЕЛЕ ЖЕНЩИНЫ НЕ ОБНАРУЖИЛОСЬ НИКАКИХ ВИДИМЫХ ТЕЛЕСНЫХ ПОВРЕЖДЕНИЙ. Колосов прибыл в Май-Гору первым, опередив и патологоанатома, и представителя прокуратуры. Первый находился в тот день на научном семинаре в Москве в Военно-медицинском госпитале. Возвращения его ждали лишь к вечеру. А дежурного следователя прокуратуры в дачный поселок пока вызывать медлили: именно начальнику отдела убийств и предстояло решить, нужен ли тут следователь. Пока еще точно не было известно, с чем они столкнулись на этот раз: с криминальным происшествием либо же со скоропостижной смертью.
То, что на месте ЭТОГО ПРОИСШЕСТВИЯ так внезапно объявилась Катя и что не кто иной, как именно она и ее приятельница на этот раз являются одними из главных свидетелей, обнаружившими первыми бездыханный труп, особого удивления у Колосова не вызвало. Некогда было разыгрывать изумление, да и ни к чему… В свои тридцать четыре с небольшим, успев повидать в жизни много такого, чего иным, к их счастью и душевному спокойствию, видеть не доводилось, Колосов научился относиться ко многим жизненным совпадениям и поразительным случайностям внешне совершенно невозмутимо. В принципе ничего особенного не было в том, что Катя решила провести свой отпуск на даче у закадычной подруги. Она сама быстро и сбивчиво поведала ему об этом, то и дело тревожно оглядываясь на оцепленное патрульными место происшествия, куда милиция до начала осмотра не допускала посторонних.
Весть о случившемся облетела Май-Гору в мгновение ока. И любопытных, несмотря на кажущуюся тишину и безлюдье поселка, собралось немало.
Труп женщины, опознанной соседями как Валерия Сорокина, местная дачница, начальник отдела убийств осматривал вместе с дежурными сотрудниками Старо-Павловского отдела: участковым и криминалистом; всего несколько суток назад они так же осматривали и труп самоубийцы в парке.
Не откладывая дела в долгий ящик, участковый занялся опросом населения. У умершей имелся родной брат, участковый знал его. Кто-то из дачников сразу же побежал за братом на участок.
Колосов же отложил на потом все разговоры с соседями Сорокиных, с братом погибшей, все объяснения с Катей. Сначала следовало прояснить картину: с чем же они столкнулись на этот раз. Что случилось с Валерией Сорокиной, умершей столь внезапно и в таком вроде бы неподходящем месте, как пустырь возле церковной ограды?
Краткая информация поступила быстро: погибшая проживала вместе с братом на собственной даче, доставшейся по наследству от родственников. Адрес: Лесная улица, дачный участок под номером двенадцать. «Это в аккурат на другом конце поселка отсюда, — сообщил участковый и тут же добавил, понизив голос: — С головой у нее не все в порядке было — факт. Про это многие тут у нас знали. Бог, как говорится, прибрал девчонку. Сами же видите, Никита Михайлович, — ни ран, ни повреждений. Крови тоже нет. Ну, значит, какие ваши указания будут? Звонить в прокуратуру и следователя вызывать? Или я сам протоколом как скоропостижную оформлю?»
Участковый для себя уже все решил. Раз нет видимых признаков насильственного посягательства — чего ж огород городить? Однако Колосов с выводами не спешил. Вместе с криминалистом они приступили к осмотру трупа.
Сорокина лежала ничком в полутора метрах от полуразвалившейся кирпичной стены с ржавой решеткой. Складываялось впечатление, что она словно бы споткнулась, упала, пыталась приподняться, цепляясь за кирпичи, а затем рухнула в траву. До окончательного решения по делу труп как-либо перемещать или переворачивать на спину было нельзя. Поэтому Колосову пришлось действовать очень осторожно, чуть ли не по-пластунски ползая вокруг. Лицо, шея, грудной отдел, спина, бедра, ноги, живот погибшей действительно повреждений не имели. На руках были незначительные ссадины. По всем признакам Сорокина умерла ночью — однако точное время ее гибели могла определить лишь экспертиза.
