– Но я говорю вовсе не о ворах и не об убийцах, – возразил Рубинштейн. Судя по его тону, он был задет за живое. – Я говорю только о себе, Амалия Константиновна. Неужели вы не верите, что хоть один человек может оказаться не таким, как все?
– Я не верю словам, – последовал ответ. – Я верю только в конкретные дела. Пару минут назад вы угрожали выдать меня королю местной мрази, а теперь утверждаете, что я должна вам доверять? – Она пожала плечами. – Мое доверие можно заслужить, но вряд ли – таким образом.
– Я думаю, Амалия Константиновна, – после паузы проговорил игрок, – вы и сами прекрасно понимаете, что я бы никогда не смог повредить вам. Только… – Рубинштейн замялся. – Скажите, задание, которое вы выполняете, опасно?
– Нет, – отозвалась баронесса. – Хотя, если Валевский сумел привлечь на свою сторону Хилькевича, у меня могут возникнуть некоторые затруднения.
Рубинштейн почти не сомневался, что истинной целью Амалии был вовсе не Валевский, но по лицу молодой женщины он уже понял, что она ничего ему не скажет. Баронесса Корф умела хранить секреты, и в особенности секреты служебные. Поэтому игрок не стал настаивать и предложил собеседнице руку, чтобы вернуться в дом.
– Вы, кажется, забываете, что я всего лишь горничная, – ответила Амалия с улыбкой.
И уже вновь перед Рубинштейном была Дашенька, которая и смотрела иначе, чем Амалия, и говорила иначе, и даже голос у нее был другой. Причем казалось, что маску молодая женщина надела без малейшего видимого усилия. Невольно игрок подумал, что в Амалии пропала великая актриса.
Поняв, что внизу больше не будет ничего интересного, луна хотела уже скользнуть за облако, но случайно взглянула за ограду особняка – и застыла в небе.
А за оградой стоял высокий золотоволосый юноша, хорошенький, как Иван-царевич, и с бьющимся сердцем прислушивался к разговору двух собеседников в саду.
Вася Херувим знал, что Дашенька должна сопровождать свою госпожу на большой бал. Вход туда самому Васе был, само собой, закрыт, но тут его золотую голову осенила идея.
Идея эта состояла в том, что нет ничего проще, чем перемахнуть через ограду, проникнуть в сад, пробраться в дом, отыскать в нем Дашеньку и сказать ей что-нибудь приятное. К примеру, как он ее любит. Заодно можно и спросить, не согласится ли она стать его женой, потому что без нее Вася не мыслил себе жизни.
Но события повернулись не так, как рассчитывал юный вор, потому что, едва он подошел к ограде и стал примеряться, как бы перелезть через нее, в саду нарисовался противный молодой брюнет в безукоризненном костюме и завел с Дашенькой какой-то странный, ни с чем не сообразный разговор.
Из разговора стало ясно, что Дашенька – никакая не Дашенька, а сама баронесса Корф, что она презирает преступников, а стало быть, и Васю в том числе, и что она вовсе не милая, веселая и добрая девушка, а коварное, двуличное существо, которое ведет какую-то свою особую игру. Впрочем, Вася заметил также, что, несмотря на все это, противный брюнет явно был к ней неравнодушен.
Вася подождал, когда Амалия и Рубинштейн удалятся из сада, потоптался на месте, почесал в затылке и в конце концов решил рассказать обо всем дяде, который наверняка сумеет посоветовать что-нибудь стоящее. Вспомнив, что Агафон Пятируков сегодня вечером отправился в особняк Хилькевича, Вася что было духу побежал туда.
Впрочем, в особняке он не застал никого, кроме Семинариста и слуг. На настойчивые расспросы молодого человека Семинарист наконец процедил сквозь зубы, что Хилькевич удалился на важное дело, что Пятируков его сопровождает и что они захватили с собой того самого варшавского молодчика, которого Семинарист еще недавно стерег.
…В то время, как полицмейстер де Ланжере смотрел на большой фейерверк с террасы губернаторского особняка, держа под руку жену и то и дело поглядывая на свою многолетнюю любовницу, скромно стоявшую поодаль, в его доме хозяйничали незваные гости.
Они отодвинули стол в большой гостиной и сняли со стены картину, за которой обнаружился сейф. Валевский, сбросив сюртук и засучив рукава, принялся за дело. Хилькевич нервно поглядывал на часы, а старый вор с любопытством смотрел на манипуляции поляка. Прошло около десяти минут.
– По-моему, ни черта у тебя не выходит, – промолвил Пятируков.
Валевский прижал палец к губам, и в следующее мгновение Хилькевич услышал щелчок отворяемой дверцы.
– Готово, – сказал Валевский, поднимаясь на ноги и вновь застегивая манжеты рукавов.
