– Ты что, смеешься, конас?![14] Навоображала себе неизвестно что, провалила дело! – люто обернулся к ней Тьерри, но Бенуа ткнул его в спину:
– На дорогу смотри. Потом обсудим ситуацию, у Себастьена. Жаль, конечно, что все сорвалось, но я верю, что Флоранс не просто так кинулась оттуда бежать.
– Верю, верю... – пробормотал Тьерри. – Да этой шлюхе вообще ничего нельзя доверить!
– Молчи, педик поганый! – ткнула его кулаком в спину Флоранс, но Бенуа с силой оттолкнул ее:
– А ну, хватит! Оба вы хороши, понятно? Ты тоже, Тьерри, к примеру, чьи документы в автобусе стащил? Чьи, вспомнил? Вот и молчи!
– А чьи, чьи? – с жадным любопытством спросила Флоранс, радуясь ошибке противного негра.
– Ладно, теряем время! – рявкнул Бенуа. – Все разговоры и выяснения отношений потом. Сейчас самое время побеседовать с нашими «русковыми», пока они не смылись из квартиры или не начали названивать в полицию.
Он достал мобильный телефон и набрал номер. И едва успел жестом потребовать молчания от Тьерри и Флоранс, которые все еще зло переглядывались, в любое мгновение готовые устроить новую заварушку, как после первого же гудка раздался встревоженный голос:
– Алло! Алло! Я слушаю!
Бенуа на всякий случай воздел стиснутый кулак, требуя от приятелей полной тишины, и мягким голосом проговорил:
– Са ва[15], мсье По-ни-соф-ски?
– Cа ва бьен![16] – настороженно отозвался русский. – Кто это? С кем я говорю?
– Неважно, – с улыбкой молвил Бенуа. – Пока мы с вами незнакомы. Но зато я хорошо знаком с мадемуазель Брюн.
Голос в трубке на миг пресекся:
– Вы знаете, где она?!
– Конечно.
– Это вы ее похитили?
– Ну, можно и так сказать, – уклончиво ответил Бенуа, который по жизни придерживался правила: не врать больше, чем это необходимо, потому что так недолго и запутаться. Между прочим, провал Флоранс подтверждал именно эту расхожую истину. Они заврались, переусложнили ситуацию – и вот пожалуйста: запутались, как собаки в слишком длинных поводках.
– Что с ней? Она жива?
– Пока – да. Дальнейшее, сами понимаете, будет зависеть от вас. От вашего благоразумия.
– Ничего не понимаю! – с отчаянием пробормотал русский. – Не понимаю, чем я-то могу быть вам полезен?! Ну да ладно, говорите, что я должен сделать?
– Се тре бьен![17] – восхитился таким деловым подходом Бенуа. – Мне нравится ваше настроение. Думаю, мы поладим. Вы ведь на многое готовы ради вашей Николь, верно?
«Русков» нервно перевел дыхание:
– Да говорите же, черт вас дери, что вам нужно?!
– Немного. Всего лишь вашу подпись на одном соглашении.
– На каком соглашении? О чем нам с вами соглашаться?
– Соглашаться будете только вы, мсье По-ни-соф-ски. Соглашаться на отказ от всех прав, предусмотренных для вас в некоем документе.
– Каких прав?! В каком еще документе?!
– Бесполезно расспрашивать. Этого вам знать не нужно. В одном могу вас заверить: это никак не ущемляет ваших интересов в России и контактов вашей фирмы во Франции.
Бенуа говорил, а сам с удовольствием вслушивался в звучание собственного голоса. Нет, не зря Себастьен заставил его вызубрить наизусть все эти округлые фразы. Они звучат так весомо, так убедительно. И в то же время из них совершенно ничего невозможно понять. Ох и молодцы эти стряпчие, ох и хитрецы! Он и раньше уважал Себастьена, который, собственно, и додумался до этого отказа от прав, который дотянулся даже до России и сплел такую паутину, что в ней неминуемо должны были запутаться все эти три жирные мухи... нет, не мухи, а пчелы-медоносы. Себастьен сказал: «Я хорошо знаю людей такого сорта, как этот Понисофски. Он опытный бизнесмен, и с ним надо разговаривать не на вашем варварском молодежном сленге, а языком деловых людей. Только тогда он захочет тебя выслушать, только тогда ты сможешь от него хоть чего-то добиться». И похоже, Себастьен прав. По-ни-соф-ски оказался весьма покладист. Так что, пожалуй, во всех этих разговорах о пользе образования что-то есть! Может быть, есть смысл прислушаться к беспрестанному нытью маман, которая никак не может простить Бенуа за то, что он в свое время бросил школу и не пожелал пойти учиться дальше. А почему бы и не задуматься об этом теперь, когда ему светят самые большие деньги, которые он когда-нибудь сможет заработать? Получить образование, стать таким же хитрецом-крючкотвором, как Себастьен, самому придумывать вот такие увесистые, многозначительные фразы...
