Сапфировая королева - Валерия Вербинина 22 стр.

– По какому именно поводу, простите? – печально осведомился маленький человек с глазами больной собаки.

– О стихах Нередина, – подумав, важно заговорил Русалкин. – И о прозе Пушкина. Хотя господин Валевский придерживался довольно-таки обидного мнения о нашей литературе. По его словам, когда у других, более просвещенных наций были Бокаччо, Вийон, Шекспир и Сервантес, у нас в России вместо словесности была пустыня. Мы, мол, чудовищно отставали от европейских стран, обезьянничали, копировали, порой еще хуже – оригинальничали, но все это было пошло, плохо, ученически скверно. И вот наконец пришел Пушкин, которому пришлось создавать все практически на пустом месте, из ничего. Поэзию и прозу, причем как чистую беллетристику – вспомним «Повести Белкина», – так и серьезный реалистический роман, к которому Пушкин подошел лишь в конце жизни. Я говорю, разумеется, о «Капитанской дочке». И хотя господин Валевский путал «Капитанскую дочку» с «Пиковой дамой», но он же все-таки иностранец, ему простительно. А мысли он высказывал очень, очень глубокие!

И тут двое мужчин услышали чье-то рыдание. Плакала Наденька, сидя на полу в нескольких шагах от трупа Семинариста и закрыв лицо руками. Слезы капали сквозь ее пальцы, плечи девушки дрожали, и смотреть на нее было настолько невыносимо, что даже Русалкин забылся и выронил книгу, которую держал в руках.

– Простите, ради бога, – проговорила Наденька, подняв наконец голову, – но я не могу… не могу… Такой уютный у нас был дом, а теперь…

Она с ужасом посмотрела на труп и отвернулась.

– Да, я думаю, можно его увезти, в самом деле, – сказал Половников поспешно. – Синельников! – В дверях показалась чья-то усатая физиономия. – Будь так любезен, попроси там поторопиться… Пусть забирают тело в мертвецкую, да как можно скорее.

Он учтиво поклонился Наденьке и ее брату и двинулся к выходу. Через несколько минут пришли люди в шинелях и забрали тело. Теперь в гостиной русалкинского дома все было почти как всегда, разве что один шкаф лежал опрокинутый да пол был усеян разбросанными вещами, книгами и битым стеклом. Дуся поглядела на все это, жалобно мяукнула и, подойдя к хозяйке, потерлась головой о ее платье.

Что же касается незваных гостей, то их отвезли в полицейское управление и стали там допрашивать. Одно за другим зажигались окна в вечернем полупустом здании, слышались шаги и голоса, хлопали двери, заполнялись какие-то бумаги, и кто-то побежал уже ставить самовар, чтобы не было так неуютно. Потому что товарищи Семинариста держались упорно и не желали говорить, кто именно заставил их напасть на дом Русалкиных. Валевского сразу же отделили от остальных воров, и в кабинет его привели совершенно особый, тот, в котором сиживал при своей жизни покойный господин Сивокопытенко. За дверью тотчас же поставили человека, и еще двое стерегли поляка в самом кабинете, чтобы тот не вздумал выскочить в окошко. И хотя баронесса Корф могла сразу же допросить его, без особых проволочек, она начала с того, что вызвала доктора. Медик заклеил порезы Валевского и, осмотрев его, объявил, что не находит сломанных костей, разве что несколько синяков. Но это все пустяки, добавил старый доктор с улыбкой, до свадьбы заживет. Он пожелал баронессе спокойной ночи и удалился, оставив после себя сильный запах йодоформа.

Амалия села за стол красного дерева, за которым раньше сидел Сивокопытенко, и положила на него ожерелье и оторванную подвеску. Рубинштейн и старичок библиотекарь по ее просьбе ждали в соседней комнате.

– Можете выйти, – сказала баронесса конвоирам, – вы мне не нужны.

Полицейские потоптались, но не осмелились перечить и ушли. Амалия проверила, подходит ли оторванная подвеска к ожерелью, и убедилась, что они и впрямь составляли не так давно единое целое. Загадкой было лишь то, каким образом подвеска вообще смогла оторваться – насколько могла судить Амалия, все элементы ожерелья были пригнаны друг к другу очень прочно, и нужна была недюжинная сила, чтобы оторвать хоть один.

Она поглядела на невозмутимое лицо Валевского, который сидел напротив нее, сложив руки, с полосками пластыря на лице и шее. У него был вид человека, который не намерен сдаваться, несмотря ни на что, и Амалия сразу же поняла, что разговор предстоит непростой.

– Значит, вы не имеете никакого отношения к краже парюры? – спросила она по-польски, чтобы их не смогли понять те, кто находился за дверью.

