– О чем это ты? – не понял Хруцкий.
– О ее балконе, – пояснил Александр, – точнее – окне.
– А что с ним такого случилось? – спросил Игорь Вениаминович. – Вероника, что ли, на метле вылетела?
– Ее апартаменты – угловые, – журналист ткнул в крайние окна гостиницы, – когда я ее отнес в номер, то уложил на кровать и закрыл все окна. Это я помню совершенно отчетливо.
– Ну, закрыл? – Старый клоун никак не мог уловить сути размышлений собеседника. – И что?
– А то, – пояснил Александр, – что сейчас-то окно распахнуто настежь! Видите, занавески полощутся по подоконнику и стене?
– Жарко стало, вот и открыла, – пожал плечами Игорь Вениаминович, обнюхивая принесенные официантом лакомства.
– Так ведь ее доктор осматривал, – разъяснил Оршанский, – правда, никаких переломов и ушибов не обнаружил, но зато сказал, что у Вероники сильное растяжение лодыжки. Я и сам видел, что она и шагу не могла ступить без посторонней помощи… На руках ее в номер нес… Ничего не понимаю…
– А что тут понимать? Давай, присоединяйся. – Игорь Вениаминович наполнил широкие бокалы густым пахучим ликером и подхватил на вилку кусочек копчености. – Вызвала горничную и попросила открыть.
– Так ведь до телефона тоже дойти надо… – резонно опроверг домыслы друга Александр, – даже до мобильного. При ней в кровати ничего не было.
– Знаешь что, – нетерпеливо перебил размышления Александра старый клоун, – я, когда мне кровь из носу надо будет опохмелиться, найду тебе добрую сотню способов, как это дело провернуть. И таких, что об этом можно будет спокойно написать повесть или роман. А ты: «Кто ей помог… Как она открыла…» Доползла! Лично я за стопочкой не погнушался бы и по-пластунски. Давай, брат, за наш советский цирк! – Он смачно выпил и с аппетитом набросился на местный деликатес. Спустя секунду Александр с удовольствием присоединился к пиршескому разгулу.
Глава 20
До боли сжав в ладонях эфесы сабель, Изольда осторожно подкрадывалась к ресторанному фургону, готовая в любую минуту дать отпор, поднять гвалт и позвать на помощь. Тихо ступая мягкими тапочками по податливому песку, она подходила все ближе и ближе. Однако, к ее удивлению, возле фургона, который заглушил мотор, не было видно никого подозрительного. И, что самое интересное, не было слышно ни одного звука, ни одного шороха. Даже тушу спящей медведицы бесшумно вряд ли загрузишь, а тут – полнейшая тишина, словно этот фургон – часть циркового автопарка и водители давным-давно видят пятый сон. Подойдя к автомобилю совсем уже вплотную, ассистентка и тут не заметила ничего подозрительного – салон машины пуст, все борта закрыты, никаких лесенок и трапов, по которым предположительно могли волочь тушу животного, тоже нет. Все мирно и спокойно, словно кто-то просто заехал погостить к другу или поужинать в кругу семьи. Случись это днем, большинство труппы так бы и подумало, но почти в три часа ночи… Какие уж тут дружеские посиделки?
Изольда опустила руки с грозно торчащими лезвиями сабель и стала осторожно передвигаться между клетками, холодильниками и другой утварью хозяйственной зоны в поисках ночных мясников из «Русского ресторана». И усилия девушки были вознаграждены. В какой-то момент она услышала то, что искала.
До обостренного охотой слуха Изольды донеслись сначала какие-то невнятные звуки, отголоски падения каких-то предметов и шум борьбы, напоминающих возню грузчиков, занятых поднятием пианино на девятый этаж дома с неработающим лифтом. Девушка приготовила оружие к неравной схватке и решительно двинулась на незваных ночных посетителей.
Через несколько мгновений подтвердились самые худшие догадки ассистентки: клетка медведицы действительно была пуста, дверь нараспашку… Одно только непонятно, почему мордовороты тащат зверя не к своему фургону, а в противоположную сторону? Впрочем, размышлять об этом было некогда, и девушка бесстрашно ринулась на пока невидимого врага.
Каково же было ее удивление, когда в блеклом круге слабого освещения вместо отъявленных головорезов с топорами и разделочными мясницкими мачете она увидела… Антона Павловича собственной персоной. Медведица была живой и здоровой. Более того, она выглядела даже чересчур здоровой и бодрой.