Хилькевич отодвинул его, подошел к сейфу и стал рыться в нем. Внутри лежали пачки денег, какие-то конверты, при виде которых у короля дна заблестели глаза, и бриллиантовый гарнитур, который де Ланжере собирался подарить своей новой пассии, актрисе, на день ее ангела.
– По совести, – заметил поляк, надевая сюртук, – мне следовало бы спросить с вас процент за удачно проведенное дело.
– Ага, – согласился Пятируков и аккуратно приложил его старинным подсвечником по голове.
Валевский упал, и тогда Хилькевич вместе со старым вором подтащили поляка к тонкой колонне в углу комнаты. Пятируков достал наручники, которые предусмотрительно захватил с собой, и замкнул одно кольцо вокруг запястья Валевского, а другое – вокруг колонны.
Когда Валевский открыл глаза, он увидел, что намертво прикован наручниками к колонне, а Хилькевич, сердечно улыбаясь, закрывает пустой сейф и вешает картину на место.
– Прощай, Леон, – ухмыльнулся Пятируков. – Не обессудь, но мы обещали отдать тебя баронессе Корф целым и невредимым. А договор дороже денег, как говорится.
– Да, – вмешался Хилькевич, – на всякий случай, если ты упомянешь о нашем участии в деле, учти, что я не забыл про барышню Русалкину. Подумай сам, хочешь ли ты получить в тюрьме посылку с ее головой.
– Ага, – весело подтвердил Пятируков. – Не дрейфь, Леон. Годы в тюрьме пролетят быстро, и оглянуться не успеешь, как выйдешь на волю.
Он помахал поверженному взломщику рукой, Хилькевич учтиво поклонился на прощание, и оба мерзавца удалились, унося с собой добычу.
Оставшись один, Валевский попробовал высвободить руку, но у него ничего не получилось. Тогда Леон стал ругаться – сначала по-польски, потом по-русски, затем по-французски и под конец вспомнил даже испанскую брань, притом что в Испании никогда не бывал.
Как раз когда он припоминал разные сильные выражения, в голову ему пришла мысль, а не получится ли разогнуть хоть одно звено цепи наручников. Оглядевшись вокруг, Леон заметил на полу тот самый подсвечник с амурами, которым Пятируков ударил его по голове. Амуры смотрели жалобно, и на лицах их выразилось полное смятение, когда Валевский не без труда дотянулся до подсвечника и стал колдовать над цепью.
Он был так увлечен своим занятием, что даже не заметил, как позади него растворилась дверь. А потом…
Нет, положительно сегодня был не его день. Ибо Валевский уже второй раз за несколько минут получил удар по голове, причем на сей раз удар оказался таким внушительным, что вор полностью отключился.
Когда же он все-таки включился обратно в реальную жизнь, в лицо ему светило солнце, а затылок чудовищно ломило, как после похмелья. Валевский приподнялся на локте, соображая, где именно может находиться, но так и не сообразил.
А лежал Леон на берегу какой-то реки. Наверху, на набережной, стоял сухопарый старик с Владимиром в петлице и строго смотрел на распростертого поляка.
Валевский встряхнул головой и сделал попытку встать на ноги. Тут его начало качать, качать, раскачивать, как корабль в бурю, и он едва не упал.
– Эх, молодежь! – осуждающе молвил старик, качая головой. – Не умеете пить, так бы и не брались! Вот в наши времена, помнится, мичман Канарейкин…
Но Валевский не слышал окончания фразы про мичмана, который, судя по всему, завтракал водкой, обедал ромом, а ужинал исключительно чистым спиртом, после чего дожил до ста лет и умер совершенно счастливым. Разинув рот, Леон уставился на приличных размеров надпись за спиной старика.
Надпись гласила: «Добро пожаловать в город Херсон».
Глава 17
Беспокойные мысли. – Херувим идет на повышение. – Объявление войны.Следователь Половников тщательно запер дверь кабинета. Затем сел за стол, вынул из особой папки список похищенных у танцовщицы Агаты ценностей и пододвинул его к себе, после чего извлек из кармана сапфировое ожерелье, найденное вчера Дианкой, и принялся список изучать.
Изучение списка не оставило никаких сомнений: принесенное собакой украшение действительно является частью императорской парюры и значится в общем реестре под нумером 7.
«7. Ожерелье. Золото, сапфиры и бриллианты; сапфиров 46 штук, не считая мелких, огранены по большей части в форме капли; бриллиантов же 270 штук, в основном круглой огранки».