Валевский покачал головой.

– Никакого, госпожа баронесса. Уверяю вас, это клевета. А ожерелье, которое вы при мне нашли, я сегодня отнял у пана Пятирукова, потому что он сильно им дорожил.

– В самом деле? – заметила Амалия. – Господин Половников!

И через несколько секунд маленький следователь уже стоял в дверях.

– Господин Половников, будьте так добры, съездите с людьми за господином Агафоном Пятируковым и привезите его сюда. Мне надо с ним побеседовать.

Половников пообещал, что постарается обернуться как можно скорее, и вышел.

– Вы давно знакомы с паном Пятируковым? – спросила Амалия.

Валевский повел плечами.

– Он пытался одно время промышлять на Варшавско-Венской дороге. Впрочем, уже довольно давно.

– А не так давно, как я понимаю, вы что-то с ним не поделили?

Валевский улыбнулся:

– Сущие пустяки, госпожа баронесса. Когда я отобрал у него безделушку, то счел, что он вполне покрыл свой долг мне.

Его светлые глаза озорно блеснули. И хотя ребра и скула ныли у Леона до сих пор, с каждой фразой он все больше и больше становился похож на прежнего Валевского, задиру и насмешника, который не лез за словом в карман. Судя по всему, баронессе не понравилась такая перемена, потому что она пристально поглядела на своего собеседника и внезапно спросила:

– Скажите, Леон, зачем вы вернулись из Херсона?

Глава 24

Валевский хотел было, по своему обыкновению, отшутиться, но тут с поляком произошла странная перемена. А именно: он покосился на Амалию, заморгал глазами с видом крайнего изумления, открыл рот, закрыл его и задвигался на стуле.

– Послушайте, – наконец проговорил Леон, – откуда вам известно о…

Он осекся, но Амалия и так поняла, что он имеет в виду. Как, как она могла так ошибиться? Ведь прежде ей ничего не стоило заниматься зараз и двумя, и тремя делами, а теперь она совершает промахи, досадные просчеты, вовсе не обязательные в ее положении. И который раз баронесса устало подумала о том, что ей не стоило возвращаться в особую службу, пусть даже ради одного-единственного задания, что надо было оставить прошлое в прошлом и не тревожить его. Финита. Баста. Новая жизнь.

Правда, что в ней такого интересного, в новой жизни?

Ну, можно жить для себя, путешествовать, покупать приятные безделушки, знакомиться с разными интересными людьми, заводить необременительные романы. Смотреть, как растут дети, наконец. Наслаждаться каждой минутой своего существования, чувствовать, как из бесшабашной молодости переходишь в зрелость, как становишься мудрее, где-то мягче и терпимее, где-то с точностью до наоборот. Читать книги, может быть, снова выйти замуж, может быть, совершить какое-нибудь безумство…

Какая скука, боже ты мой!

Амалия почувствовала на себе пытливый взгляд Валевского, но не стала поднимать взора. Ожерелье Агаты Дрейпер сверкало на столе, как искусно сплетенная сапфировая ловушка.

– Так, значит, это вы отвезли меня в Херсон, – наконец проговорил Валевский. – Потому что иначе… – Леон дернул щекой, – иначе откуда вам знать, что я там оказался.

Баронесса могла сказать, что он преувеличивает, и придумать десяток доводов в свою защиту, но ей неожиданно стало скучно. К чему хитрить, к чему пытаться обмануть друг друга? Нет ничего более унизительного, чем вот такая бесполезная ложь.

– Зачем? – вырвалось у Валевского. Он подался вперед, пытаясь поймать взгляд баронессы, но та упорно не хотела на него смотреть. – Послушайте, я имел дело с множеством сыщиков. Папийон в Париже, Джеббинс в Лондоне, Фрейберг в Варшаве… Они все пытались поймать меня, и кое-кому это даже удавалось. Но вы! Признаться, я впервые встречаю такого сыщика, как вы, – который, чтобы найти преступника, нарочно увозит его подальше. Нелепо, немыслимо, просто неправдоподобно, наконец! Да просто вообще черт знает что такое, если вам угодно знать мое мнение!

Валевский был ошеломлен, ошарашен, растерян. В жизни ему многое довелось видеть, и не так давно знаменитый вор был уверен, что никто и ничто больше не сумеет его удивить. Но оказалось, что он ошибался. Причем удивил его как раз тот человек, которого, по его разумению, Валевский знал почти как самого себя и думал, что уж он-то точно не сумеет преподнести ему никаких сюрпризов.

– Зачем вы это сделали? – спросил Валевский уже в изнеможении.

И тут увидел, что баронесса улыбается.

– У меня были веские причины, поверьте.