Несведущий человек не усмотрел бы в поведении животного никой аномалии. Ну, медведь, ну, встал на две ноги… Что в этом такого? На то и цирк, что тут все выдрессированы. Однако, как бы то ни было, а цирковые звери – это все равно звери, и на задних лапах они ходят только, когда их заставляют – во время репетиций или представлений. В остальное же время суток они предпочитают передвигаться на четырех конечностях. Медведица же странным образом поступала наоборот: шла она по-человечьи, время от времени падая на четыре точки, но с упорством альпиниста снова принимала вертикальное положение. Более того: Антона Павловича пошатывало, как моряка во время качки. Удивило Изольду и то обстоятельство, что на медведицу был неуклюже напялен сценический сарафан, кокошник, а в лапах мишка держал свою неразлучную в последние годы подружку-балалайку.
Понятное дело, что сразу после исполнения номера животных, перед тем как отправить в клетку, избавляют от одежды. Откуда на Антоне Павловиче оказался костюм – сказать было трудно. Впрочем, по тому, насколько аляповато была облачена медведица, можно было предположить, что сообразительное животное решило принарядиться само. Вот только непонятно, по какому такому поводу? И что вообще здесь происходит?
Завидев блистающую саблями Изольду, медведица остановилась, дружелюбно рыкнула, видимо, узнала свою спасительницу от жары, сделала комлимент (свой традиционный поклон по окончании номера) и принялась отплясывать «Комаринскую», заменяя оркестровое сопровождение холодящим сердце рычанием. Чтобы не рисковать быть приглашенной на танец, пока медведица, держа морду кверху, выписывала круги, Изольда предусмотрительно ретировалась и притаилась в тени. Окончив свои головокружительные па, зверюга шлепнулось на четыре лапы, осмотрелась в поисках ассистентки и, не найдя ее, двинулась по своим делам.
«Господи, да она же пьяная!» – догадалась Изольда, когда животное, так и не заметив беглянку, проковыляло всего в нескольких шагах от девушки, обдав ее крепким запахом спиртного.
– А ну, стой, скотина недорезанная! – На поле битвы выскочил взлохмаченный дрессировщик. – Марш в клетку, дрянь! Я кому сказал – марш в клетку! – с напором наступал на Антона Павловича укротитель, пристально и не мигая глядя в глаза медведицы. «Значит, мой Вольдемар не с ним…» – только и успела не к месту подумать Изольда, поскольку гипнотизерские штучки не возымели на медведицу ровно никакого значения, а даже наоборот – разъярили, поскольку на категоричный приказ своего устрашителя она ответила ловким и сильным взмахом лапы с балалайкой. Раздалось глухое «бум» головы и более звонкое – музыкального инструмента, и горе-дрессировщик без чувств шмякнулся на теплый песочек.
– Гр-р-р-р! – удовлетворенно рыкнула медведица, сведя счеты со своим многолетним надоедливым спутником, и, оставшись без всякой компании, отправилась искать друзей и приключения на ночных улицах средиземноморского курорта.
Едва животное исчезло из поля зрения, как Изольда бросилась к своему пострадавшему недругу. Дрессировщик уже пришел в себя. Он сидел и тупо мотал головой, очевидно, еще не совсем оправившись от сильного удара. Зверюга, видимо, приложилась со всей любовью. Голова Заметалина была рассечена, и по лицу тонкой струйкой на халат стекала кровь. Он посмотрел на сабли в руках девушки, потом на саму Изольду и снова замотал поврежденной головой.
Поняв, что в ближайшее время великий укротитель зверей в себя не придет, юная ассистентка решила взять инициативу в свои руки и провести расследование самостоятельно, так сказать – по горячим следам. Прежде всего она отправилась к распахнутой клетке и сразу же обнаружила следы заранее подготовленного и продуманного преступления, а не обычного побега, которые иногда, правда, очень редко, но случаются и в цирке. Во-первых, замок не был сбит. Да и вряд ли медведица смогла бы сама сбить замок. Открыть задвижку – вполне вероятно, но замок… Во-вторых, на полу клетки валялась пустая полуторалитровая пластиковая бутылка из-под кока-колы. Изольда понюхала ее и с отвращением швырнула обратно – к запаху алкоголя она не привыкла. И в-третьих, не просто же так среди ночи приехал этот мясницкий фургон. Ему что, больше негде было припарковаться? Не-е-ет, на нем и приехали те самые злоумышленники, которые напоили Антона Павловича и помогли косолапому выбраться из клетки. Но кто это был, а главное, зачем и с какой целью устроил этот побег? Не местная же партия зеленых! Те бы, по крайней мере, не стали накачивать медведицу спиртным.
Изольда еще раз со всей тщательностью осмотрела ресторанный фургон. Она даже заглянула в кабину и пустую внутренность кузова – ничего подозрительного и никаких следов, указывающих на личность преступника.