Половников вздохнул, на всякий случай пересчитал крупные сапфиры в форме капли и убедился, что их ровно сорок шесть, не больше и не меньше. Не остановившись на том, он пересчитал и бриллианты и выяснил, что их действительно двести семьдесят.
int(857649) int(480784)Половников вздохнул, на всякий случай пересчитал крупные сапфиры в форме капли и убедился, что их ровно сорок шесть, не больше и не меньше. Не остановившись на том, он пересчитал и бриллианты и выяснил, что их действительно двести семьдесят.
Теперь самое время было идти к начальству и предъявить найденную драгоценность, но отчего-то Половников не торопился. Он сидел, покачиваясь на стуле, весьма шатком, потому что другого на работе ему не выдали, невзирая на беспорочную службу, и размышлял.
Размышлял о многом: об Агате Дрейпер, о великом князе Владимире, а также о том, что, служи он сам еще хоть пятьсот лет беспорочно, ему все равно не купить такого ожерелья. Однако больше всего, по правде говоря, следователя беспокоили не эти обывательские соображения, а то, каким образом столь значительная ценность могла оказаться в кустах, откуда их притащила его собачонка.
Вчера Половников как следует осмотрел прилегающую местность, но не нашел больше ни сапфиров, ни бриллиантов, ни ожерелий, ни даже колец. Стало быть, украшение оказалось в кустах случайно, потому что его кто-то обронил.
Тут следователь попытался представить себе человека, роняющего на ходу бесценные ожерелья, и воображение сразу же сказало ему: «Э, нет, батенька! Так не бывает!» Однако ожерелье все-таки лежало на столе, стало быть, требовалось как-то примирить сей факт с действительностью.
Впрочем, дальнейшие размышления Половникова были неожиданно прерваны прискорбным происшествием – стул, на котором он раскачивался, внезапно затрещал и развалился на части.
Следователь поднялся с пола, отряхнул брюки, вновь собрал части стула воедино и сел на него. Процедура была для него привычна, потому что он проделывал ее почти каждый день.
Посидев немного спокойно, Половников, должно быть, принял какое-то решение, потому что убрал ожерелье в карман, засунул список обратно в папку, отпер дверь и принялся изучать материалы по делу о трупе, обнаруженном недавно за городом. Труп, судя по всему, принадлежал некоему Силантию Тихому, более известному в соответствующих кругах под кличкой Коршун и до недавнего времени пребывавшему у Виссариона Хилькевича кем-то вроде дворецкого.
«Неужели Хилькевич и Коршун что-то не поделили? – мелькнуло в голове у Половникова. – Любопытно!»
И он вновь задумался, на сей раз над тем, каким образом вести следствие по этому делу. Но тут его вызвали к начальству.
Угрюмый Сивокопытенко довел до сведения Половникова, что ночью, пока де Ланжере веселился на балу у губернатора, кто-то обчистил дом полицмейстера. Пропали деньги, драгоценности, а также важные бумаги, которые во что бы то ни стало необходимо вернуть.
– Судя по характеру преступления, – раздраженно молвил начальник, – и по тому, как мастерски был открыт несгораемый шкаф, кражу произвел не кто иной, как Валевский. Мало того, что парюру увел, так еще и под носом у нас безобразничает! Знаете, что о нас теперь будут думать в столице?
Половников, которому было совершенно все равно, что о нем думают в обеих столицах Российской империи, а также в Варшаве, Киеве, Гельсингфорсе и Тифлисе, тем не менее кротко заверил Сивокопытенко, что сделает все как надо, и отправился изучать место преступления. Время от времени он дотрагивался до кармана, в котором лежало сапфировое ожерелье, и на губах его блуждала мечтательная улыбка.
Пока следователь выслушивал показания свидетелей, которые, как водится, ничего не видели, не слышали и ведать не ведали, Вася Херувим пересказывал дяде и Хилькевичу то, что ему удалось по чистой случайности узнать прошлой ночью.
Когда он, волнуясь, закончил свое повествование, Пятируков и король дна одобрительно переглянулись.
– Молодец, Васька! – не удержался Агафон. – Право слово, молодец!
Хилькевич кивнул.
– За то, что ты узнал, можешь брать себе вокзал, – объявил король дна. И тут же скривился: – Что-то я рифмами, прямо как Жорж, заговорил… Получается, Рубинштейн знал, кто она такая?
Пятируков кивнул.
– Да. Но нам ничего не сказал. Я его утром видел, между прочим, и он едва ли не памятью мамы поклялся, что приехал сюда морским воздухом подышать. – Старого вора аж перекосило от отвращения. – Как можно верить таким людям?
– Ну, он еще пожалеет, что пошел против меня, – бросил Хилькевич. – Что там с Валевским, его нашли?
Пятируков покачал головой.
– Нет. Гаденыш снял наручники и сбежал. Ловкач, ничего не скажешь!