Но до этого еще очень далеко. Деньги всего лишь светят издалека, так что пока рано делить шкуру неубитого медведя. Чтобы все это сбылось, надо как можно скорей вырвать подпись из «рускова».
– Вам нужна только моя подпись? – В голосе «неубитого медведя» между тем зазвучало недоверие. – Видимо, мне придется ее заверить у нотариуса?
– Совершенно верно, – согласился Бенуа. – Но не стоит беспокоиться. Нотариус сам приедет к вам. Со всеми документами. И как только все будет надлежащим образом оформлено, вы получите свою девушку в целости и сохранности. Уверяю вас, что ей не причинено ни малейшего вреда. Пока... Но вы должны знать: за вами следят, квартира и весь дом мадемуазель Брюн находятся под наблюдением. Телефоны прослушиваются. Если вы вздумаете связаться с полицией, вам это дорого обойдется. Очень дорого. Вы поняли?
– Я понял, – после паузы отозвался русский. – Я согласен. Но чем вы мне докажете, что с Николь все в порядке? Что она жива? Что вы меня не обманываете и отпустите ее после того, как я подпишу эту бумагу?
– Тут уж вам придется поверить мне на слово, – с ноткой обиды ответил Бенуа. – Поверить, что мы не преступники, а деловые люди. И если вы нас не вынудите сделаться преступниками, все будет хорошо, никто не повредит ни вашей девушке, ни вашему будущему ребенку. Их жизни – не более чем форма залога. Это понятно?
– Что?! – потрясенно выдохнул русский. – Что-о?!
Бенуа напрягся. В чем дело? Он что-то перепутал в сложных словесных конструкциях, нагроможденных Себастьеном? Что-то не так сказал?
– Какой ребенок? Вы о каком ребенке говорите? Николь... она что, беременна?!
Мон Дье! Этот «русков» не знает о своей девчонке даже таких незначительных мелочей? Это плохо. Мужчина вообще не должен позволять женщине иметь какие-то тайны от него, иначе она начинает слишком много о себе воображать и с ней становится весьма трудно ладить. А впрочем, не дело Бенуа учить этого русского жить.
– Успокойтесь, мсье По-ни-соф-ски, – веско сказал он. – Слышите? Сейчас нет времени восклицать и удивляться. Сначала – дело. Вы нам – свою подпись, мы вам – вашу девочку с ее животом. Вы же не хотите, чтобы у нее вдруг начались преждевременные роды там, где ей некому будет прийти на помощь? Не хотите? Ну вот и отлично! Тогда слушайте. Сейчас пять пятнадцать. В течение получаса к вам прибудет нотариус с документами. И если вы поведете себя благоразумно, то еще сегодня до наступления темноты узнаете, где находится мадемуазель Брюн со всем содержимым ее живота. Но помните – никакой полиции, иначе...
И, выдержав тяжелую, угрожающую паузу, Бенуа отключился. Теперь надо срочно звонить Себастьену: сообщить, что плод созрел и садовнику осталось лишь прийти и сорвать его.
Вениамин Белинский. 2 августа 2002 года. Нижний Новгород
Давно не видел доктор Белинский такого ужаса, какой увидел сегодня в глазах немолодого, измученного человека, открывшего ему дверь и сопроводившего его к своей дочери (судя по данным диспетчера, это была пятнадцатилетняя Лариса Вятская), которая лежала на полу в соседней комнате без признаков жизни. Рядом валялась «чекушка», издававшая острокислый специфический запах. На этикетке был нарисован ядовито-красный помидор, почему-то очень злобный и при этом обливавшийся белыми слезами, и значилась надпись: «Уксусная эссенция 70-процентная».
«Нигде в целом мире, – подумал Белинский с привычной злостью, – не выпускают в продажу концентрированную уксусную кислоту. Только у нас. И при этом всем известно, сколько безумцев хлебают эту кислоту нарочно или нечаянно, по пьянке или по неразумию (дети малые, например, – из любопытства)... Интересно, сколько она выпила?»
И тут же заметил смятую облатку на полу. Еще интереснее! Один из сердечных гликозитов, которые пьют от аритмии. Осененный внезапной догадкой, понюхал губы девушки. Нет, уксусом не пахло. Неужели...
– Лекарство ваше? – показал его отцу девушки.
– Мое, – с трудом разомкнул тот посиневшие губы.
– У вас аритмия? – Взялся за пульс – да, ответ не нужен, аритмия страшнейшая.
– Скажите, вы пили сегодня свое лекарство?
– Да.
– Сколько?
– Ну, таблетки две-три, как обычно.