И тут до слуха девушки долетели первые истеричные сигналы ночного посещения лимассольких улиц мохнатой гостьей из русской столицы: послышался звон разбитого витринного стекла, завывание потревоженных на стоянке автомобилей и писк магазинной сигнализации. Еще не зная, что она предпримет и как будет действовать, Изольда, держа сверкающие сабли наперевес, бросилась в погоню за мишкой, понимая, что ничем хорошим такая ночная прогулка для медведицы не кончится, а значит, надо выручать незадачливую столичную туристку…
Глава 21
– Да что ты мне все талдычишь одно и то же – Вероника да Вероника, – возмущался некомпанейским поведением товарища Игорь Вениаминович. – Заладил, понимаешь, как недоразвитый попугай. Ты лучше давай ешь, пей, отдыхай, развлекайся! Вон, посмотри-ка какие цыпочки сидят. – Он едва заметным кивком указал на компанию из трех девушек, примостившихся за столиком неподалеку. – Язык общения ты знаешь, внешность у тебя вполне респектабельная, жира, как у меня, пока что нет, так что давай, действуй, найди повод, познакомься, представься, мол, из экзотической страны, из России с любовью. Русские сейчас в моде, – со знанием дела добавил Хруцкий, но Александр в ответ на предложение старого клоуна только кисло усмехнулся. – Узнаю русский идиотизм, – видя страдания юного Вертера, все больше распалялся Игорь Вениаминович. – Стоило переться за тридевять земель, на Кипр, чтобы начать ухлестывать за русской же бабой. Или тебе что, в Москве их не хватает?
– Хватает, – бесцветным голосом согласился с доводами друга Оршанский.
– Так какого рожна тебе надо? – продолжал возмущаться артист. – Давай иди. – Он слегка подтолкнул Александра, провоцируя на немедленные действия, но тот был непоколебим.
– Дурак, – подвел итог разговора Игорь Вениаминович, осмотрел стол, глянул на постную физиономию собеседника и засобирался домой. – Ну, и сиди тут, страдай. Какая только муха тебя укусила? И что ты только нашел в этой юной стервочке, – со вздохом произнес циркач и с сожалением добавил: – Эх, мне бы твои годы… Профукали мою молодость по Чугуевым да Мухосранскам… – услышал Александр печальный вздох старого клоуна, и спустя минуту остался за столиком один.
Несмотря на пережитый нервный стресс и возлияния спиртного, Оршанский не чувствовал абсолютно никакой усталости, даже, наоборот, взбодрился. То ли от того, что по московскому времени уже близился рассвет, а вставал Александр довольно рано, то ли от благотворного действия чудесного густого напитка, но спать совершенно не хотелось.
К тому же в голову втемяшилась неотвязная мысль о распахнутом окне и шторе. И не только об этом. Там, на кровати, одна в пустом номере лежала беспомощная девушка, которую он сегодня едва не угробил, хоть и не по своей воле… Лежит и страдает… И, может быть, вот сейчас ей ужасно захотелось попить, а стакана воды подать ей, бедняжке, некому…
Оршанский нетерпеливо махнул рукой, подзывая гарсона, расплатился по счету, не забыв о щедрых чаевых, и ринулся к холлу гостиницы. Возле стеклянной вертящейся двери он, однако, приостановился. Нет, пустить его, безусловно, впустят. Это же не наши гостиницы, в которых пока администраторша детально не изучит паспорт и не установит досконально степень родства, даже разговаривать не станут. Как-никак это – Европа. Но как он будет объяснять свое столь раннее появление девушке?
Александр решил еще какое-то время выждать и стал бесцельно слоняться вдоль гостиничного фасада. Добрых полчаса он сновал туда-сюда, пока не понял, что ночной портье уже довольно сильно забеспокоился и начинает в чем-то подозревать праздно болтающегося ночного туриста.
«Чего доброго, еще и полицию может вызвать», – подумал Александр и решительно толкнул вращающуюся дверь. Не обмолвившись с бдительным портье ни словом, он решительно, по-хозяйски, направился к лестнице, проигнорировав лифт – зачем этому типу знать, на какой этаж отправляется Оршанский, и, преодолев два пролета, оказался перед номером Вероники Гогоберидзе.
Он осмотрелся. Никаких постояльцев в коридоре не было, и Александр решился прильнуть ухом к двери. Такое занятие, надо сказать, не приветствуется ни в одной стране мира, а тем более здесь, где личная жизнь туриста – запретная территория априори. Поэтому попадаться за таким неблаговидным занятием, как подслушивание, могло стоить московскому журналисту очень дорого, вплоть до экстрадиции и занесения его фамилии в черный список «невыездного» в страны Евросоюза. Тем более что ночной портье и так уже на него подозрительно косился…
Из-за двери, однако, не раздавалось ни малейшего шороха.
