– Антисемиты! Антисемиты вы! – кричал Янкель.
– Как ты такое можешь говорить?! Что ты за слова говоришь?! Мне! В моем возрасте! В моем доме! – возмущалась мама жены Янкеля. – Янкель, ты бессовестный, Янкель. Что это за такие слова?! Чтоб этого больше не было! Чтоб ноги этих слов в моем доме не было! И твоей ноги тоже! Чтоб!
– Очень надо мне. Очень надо мне мои ноги в вашу хату! Очень мне надо!!! – дразнился Янкель. – И вообще, ваша дочь Неля распущенная, как я не знаю! Она курит! Поняли вы, мама?
– Ну и что?! – парировала мама жены Янкеля. – Не знаю, не знаю! Курит… Я тебе отдавала приличную девочку. Двадцать лет. Шестьдесят килограмм. Высшее образование. Без вэ пэ. А что ты с ней сделал за эти годы? Ее же не узнать! Вот – уже курит. Что ты сделал с моей девочкой, я тебя спрашиваю, что она уже курит?!
Тут вступала жена Янкеля Неля:
– Все нормальные люди давно куда-нибудь уехали. Я не прошу Америку, я не прошу Израиль, – я хочу к Матвею в Румынию. Что мы тут видим? Пустые прилавки? А в Румынии – кофточки. В Румынии – еда. В Румынии – обувь, в Румынии – все! Ты столько зарабатываешь на своих халтурах, если бы ты все не пропивал со своими подлыми друзьями, мы бы уже давно жили в Бухаресте!
Сколько Янкель ездил в Киев, покоряясь жене своей меркантильной, сколько собирал характеристики, справки, что он не иждивенец, что он работает учителем в музыкальной школе по классу духовых инструментов… Даже взял в колхозе справку, что работает руководителем хора-ланки. О! Хор-ланка. То есть хор-звено. Вот кошмар. Это такую моду придумали райкомы на местах, чтоб были хоры-ланки. Это вот как: есть, например, звено колхозниц, работает на огородной бригаде, работает очень тяжело, в любую погоду, пропалывает или собирает, например, свеклу или кукурузу. А надо еще, чтоб они в свободное время пели в вышитых сорочках и венках с лентами. В девичьих венках. В пятьдесят лет. С золотыми фиксами во рту. Наталки-полтавки… Но надо! Надо чтоб пели «Вербовую дощечку» или «Полем-полем край села…». Нет, ну кому охота петь после такого тяжкого дня, когда еще дома полно забот: дети, корова, свиньи, куры, сад, огород… Ну и набирали в такие хоры, чтоб угодить райкому, кого придется, – бывало, и старшеклассники покрупнее габаритами в таких хорах пели. Однажды мы чуть от смеха не лопнули, когда Виталий Уласюк в таком вот хоре по поручению комсомольской организации пел. Один мужчина на всю ланку. Наш Виталий Уласюк, – кстати, впоследствии, через десяток лет после участия в хоре-ланке, он стал лауреатом государственной премии в области прикладной математики, – пел под видом слесаря тракторной бригады. Недавно встреча его класса была, хотели ему хор-ланку напомнить, так он телеграмму прислал загадочную: «Мысленно вами симпозиуме Японии».
Да. Так вот Янкель и взял такую вот справку, как бы доказывая свою благонадежность и лояльность по отношению к существующему строю. А его опять не выпускают. Совсем он закручинился. Просто запил, проще говоря. И на команду Миши Караниды «Янкель, инклоц ин барабан!» без энтузиазма реагировал. И даже играть стал хуже. Хотя играть мог в любом состоянии. А все почему? К маме хотел. Хотел к маме. Понимаете? Вот вы понимаете, а почему же тогдашние власти не понимали? Не понимали, как взрослый, небритый, толстый грустный дядька остро скучает по маме. А тут опять Матвей заорал на берегу Прута: мол, маме совсем худо! Худо! Хочет, чтоб мы сыграли напоследок!
– Что?! Что?!