– Быстро посмотрите в мусорном ведре, нет ли там пустых облаток. Валентина, готовь промывание желудка, быстро.
– Думаешь, не уксус?
– Думаешь, не уксус?
– Почти уверен!
Пока Валентина бегала в ванную за водой, доставала из чемоданчика зонд и воронку, Белинский ввел девушке внутривенно обычный набор антидотов: хлорид калия, унитиол, панангин, – и повернулся к хозяину, который держал в обеих горстях пустые серебряные облатки.
– Я так и думал, – кивнул Белинский. – Она не пила уксус. Собиралась, наверное, но бутылочка, у меня такое впечатление, оказалась пустая. Она решила пойти другим путем и наглоталась ваших лекарств.
– Уйти другим путем, – безжизненно поправил хозяин. – Она решила уйти... О господи! Почему я не сказал ей, почему ничего не сказал?
Белинский и Валентина его бормотания не слушали – действовали сноровисто, отработанно. Вливали и вливали воду через зонд в желудок, потом его содержимое через этот же зонд выливалось в таз. Когда желудок опустел, начали действовать противоядия.
Слава богу, что бутылочка с уксусом оказалась пуста. Это ведь только по незнанию кажется, что смерть будет почти мгновенна, а мучения разъеденного кислотой желудка – не сильнее мучений разбитого сердца. Заблуждение, проистекающее лишь от недостатка воображения! Просто человек не в силах представить себе, какая боль его будет терзать, боль неутихающая, чудовищная, и даже если он выкарабкается, выживет, то скоро погибнет от мучительной кахексии – истощения, ведь из-за рубцовых стенозов отверстие в пищеводе сузится до волоска, пища по нему проходить не будет, откажут почки, горло будет сожжено, человек обречен хрипеть всю оставшуюся жизнь, да и принимать гло́тка ничего не принимает, вот и спасаются некоторые тем, что им делают гастростому – наружную трубку вставляют в соустье желудка... Но разве это жизнь? Это не жизнь! А от сердечных гликозидов девочка, может быть, и оклемается.
– Пожалуй, выберется, – сказал Белинский, наблюдая, как Валентина проворно делает последние уколы. – Сейчас мы ее в больницу заберем, а вы пока...
– Я с ней поеду! – с трудом сказал хозяин.
Вениамин снова поглядел на его губы, жестом попросил дать руку, сомкнул пальцы на запястье...
– Вас как зовут? – спросил осторожно.
– Олег Вятский.
– А по батюшке?
– Олег Евгеньевич.
– Знаете что, Олег Евгеньевич, вам сейчас нельзя ничего делать и никуда ехать нельзя. Я сделаю укол-другой, вы полежите. А завтра сходите к своему лечащему врачу. И даже «Скорую» не грех вызвать, если такие же скачки ритма будут. Кстати, у вас есть кардиограмма?
– Нет, – отвел глаза Вятский.
«Врет, – сразу понял Белинский, – не хочет показывать. Похоже, плохи его дела. Интересно, что ж у них в доме такое творится, что у отца аритмия, а дочь пытается покончить с собой?»
– А мама девушки где? – спросил он, вглядываясь в чуть заметно порозовевшее лицо дочери.
Хорошенькая девчонка. Особенно украшает ее эта родинка возле правого уголка рта. В старину такие штучки назывались «мушки», их нарочно наклеивали красотки, чтобы приманить кавалера, причем каждая «мушка» имела особое значение в зависимости от того, где налеплена. Если Вениамин ничего не путает, вот такая в уголке рта означала: «Люблю только тебя». Неужели какой-то он не ответил на этот сигнал? Отверг девушку – и вот... Таких случаев происходит на самом деле куда больше, чем может представить себе рядовой обыватель. Несчастная любовь в подростковом возрасте – первая причина суицида. Вторая причина – конфликты с родителями, потом идут оскорбления друзей, неудачи в учебе, наркотические глюки...
– Уехала на похороны. Теща моя скоропостижно скончалась, когда узнала... – Вятский осекся. – Тут у нас были очень серьезные неприятности, так что...
Он с усилием перевел дыхание.
– Быстро ложитесь, – скомандовал Белинский, размышляя над тем, почему внучку не взяли на похороны бабушки и почему сам Вятский не поехал с женой провожать тещу в последний путь. Что-то и впрямь серьезное приключилось в семье. И вылилось в попытку суицида. – А то доведете себя до того, что вас в кардиологию везти придется тем же рейсом, что и дочь – в токсикологию. Ложитесь, ложитесь! Мы ее в 33-ю больницу отвезем, в областную токсикологию, через какое-то время позвоните туда, узнаете, как дела. Уверен, что у дочери вашей все обойдется. Жаль, что на пустой желудок, конечно, она траванулась...
– Я ничего не ела! – слабо, но очень отчетливо выкрикнула в эту минуту девочка. – Ничего не ела, ничего, ничего...