– Вероника! – негромко поскребся в дверь Оршанский. – Вероника, открой, – тихо попросил он. – Это я, Александр… – и снова приложил ухо к двери. Никакой реакции. Молчание. Единственное, на что еще мог решиться московский сердцеед, чтобы не устраивать тарарама, не привлекать внимание постояльцев и не перебудить весь этаж – это постучать чуть громче, что Александр и сделал:
– Вероника, – мягко забарабанил он в дверь костяшками пальцев, – Вероника, ты меня слышишь? Открой мне, пожалуйста, я… мне надо с тобой поговорить…
Из номера не раздалось ни одного шума, никакого движения. Возможно, девушка спала, потому что если бы она не захотела разговаривать, то могла просто крикнуть своему ухажеру, чтобы тот уходил. Для этого не нужно было даже вставать с кровати. Но комната безмолвствовала, словно могильный склеп.
Конечно, самым логичным сейчас было бы просто развернуться и уйти, перенеся разговор на завтра. Но оставить объяснение до утра – означало потерять весь смысл и эффект ночного визита. Ведь сейчас Оршанский разыгрывал по меньшей мере до беспамятства влюбленного Ромео. Почем Веронике знать, что эти несколько часов своего отсутствия он проторчал с Игорем Вениаминовичем в баре, ублажая свой желудок изысканным «Мezes» и ублажая горло сначала бутылочкой «Zivania», а потом и «Martini»?
Его появление сейчас пред ясны очи Вероники Гогоберидзе будет для нее означать только то, что он – влюблен в нее по самые дальше некуда, что он страдает и ночи напролет не спит, что чувствует свою вину перед ней за сорванный номер и увечье, что… Да что там говорить? Вероника – девушка умная, нафантазирует себе что-нибудь эдакое.
– Вероника, – Александр для пущей убедительности решился один раз постучать довольно громко, – Вероника, прости меня, пожалуйста, если можешь, – начал свой задверный монолог Оршанский. Просто стоять и стучать в закрытую дверь – это было неромантично и было небезопасно, а вот скулить, словно побитая собака, – такое женщинам по вкусу. Александр прекрасно разбирался в струнах тонкой женской души и не раз пользовался в том числе и таким приемом. – Я знаю, тебе неприятно меня видеть… – Он замученно вздохнул и после паузы продолжал: – Поверь, мне и самому неприятно на себя смотреть. Но я же не знал, что на этом волшебном острове встречу тебя! Я просто ехал работать, писать репортажи, статьи, очерки…
«Что там дальше нужно говорить?» – судорожно соображал журналист, заполняя вынужденную паузу натужными и тяжелыми вздохами запряженного в ярмо быка. Все-таки гимнастка разительно отличалась от тех девушек, под закрытыми дверями которых Оршанскому приходилось вести свои монологи, и, значит, для Вероники следовало придумать другие, особые слова.
«Может, стихи почитать», – вяло подумал журналист, но отмел эту идею: стала подкрадываться усталость, и голова уже плохо соображала. А что может быть хуже, чем забытая на середине строка из стихов, которые ты читаешь любимой девушке? И Александр решил не отступать от прозы.
– Прости, что я сегодня так подвел тебя, но это было не нарочно, – его фантазия начинала иссякать и фонтанировала уже довольно вяло. – Ты настолько красива, что я не мог не засмотреться на тебя. И дело даже не только в красоте. Точнее, не столько…
За дверью послышались какие-то невнятные шумы, и Александр снова прильнул ухом к гладкому прохладному дереву. Так и есть! Она в номере! И не спит, потому что это не скрип кровати, это… это шаги! Да-да, это шаги!
– Вероника, – в голосе Оршанского послышалось куда как больше страсти, – моя милая Вероника, – продолжал бубнить он, не отрывая уха от двери, – ты не поверишь, но как только я впервые увидел тебя, помнишь, это было только вчера, а мне кажется, что прошла уже целая вечность! И как только я увидел тебя, со мной стало происходить что-то странное, невероятное… – сбился на простецкую банальность Александр, занятый в эту минуту не осмыслением того, что он говорит, а напряженным вслушиванием в происходящие за дверью метаморфозы. – Вероника, я…
Где-то совсем рядом с деревянной преградой раздался громкий стук, щелкнул замок, и Александр едва успел отпрянуть от двери, как та неторопливо открылась. На пороге с непонятно-блуждающей улыбкой стояла Вероника.