– Я ей наигрываю на скрипке, но она говорит: не то, не то… Хочет, чтоб с тобой!
– Ладно! – решил Янкель. – Ладно. В следующее воскресенье вывози маму к Пруту, лишь бы ветра не было.
– Что ты задумал, Янкель?! Не вздумай переплывать, Янкель! Тебя погранцы захапают, и мы не сможем выходить к тебе сюда на берег Прута, нас же не пропустят больше!
– Та не-ет! – досадливо отмахнулся Янкель. – Та не буду я плыть! Я – другое!
– Что?!
– Ничего! Короче, вывози маму! Все!
Хорошие люди музыканты, правильные люди. Вот где была настоящая дружба народов, вот где была солидарность. Вот где был мир, труд и май! Все и так знали положение Янкеля, и его жену – антисемитку по тете, и его тещу, и то, что не выпускают Янкеля к брату в Румынию, и то, что Еве Наумовне стало совсем худо. Уж кого они там, на погранзаставе, уговорили, кого подкупили – не знаю, но в следующее воскресенье на берегу Прута, прямо на границе, выстроился оркестр.
Там были чуть ли не все музыканты, зарегистрированные, чтоб их не считали тунеядцами, в ОМА (Объединении музыкальных ансамблей). Молдаване, евреи, цыгане, украинцы, русские, поляки, немцы… да кто там был еще – всех не перечислишь. Многие из них, кстати, пожертвовали халтурами – воскресенье же – и потеряли при этом кучу денег. Но кто там считал! Главное, что Ева Наумовна хотела послушать музыку в исполнении своего сына Янкеля, а это важнее, чем какие-то там сто рублей. Выставили аппаратуру, дорогущую по тем временам, не дешевле автомобиля, не пожалели, лучшую привезли – и установили на берегу Прута. К какой-то машине подключили. Где достали? Ну, словом, все помогали. Даже пограничники с нашей стороны. И знаете – даже Бог постарался, вник: ветер дул как раз с нашей стороны Прута на румынскую.
Ждать пришлось недолго. Вот и машина к Пруту подъехала, аккуратно высадили Еву Наумовну, кресло ей поставили раскладное, а Матвей вытащил скрипку из футляра, помахал приветственно музыкантам на нашем берегу.
Ну разве смогу я описать привычными словами все, что было потом? Разве можно словами описать музыку? Или настроение? Или состояние? Разве можно описать то счастье и радость по обе стороны Прута? Это надо было там присутствовать. Нет, это слушать надо было. Как Миша Каранида дал команду: «Янкель! Ну?! Хай! Инклоц ин барабан, ши оплякат!!!» – и заиграл этот импровизированный оркестр для мамы Янкеля.
Как же они играли! И «Дойну», и «Фрейлакс», и танец польских кавалеров «Краковяк», и «Рула-тирула», и «Мейделе, мейделе». Матвей, весело пританцовывая, подыгрывал из Румынии. А кто-то смотрел на ту сторону в бинокль и комментировал:
– Смеется! Ева Наумовна смеется!
– Ева Наумовна плачет, слезы вытирает!
– Ева Наумовна руками! Руками танцует! Танцует руками и плечами, Янкель! И головой танцует, Янкель, под музыку! И смеется! И плачет, Янкель!!!
А Янкель знай наяривал, лупил по барабанам и подпрыгивал под музыку, чтобы угодить своей маме, танцующей руками на той стороне, в Румынии…
Вот такая вот история. Давным-давно ушла мама Янкеля и Матвея в другой мир. Теперь Янкель спокойно может съездить к брату в Румынию, – по новым законам это очень легко и можно поехать в любое время. И Матвей сюда к нам приезжал, с музыкантами встречался, играли вместе… Понравилось ему тут у нас. У нас ведь очень хорошо. Рай практически. Все люди, живущие здесь, уверены, что даже если ангелы тут и не живут, то, отдыхая от своих забот, частенько прогуливаются…
Там, где мы живем
Нет, город, где мы живем, уникален. Ну и что, что я писала об этом тысячу раз? И буду, буду, буду. И вот почему.