– Ну и зря, – отозвался Белинский, поворачиваясь к ней, но она снова впала в забытье.
– Валентина, пройдись по соседям и водилу снизу позови – носилки тащить. Говорю вам, Олег Евгеньевич, успокойтесь. Ну ничем вы дочке сейчас не поможете, только себя погубите. К ней в палату никого не пустят, это точно. Разве что завтра. Вот и подождите до завтра, хорошо?
Появились водитель и с ним два похожих, как две капли воды, красивых черноглазых парня лет по семнадцать, с крепкими, накачанными мускулами.
– Ребята, помогите носилки вниз стащить, тут вот у девушки приступ, она без сознания.
Он решил обойтись без подробностей. Если Вятский захочет, сам потом расскажет соседям, что случилось с его дочерью. Но вряд ли, такие секреты обычно хранят за семью замками.
Ребята, впрочем, подробностями и не интересовались: без слов кивнули, взялись за края покрывала, на которое Валентина проворно перекатила девушку, вместе с покрывалом переложили ее на мягкие носилки и подняли их на свои крепкие спортивные плечи. Третьим был шофер.
– Погодите, я тоже помогу, – встал четвертым Белинский. – Валентина, заполни бумаги по-быстрому и сделай укол человеку. Олег Евгеньевич, обещаете, что сейчас же ляжете?
– Ладно, – устало кивнул хозяин, опускаясь на диван. – Мне и в самом деле как-то... не знаю... не совсем...
К счастью, это был всего лишь второй этаж, так что спустились моментом. Когда девушка уже лежала в машине, один из парней-носильщиков с любопытством заглянул в лицо Белинского:
– А у нее правда приступ? Чего же, интересно? Она по жизни здоровая, как лошадь!
– Да какой приступ, напилась Эллочка небось в дымину, – перебил его брат-близнец.
– Или накололась, – предположил первый брат. – У нее передозировка, да?
– Нет, она обкушалась! – дурашливо хихикнул второй. – У Эллочки животик разболелся!
Белинский не без изумления всмотрелся в молодые красивые лица. Ну ладно он – профессиональный врач, он столько и такого за жизнь навидался, что страдания ближних часто оставляют его не то чтобы равнодушным, но... спокойным, назовем это так. А что происходит с этими мальчишками, которые хихикают, глядя на полумертвое тело своей ровесницы?
Очень захотелось сказать им что-нибудь такое... железное... но одним из жизненных принципов Белинского-врача было: не навреди. Всякое же насильственное воспитание он считал вредным. И поэтому не стал ничего вещать, не стал нравоучительствовать, заговорил о самом неважном:
– Вроде бы эту девушку Лариса зовут, при чем тут какая-то Эллочка? Или это ее уменьшительное имя среди своих? Ларочка, Эллочка – какая, в принципе, разница, да?
– Про то, что она Лариса, все давно уже забыли! – хмыкнул один из близнецов. – С самого лета ее только Эллочкой зовут.
– Да почему?
– А вы разве не читали в газете?.. – начал его брат, но скользнул глазами по окнам – и стушевался, умолк.
Белинский проследил за его взглядом и увидел в одном из окон второго этажа бледное лицо Вятского. Темные глаза его были мрачны, и Белинскому стало неловко. Почудилось, этот бедолага знает, что доктор перемывает кости его дочери с досужими соседями.
– Ребята, спасибо, что помогли, – сказал он неловко. – Теперь можете идти.
– Ага, ну ладно, – кивнул первый близнец. – А она выживет?
– Почему ж нет? – пожал плечами Белинский. – Полежит немного в больнице, а потом...
– Немного – это сколько? – перебил брат-2.
– Неделю-другую.
– Ур-ря! – дурашливо выкрикнул первый. – Выходит, две недели окрестный бомжатник может спать спокойно!
– Выходит, так, – кивнул второй, и близнецы радостно хлопнули друг друга по ладоням.
Белинский только плечами пожал, не в силах разобраться в заморочках этих аборигенов. У него и свои проблемы были, и не только детективного плана: предстояло везти Ларису Вятскую в токсикологию.
А потом домой, домой!!!
Все на свете когда-нибудь кончается, и это дополнительное дежурство окончилось тоже. Появилась смена. На машине кардиологии уехали по вызову врач Настя Шевелева и фельдшерица Люба, наконец-то удостоившая место работы своим появлением, токсикология увезла в рейс доктора Андрея Струмилина и фельдшера Палкина. На станции пока пребывала только линейная бригада: шофер Виктор и доктор Александр Меншиков. Фельдшерица Ася Ивановна отчего-то задерживалась.
– Чао, братовья, – сказал доктор Белинский, направляясь к двери и делая ручкой. – До встречи в эфире.