– Тьфу ты! – энергично выказал Хилькевич свою досаду. И сразу прищурился. – Хотя, с другой стороны, теперь это не так уж важно. Эй, Семинарист! Неси-ка сюда, дружок, бумаги да чернил. Сейчас мы кое-кому отправим письма.
Письма были написаны и отправлены, а затем Хилькевич велел дать знать своим сообщникам, что произошли важные события, и поэтому им необходимо собраться. Граф Лукашевский, Розалия с Жоржем и Вань Ли явились тотчас же. После них при-ехал старый ростовщик, который, едва заметив Васю, желчно осведомился, какого черта среди них делает племянник Агафона.
– Ему разрешено остаться, – вмешался Пятируков. – А ты что, намерен возражать?
Груздь ограничился тем, что сморщился и забрался поглубже в кресло. Хилькевич откашлялся.
– Господа, я собрал вас, чтобы сообщить прелюбопытное известие. Вернее, даже два.
– Опять! – капризно прогудела Розалия. – Да когда же это кончится?
– Во-первых, – продолжал Хилькевич, не обращая внимания на ее слова, – баронесса Корф никакая не баронесса Корф, а подставное лицо. Настоящая же баронесса Корф – ее служанка. Во-вторых, вчера с полицмейстером де Ланжере случилась небольшая неприятность, которая обернулась большой приятностью для нас. Благоволите принять, господа, в счет понесенных нами расходов. – И он раздал собравшимся деньги, вытащенные из сейфа полицмейстера. Теперь аудитория внимала Виссариону Сергеевичу с благоговением. – Кроме того, сейчас в моем распоряжении находятся некоторые любопытные бумаги, которые наш предусмотрительный полицмейстер собирал несколько лет. Его слуга говорил мне о существовании таковых досье, но только вчера я убедился, что они и впрямь существуют.
– Что за досье, месье? – заинтересовался Жорж.
– О, разные счета, донесения агентов, а также фотографии, – небрежно отвечал Хилькевич. – И на фотографиях запечатлены весьма интересные моменты. Впрочем, достаточно, чтобы любая из этих бумаг просочилась в газеты, и начнется такое, что я врагу не пожелаю, поверьте. Кому, например, будет приятно узнать, что наш губернатор содержит шансонетку, связь с которой тщательно скрывает? Или что господин Красовский платит большие деньги за то, чтобы в лечебнице содержали его душевнобольного отца, который когда-то зарезал свою жену и едва не убил сына? А ведь все в городе почему-то считают, что отец господина вице-губернатора давно умер.
– Браво! – воскликнула Розалия и захлопала в ладоши.
– Я не понимаю, – вмешался Груздь, – чего именно вы намерены добиться с помощью компрометирующих бумаг?
– Мира и спокойствия, – отвечал Хилькевич, скалясь. – Для всех нас, но также и для города. Прежде эти господа были вынуждены потакать самозваной баронессе Корф, а теперь мы дадим им возможность одуматься. Они раскаются и поймут, что дружба с нами выгоднее, чем союз со столичной авантюристкой. Тем более что она вскоре уедет, а мы останемся.
– Вскоре? – переспросил граф Лукашевский. – Насколько мне известно, ни Валевского, ни украшений у нее нет и не предвидится.
– Хм, если даже старый знакомый госпожи баронессы – настоящей госпожи баронессы – не верит, что ее целью является именно господин Валевский, то почему я должен верить? – изрек король дна.
В гостиной наступило молчание.
– Значит, с самого начала вы догадались плавильно, Виссалион? – печально спросил Вань Ли. – Она плиехала сюда из-за нас?
Хилькевич кивнул.
– Боюсь, – дипломатично молвил он, – что другого предлога у нее быть не могло.
И хозяин дома победно оглядел своих сообщников.
– Ваше предложение? – наконец спросил Лукашевский.
– Я уже написал письма губернатору, вице-губернатору и другим, – сказал Хилькевич. – Полагаю, теперь они крепко подумают, прежде чем идти против нас.
– А Валевский? – подала голос Розалия. – Где он?
– Я отпустил его после того, как он помог мне открыть сейф, – безмятежно объяснил Хилькевич. – Больше поляк мне не нужен.
– Но баронесса Корф… – пробормотал Груздь.
– Вот пусть и ищет его там, куда Валевский сбежал, – ответил король дна. – Кстати, где баронесса сейчас?
– Самозванка? – Вася Херувим наморщил лоб. – Вместе с властями и духовенством инспектирует новый приют для подкидышей.
– А настоящая?
Вася пожал плечами.
– Неизвестно. В гостинице ее нет.
– Что ж, – уронил Хилькевич, – полагаю, уже сегодня госпожа и ее служанка или, наоборот, самозваная служанка и самозваная госпожа могут собирать вещи и отправляться в обратный путь.