Через наши места всегда, слышите, всегда проходила дорога из России в Европу и наоборот. Торговый и пассажирский пути. А также из России в Молдавию, в Румынию, к Черному морю… Через наш город проходят все эстафеты, марафоны, автопробеги и олимпийский огонь. И все, кто едет через наши места, любуется в окошко и восхищается: слушай, вот это да! А дай-ка задержусь тут ненадолго, что-то мило мне тут… И это ненадолго растягивается надолго – на века.
Раньше еще национальность местного жителя можно было различить по чертам лица или обычаям. А сейчас – куда… Все смешалось, люди из разных краев научили друг друга хорошему: своим традициям и обычаям, как лучше строить, как готовить еду, что петь, во что наряжаться, как принимать гостей, научили хорошим манерам, отмечать национальные праздники, а главное, радоваться жизни. Словом, глобализация на отдельно взятой маленькой территории, в отдельно взятом маленьком городе.
Замечу, люди у нас на первый взгляд несколько странные… Например, очень любят работать. Нигде не любят, а у нас – ну прямо как муравьи, особенно строить и облагораживать. А потом идти вечером с работы и любоваться тем, что в их доме окна больше, забор выше соседского на пять сантиметров, плиточка во дворе аккуратнее положена, деревья растут быстрее, хотя посажены в одно и то же время, куры, гуси и собаки дисциплинированнее.
Вот вы, когда отпуск берете, что делаете? Покупаете шлепанцы, шорты, купальник, сборник кроссвордов. И на моря. А наш человек – что? Он берет отпуск и, не мешкая, немедленно покупает себе цементу целый грузовик, а то и два, кирпичей гору, досок, бревен и других стройматериалов и сооружает дом. Не верите? Ладно.
Вот, допустим, отпуск, купили все для новой стройки. Вечером ходят-ходят вокруг этого богатства нетерпеливо, потирают руки, и прямо душа вибрирует: «От порабо-о-отаем! Ну и порабо-о-отаем! Скорей бы утро!»
Вот вы, когда отпуск берете, что делаете? Покупаете шлепанцы, шорты, купальник, сборник кроссвордов. И на моря. А наш человек – что? Он берет отпуск и, не мешкая, немедленно покупает себе цементу целый грузовик, а то и два, кирпичей гору, досок, бревен и других стройматериалов и сооружает дом. Не верите? Ладно.
Вот, допустим, отпуск, купили все для новой стройки. Вечером ходят-ходят вокруг этого богатства нетерпеливо, потирают руки, и прямо душа вибрирует: «От порабо-о-отаем! Ну и порабо-о-отаем! Скорей бы утро!»
И, что таить, бывали нередкие случаи, когда человек срывался, да, срывался, не выдерживал такого напряжения… и начинал работать ночью. Утром соседи вставали, а у него уже опалубка готова под новый дом, а сам сидит растерянный и виноватый. Но счастливый. Родственники и соседи ему: «Ну что ж ты, Федя, ты ж обещал, что мы к тебе поработать придем, ну ты же обещал! У нас же совсем дома работы не осталось! Как ты мог?!» Обижаются, завидуют… Ищут, где бы еще поработать, пока отпуск…
Да наконец выстраивают дворец, терем, такая красота неописуемая, дворик плиточкой, цветы везде, львы с кольцами в носах на воротах. А сами всей семьей поселяются в крохотной времяночке рядом с новым домом, затаиваются и ждут, выглядывая регулярно в окно – не идут ли к ним гости. А как только гости во двор, они свой новый дом нараспашку – нате! Заходите! Любуйтесь! Будьте как дома! Вот какая красота!