Все обстоятельства вроде бы указывали на скоропостижную смерть, но начальника отдела убийств поразило лицо женщины, когда, нагнувшись, он заглянул в него. Его искажала дикая гримаса боли и ужаса. Последние мгновения жизни этой несчастной явно были страшными. И потом…
«На самом теле повреждений не видно. Но на траве рядом на тропинке в двенадцати шагах от тела — мы измеряли, — там следы рвоты. Нина сразу же обратила на них мое внимание. Она врач, она мне сказала, что это может быть… Никита, ты сам поговори с ней обязательно», — это были Катины слова. Она выпалила эту фразу, едва лишь Колосов, выйдя из машины, успел с ней поздороваться.
Обильные следы рвотных извержений на месте обнаружения трупа и на тропе, ведущей от речки к церкви, действительно имелись. Какие-то подозрительные пятна пачкали и подол сарафана Сорокиной. Колосов начал метр за метром осматривать всю прилегающую местность. На тропе, что вилась по берегу реки, на влажной земле в одном месте ясно отпечатались следы. Колосов попросил криминалиста их сфотографировать: вдавленные отпечатки женских босоножек 36 — 37-го размера, имевших особую примету — косую трещину на левом каблуке.
Он вернулся к трупу. На Сорокиной и были босоножки — старые, некогда модные. Хорошей коричневой кожи, но сильно поношенные. Левый толстый каблук действительно треснул. И в этой трещине что-то застряло. Колосов колупнул это «что-то». Щепка, измазанная землей. Свежий скол. Такими щепками-лучинками обычно раскочегаривают шашлычницы. Он огляделся кругом — трава, битый кирпич, прочий мусор, влажная земля. И никаких щепок.
— Что об этих следах скажешь? — спросил он криминалиста.
— Ну что? Ее собственные, по всей видимости. Иных тут больше не зафиксировано. Она бежала…
— Бежала, говоришь? — Колосов потрогал след: да, похоже, так и есть. Очень глубокий, вдавленный, контур его нечеткий. Женщина пробежала по тропе вдоль реки, свернула к церкви, и тут с ней что-то случилось, что заставило ее буквально вывернуться наизнанку, а затем испустить дух.
— Никита, — кто-то робко тронул его за плечо.
Катя. Бог ты мой, снова она! А с ней рядом ее дачная приятельница — какой-то черноволосый, черноглазый гаврош в положении. Колосов раздраженно хмыкнул: только беременных женщин тут еще не хватало!
— Ступайте домой. — Он неловко, стараясь соблюсти вежливый ритуал знакомства, кивнул Катиной приятельнице, которая вроде и хотела ему что-то сказать и не решалась. — Я тут все закончу и подойду. Поговорим. У вас дача какой номер?
Спрашивать Никиту о причинах, заставивших его срочно бросить вдруг все дела и лично выехать на это происшествие в Май-Гору, Катя не решилась. Колосов махнул рукой: потому мол, после. И в следующую минуту ухе беседовал с участковым.
— Вызывайте следователя прокуратуры, — донеслось до; Кати. — Кто дежурит у них сегодня по району? Кто? Семенова? Женщина? Не пойдет. Попросите, чтобы выехал Караулов. Да, да, этот молодой. Ничего, молодым везде у нас дорога. Шучу. Передайте мою личную ему просьбу, пусть меняется суточными с дамой и выезжает. Он мне тут нужен.