– Какие? – Вор развел руками. – Если вы увезли меня, значит… значит, я был вам не нужен. Так? Или не так?

В кабинете, некогда принадлежавшем господину Сивокопытенко, наступило молчание.

– Вы приехали сюда вовсе не за мной, – наконец проговорил Валевский. – Получается, вам известно, что я не брал тех драгоценностей.

Амалия покачала головой.

– Этого я никогда не говорила, – возразила она.

– Но когда произошло ограбление, я находился в совершенно другом месте!

– Только если верить вашим словам.

– У меня есть свидетели!

– Которым вы внушили сказать то, что выгодно для вас.

– Но я говорю правду! У меня нет драгоценностей!

Баронесса вздохнула:

– Зачем вы вообще приехали в город О.?

– Меня везде искали из-за этой чертовой парюры, – сердито ответил Валевский. – И я решил поехать в место, которое ни один человек не сумел бы со мной связать.

И тут Леон вспомнил свою попытку бегства, вспомнил вокзал, запруженный толпами народа, красного де Ланжере, похожего на его воспитателя, Агафона Пятирукова в толпе и Амалию, которая шла рядом с другой дамой, темноволосой и миловидной. И еще он вспомнил ее карие глаза с золотыми искорками, которые смотрели на него в упор.

Конечно, баронесса увидела его! И не могла не узнать! Но тем не менее отвернулась и притворилась, что видит впервые в жизни, потому что не он был ее истинной целью, потому что ее привело в город что-то другое, совсем другое… то, что было куда важнее, чем все похищенные парюры и все Валевские на свете.

– Вы ведь узнали меня тогда, на вокзале? – напрямик спросил Леон.

Амалия усмехнулась:

– Вас? О да, конечно.

– Достаточно было одного вашего слова, чтобы меня тогда арестовали, – сердито промолвил поляк.

– Верно. Но я его не произнесла.

И, услышав равнодушно брошенное «не произнесла», Валевский бог весть отчего страшно надулся.

– Почему вы сразу же не покинули город, когда узнали о моем приезде? – осведомилась Амалия.

Леон отвел глаза. Что он мог сказать? Что ему были нужны деньги, и он принес Карену, то есть Вань Ли, кольцо на продажу, а тот стал хитрить, сказал, чтобы приходил потом, а потом было уже поздно? Что Валевский потерял время и оказался обложен со всех сторон, как дикий зверь? Да еще про то, что на вокзале у него украли кошелек, отчего он попал в совсем уж безвыходное положение?

– Я хотел помериться с вами силами, – буркнул Валевский.

И, странное дело, баронесса притворилась, будто поверила его словам. Или ей было все равно?

– И поэтому вы остались?

– Да.

– Вы нашли приют у некоего Аркадия Ильича Рысенкова… нет, Росомахина. Вы давно с ним знакомы?

– Всего несколько дней. Он потерял кошелек на улице, я вернул его ему, мы познакомились. – Амалия вздернула брови, но ничего не сказала. – Библиотекарь состоит в «Обществе любителей российской словесности», и таким образом я познакомился с остальными членами общества – паном Русалкиным, панной Русалкиной и их кузеном. Но это все вряд ли вам интересно. – Леон закусил губу. – Скажите, неужели вы приехали в О., чтобы положить конец бесчинствам Хилькевича?

Амалия метнула на собеседника быстрый взгляд.

– Господин Хилькевич – почетный гражданин и уважаемая личность в городе, – возразила она. – С чего вы взяли?

– Просто я припоминаю все то, что вы делали под предлогом поисков меня и пропавших драгоценностей, – отозвался арестованный и принялся загибать пальцы. – Сначала сгорел склад опиума и контрабанды, затем пострадали ссудные кассы, позже начались обыски в ночлежках и притонах, а веселые дома были закрыты. И кому же пришлось солонее всего? – Валевский выпятил нижнюю губу. – Правильно, Хилькевичу, который считает себя повелителем местной шантрапы. Только вот считать он может все, что угодно… а мне не верится, что вы могли опуститься до такого жалкого существа, как этот женоубийца. Значит, все-таки не он. Тогда кто?

– Может быть, все-таки поговорим о парюре, которую вы украли? – предложила Амалия. И по бесстрастному лицу молодой женщины Леон понял, что, каково бы ни было ее истинное задание, о нем она не проронит ни слова.

– Я уже говорил вам. Я не брал драгоценностей!

– А я вам не верю, – уронила баронесса, зорко наблюдая за ним.

– Почему? Скажите, какие у вас доказательства, что я имею отношение к их похищению?

– Никаких. За исключением того, что ни один человек в мире, кроме вас, не смог бы украсть драгоценности так, как они были украдены.

И Амалия улыбнулась торжествующей улыбкой, а Валевский почувствовал невольную досаду.

– А вы не думаете, – спросил он, – что Агата Дрейпер сымитировала похищение своих украшений? Полагаю, танцовщица отлично понимала, что ей подарили вещь, на которую не имели права… и что рано или поздно парюру придется вернуть.

Однако Амалия упрямо покачала головой.

– Нет, нет, нет. Парюра находилась в поезде, с нее не спускали глаз, и тем не менее она словно растворилась в воздухе. Понятия не имею, каким образом вам это удалось, но тем не менее – браво, пан Валевский.

– Я уже говорил вам… – начал закипать поляк.

– А я уже говорила вам, что не верю ни единому вашему слову, – перебила Амалия. – Давайте лучше побеседуем про замечательное сапфировое ожерелье, которое пан Половников нашел в вашем кармане.

– Ожерелье не мое, – возразил Валевский. – Я отнял его у Пятирукова, а Пятируков ради него убил Груздя.

Баронесса нахмурилась. Опять Груздь… старый ростовщик, мошенник, в чьей лавке ни с того ни с сего были обнаружены два трупа… И сапфировая подвеска, которую никак нельзя было оторвать, к примеру, в пылу борьбы.

Допустим, Пульхерия Петровна и ее любовник принесли ожерелье на продажу, и Груздя обуяла жадность. Но тогда оставался открытым вопрос, каким образом ожерелье попало к супруге следователя или к ее поклоннику.

Амалии было известно, что Сивокопытенко брал взятки, но царское ожерелье с огромными сапфирами – такое чересчур даже для Сивокопытенко. Так что, драгоценность попала в его руки случайно? Каким образом?

Или тут как-то замешан тот маленький человечек, который ей инстинктивно так не нравится, супруг Пульхерии Петровны? Но у него-то каким образом могло оказаться ожерелье?

Если нашел, то где? Если купил, то откуда деньги? И у кого вообще он мог его купить?

Амалия чувствовала, что дело начинает все сильнее занимать ее, хотя, собственно говоря, вовсе не оно должно было интересовать ее в эти минуты.

– И что, Пятируков так просто позволил отобрать у себя баснословную драгоценность?

Валевский улыбнулся:

– У меня с детства хорошо развит дар убеждения, госпожа баронесса. Помнится, еще пан Шледзь в приюте…

– Я помню, он был одним из первых, кого вы обокрали, – кивнула Амалия. – Вы увели у него все сбережения, и ваш воспитатель вынужден был наняться сторожем, чтобы хоть как-то прокормиться. – Она шевельнулась в кресле. – Что вы сделали с Пятируковым, пан Валевский?

– Вряд ли вам стоит беспокоиться из-за такой малости, – ответил Леон, усмехнувшись. – Полагаю, старый вор жив-здоров и вскоре будет пакостить по-прежнему. Я только слегка его проучил.

– Вот как? Значит, это он заставил вас ограбить дом де Ланжере? Вместе с Хилькевичем, к примеру?

– Не вижу смысла отрицать то, что вам и так, должно быть, отлично известно, – улыбнулся поляк. – Если вы увезли меня в Херсон, то, уж наверное, знаете, что произошло со мной у де Ланжере.

Амалия не стала уточнять, что появилась в доме полицмейстера уже после того, как Хилькевич и Пятируков ушли.

– И все-таки вы не сказали самого главного, Леон. Зачем все-таки вы вернулись из Херсона?

В ее устах имя «Леон» прозвучало очень просто, чуть ли не по-семейному.

Впрочем, двое собеседников и в самом деле были знакомы довольно давно.

– Я уже говорил, что хотел помериться с вами силами, – проворчал Валевский, косясь на Амалию. – Кроме того, мне не нравится, когда меня водят за нос.

Баронесса пожала плечами.

– Что ж, панна Русалкина и впрямь очень мила, а если к тому же месье Хилькевич угрожал, что с ней разделается…

– Это все ваши домыслы, – чуть поспешней, чем следовало, возразил Валевский. – Я ни словом о подобном не обмолвился.

– Тогда поговорим о нашем деле, – на удивление легко согласилась Амалия. – Вы – безвинная жертва клеветы и оказались в городе совершенно случайно. Парюры у вас нет и никогда не было, о том, где она находится, вы не имеете ни малейшего представления. Ожерелье попало к вам только потому, что вы решили свести счеты с господином Пятируковым, который со своим сообщником обманом заставил вас открыть сейф в доме господина де Ланжере. Вообще вам ровным счетом ничего не известно, и ничего нового вы мне не расскажете. Я правильно вас понимаю?