Потом им надоедает, и никак нового отпуска дождаться не могут, чтоб еще один дом построить, или новый колодец выкопать, или бассейн…
И так у нас все. А национальность, верней, корни можно определить, только когда напиваются. Вот тогда где-то на рассвете можно услышать песни на разных языках, бабушкины и дедушкины протяжные и тоскливые песни…
А имена у нас! А фамилии! Музыка, просто музыка: Роберт Аиоани… Амина Аиэрини… Марк Подурару… Дохлый Роман… Что? Фамилия такая, Дохлый Роман Васильевич, заведующий клубом… Что вас удивляет? «Аиэрини» вас не удивляет, а «Дохлый Роман Васильевич, заведующий клубом» удивляет. А вот пара молодоженов – Марин и Романа. Ничего я не путаю! Он – Марин. Она – Романа. Да, что хотят, то и делают. Есть даже Ричард и Джон. Джоник Шишерак. А папа его Флориан. Флорий… Джон Флорианович Шишерак. А? Как? Прямо радуга из звуков, водопад, ветер весенний!
Как-то в горах слышала, как из хаты женщина высунулась, пышная, в кораллах на шее, сорочке вышитой и босая, на крепких ногах. Роскошная. И зычным голосом завопила:
– Ричардэ! Анжелико! Йдить варэныкы йисты!
А Ричард и Анжелика ей в ответ:
– Зарэ! (То есть «сейчас».)
Это лэмки. Такая есть народность у нас в горах – лэмки.
А пару лет назад вообще семья турков по соседству поселилась. Хорошие предприимчивые ребята, лаваш армянский пекут, хачапури грузинские, лепешки узбекские, французские круассаны, прибалтийский хлеб с изюмом, интересовались, не знает ли кто технологии выпечки мацы…
Влились в нашу культуру очень быстро, друзей завели, выпивать научились… Затейники…
Звонит один из них к нам домой, говорит так витиевато:
– Здравствуй в веках, Марианна-ханум, свет очей твоего мужа, уважаемого Аркадия Кузьмича, да продлятся дни его за то добро, которое он для нас сделал, когда добыл нам секрет выпечки молдавского калача!
– Марианна-джаным, а сын твой, Даниил-бей, дома е-е-есть? Это Адам звонит, скажи, звонит, чтобы спросить его что-то важное, только не приставай с расспросами, не для твоих глупых ушей, женщина…
«Адам» значит по-турецки «человек».
Да… Чудное, загадочное место… Теплая и щедрая земля столько красивых талантливых людей миру подарила. А сколько знаменитостей посетило эти места и оставило в нашей истории свой след…
Ну вот, например, дороги…
– Король Румынии Фердинанд из династии Гогенцоллернов – Зигмарингенов со своим внуком кронпринцем Михаем объезжал задворки своего королевства. И вот карета колесом – хруп! – и застряла в огромной непросыхающей луже, – с неподдельной гордостью вспоминают наши старожилы. – И тогда его величество распорядился проложить здесь у нас хорошие, ровные дороги. Из ровненького булыжника. Так что хорошие дороги у нас – это благодаря румынским королям.
Наши таланты – от Пушкина. Что «ха-ха»?! Чего «ха-ха»?! Кто придумывает?! Я придумываю?! Говорю же вам, от Пушкина Александра Сергеича таланты наших людей! Конкретно – людей в Красноильском районе Черновицкой области. Рассказываю…
Когда Александра Сергеевича выслали в Кишинев, дорога из России в Молдавию была одна. Кстати, плохая дорога, грунтовая и пыльная, еще не облагороженная румынскими монархами. Именно по этой дороге как раз и ехал Пушкин в ссылку, возможно даже проезжая как раз мимо того места, где течет речка Ракитнянка, стоит сейчас дом, из окна которого я в данный момент смотрю на дорогу. Он проехал по нашей области и тоже оставил свой след в истории здешних мест. Нет, ну вы меня удивляете, ну какой след мог оставить Пушкин Александр Сергеевич?! Ну? Ну-у?! Потомков, конечно! Потомков оставил своих Александр Сергеевич, вот кого!
Есть одно село здесь, называется Паланка. Это рай, верите? Оазис! Там люди все в основном смуглокожие, курчавые, низкорослые и темноглазые. Но даже не в этом их особенность. За что бы человек из Паланки ни взялся, все у него получается талантливо. Стихов не пишут, нет, не скажу, стихи – нет, чего врать-то… Но дома строят, колодцы с минеральной водой выкапывают, сады сажают, из бисера плетут, песни поют, новую технику изобретают, вышивают, мебель делают, рисуют… И что удивительно – пьют мало. Так, вина чуть-чуть, говорят, чтоб сердцу стало веселей. И даже говорят, что в сельсовете испокон веков на стене за председателевой спиной висел портрет не великого вечно живого Ленина, не глубоко уважаемого и легитимно возлюбленного советским обществом Леонида Ильича, а Пушкина Александра Сергеевича. И когда приезжие инспектора делали замечание, мол, что за своеволие, почему повесили портрет великого русского поэта Пушкина Александра Сергеевича, он что вам, дедушка ваш, что ли, что вы его тут вот повесили… А председатель отводил глаза и уклончиво-загадочно:
– Ну как сказать… Ну-у… Это…
Вот в других местах народ как-то еще, может, и ленился работать, чтобы «жила бы страна родная, и нету других забот», а здесь на вопрос строгого инструктора райкома партии Скоропада В. В., который ничего не умел другого, только пальцем с трибуны угрожать (и где их на это учили-то, слушайте, а? Вот загадка!): «А работать кто будет, Пушкин, что ли?!» – все Пушкины:
– Конечно, а кто же еще?!
И сливались в едином порыве, испытывая подъем от принадлежности к великому поэту, и работали, потому что кому же работать в нашей стране, как не Пушкиным, правильно?
А как было… Значит, ехал-ехал Пушкин, а в Красноильске остановился ночевать у местного головы красноильского. И ведь предупреждали его, этого начальника с усами, мол, дочку спрячь, Мыкола Игнатич, ховай паненку свою, бо знаем мы этого Пушкина, охальник он, не успеешь оглянуться, и все!..
А Пушкин ни сном ни духом, у него и настроения-то – ноль, даже девушки не радуют совсем, потому что главное что? Не пишется. Сидит невеселый такой, а дочка начальника любопытная сама пред его очи черные, Александра Сергеича, явилась, разодетая, сорочка ручной выделки и вышивки, все как полагается, румянец во всю щеку, ресницы мохнатые, конфузливая, ленточка, коса… (Нет, а кто бы не предстал, когда случай такой раз в сто лет – Пушкин у тебя в доме, – нет? Я бы – да!)
Пушкин (слабеньким голоском печальным): – О-о… Барышня…
Девушка: – Здрассссьте… пан Пушкин…
Пушкин: – Честь имею…
Ну?! И согласитесь, разве после такого можно устоять?!
Словом, Пушкин на следующее утро – дай, Никита, мне одеться / в митрополии звонят… – уехал, изрядно оживившись. Уезжал быстро, мол, гони, Степан! Потому что у наших хлопцев нравы суровые – хоть ты и гений там, а отвечать придется, вот поэтому Александр Сергеич почти ничего о наших краях и не успел написать, ноги уносил. И голову свою буйную. А девушкин папенька, разгневанный, через несколько месяцев по-быстрому выдал дочь за управляющего своим имением и выслал в ту самую Паланку, а еще через некоторое время там появился на свет смуглый чернявый хлопчик с точеным носиком.
И что-что?! И пошло-о!
Нет, ну так говорят. Так рассказывают. И потом люди, люди! Приезжайте и смотрите сами. Смотрите, любуйтесь, учитесь…
Письмо деду морозу
Дорогой Дед Мороз!
Я уже давно не маленькая, но каждый раз накануне Нового года я опять чувствую себя ребенком. И во мне вновь просыпается надежда, что ты наконец положишь мне под елку именно то, о чем я всегда мечтала. Ну, скажем, собаку. А не «Сонник великих предсказателей». И не эту дурацкую кофточку с пингвинами на груди.
Что ж, дорогой Дед Мороз, ты должен поразмыслить и признать, что наши с тобой отношения не сложились. Да, мне ты не угодил ни разу.