Участковый, получив такой категорический приказ, лишь плечами пожал: это же надо, какую бодягу начальство из главка здесь затевает! Делать, что ли, этому управленческому нечего? Ну, померла местная дурочка, царствие ей небесное, — пиши протокол, вызывай труповозку, вези в морг, хорони. Чего канитель-то какую-то непонятную заводить? Отрядив на поиски Сорокина уже не соседей-доброхотов, а патрульного милиционера, участковый с явным неодобрением следил за действиями «начальства из главка».
Через час с небольшим на место прибыл прокурорский следователь Караулов. На взгляд участкового, сущий несмышленый мальчишка. Однако «начальство из главка» встретило его вполне дружелюбно. Осмотр места они продолжали уже втроем, о чем-то тихо совещаясь. Затем Колосов по рации связался с дежурной частью Старо-Павловского отдела, срочно требовал патологоанатома. Того, как было уже сказано выше, не нашли— он уехал на семинар в Москву. Тогда было решено везти тело Сорокиной в морг. Участковый слышал обрывки телефонного разговора, который вел по мобильному начальник отдела убийств с начальником местного ОВД: «Экспертиза, я думаю, выявит… Желательно провести незамедлительно… Будем ждать результата. Да, весьма и весьма необычный случай… Есть признаки, указывающие на…»
Раздался визг тормозов резко остановившейся машины — вишневых «Жигулей»-«девятки». Участковый махнул патрульному, дежурившему на шоссе: гони всех к черту, только любопытных автомобилистов тут не хватало! Но в следующую минуту он узнал в стремительно выскочившем из машины парне брата Сорокиной, Константина.
— Лейтенант, что случилось? — крикнул тот. — Мне соседи передали, что-то с Лерой? Что? Где она? Ей плохо? Да что с ней?!
Что до начальника отдела убийств, то он вообще бы предпочел не встречаться с братом погибшей до того, как ознакомится с результатами медицинского заключения с ответом на тот вопрос, который был для него сейчас самым важным: по какой причине умерла Валерия Сорокина? У Колосова после осмотра места имелись, как ему казалось, веские причины не торопиться с допросами. Однако избежать объяснения с потерпевшим, а именно в такой роли теперь и выступал брат погибшей, ему все же в тот день не удалось.
Колосов обосновался в местном опорном пункте. Это была ветхая сторожка, прилепившаяся боком к дачной продуктовой лавке.
В комнатушке имелись два письменных стола, стоявшие почти впритык, три клеенчатых стула, ободранный сейф да зарешеченное оконце. Имелся, к счастью, здесь и телефон: будка у входа, на удивление вполне исправная. Колосов дозванивался в экспертно-криминалистическое управление на Варшавском шоссе — следователь Караулов просил «пробить побыстрее» исполнение его постановления о судебно-химической экспертизе, которую надо было, как они считали, провести немедленно после вскрытия тела Сорокиной. Для такой спешки имелись причины.
И тут в опорный пункт не вошел, а буквально ворвался Константин Сорокин.
— Что произошло? Что с моей сестрой? Почему мне никто ничего не хочет объяснить? — крикнул он гневно прямо с порога. — Все, кого ни спрошу, отсылают к вам! По какому праву вы всем тут распоряжаетесь? Кто вы, собственно, такой?
Следом за Сорокиным в комнату заглянул крепкого сложения мужчина лет тридцати с небольшим, в синей толстовке и джинсах.
— Костя, успокойся. Извините его. — Он попытался утихомирить Сорокина, который, казалось, в ярости вот-вот грохнет кулаком по столу.
— Меня даже не подпустили к телу сестры!
— Шел осмотр места происшествия. Порядок есть порядок, поймите нас правильно. — Колосов, поднявшись, говорил тихо и вежливо. В голосе его слышалось вроде бы искреннее сочувствие. — Я Колосов Никита Михайлович, сотрудник Управления внутренних дел, майор милиции. (Он намеренно пока не называл своей должности.) В мое дежурство произошло несчастье с вашей сестрой, так что… Словом, я готов ответить на все ваши вопросы. Но и мне тоже разрешите задать… Да что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста.