– Виссарион! – стонала Розалия. – Умоляю тебя! Виссарион, это же безумие! Ты хуже наших судейских, они хоть требуют доказательств, прежде чем засадить! У тебя есть доказательства? Скажи, есть? То, что ты сказал, не тянет даже на подозрение!
– А по-моему, все вполне логично, – заметил граф и, не обращая более внимания на удушаемого Жоржа, налил себе в стакан воды.
– А ты что скажешь, Вань Ли? – поинтересовался Хилькевич. – По-твоему, я не прав?
– Откуда мне знать? – пролепетал растерянный китаец. – Но ведь так пло любого можно сказать, что он что-то пеледал или что он мог кого-то там залезать… – Вань Ли умолк и съежился под пристальным взглядом короля дна.
– Конечно, – неожиданно согласился Хилькевич. – Но раз я так сказал, значит, у меня есть доказательства. Все дело в воронах… Вася!
Херувим, который сейчас скорее напоминал демона, чем ангела, внял все-таки зову короля дна и оглянулся. Жорж уже хрипел.
– Хватит, – небрежно молвил Хилькевич. – Это слишком легкая для него смерть. (Розалия всхлипнула.) Он умрет иначе, а пока – не спускай с него глаз!
– Вы сумасшедший старик! – взвизгнул Жорж. Он сипло дышал, его лицо было багрового цвета. – Я никого не убивал!
– Ну да, и к воронам ты не имеешь никакого отношения, – хмыкнул король дна. – Скажите мне, друзья, – он и сам не заметил, как с его языка сорвалось совершенно непривычное для него слово, – а зачем вообще кому-то слать ворон? Допустим, ты желаешь извести этого человека и занять его место. Но для чего…
– Да пропадите вы пропадом с вашим местом! – взвился Жорж. – С чего вы взяли, что оно вообще мне нужно?
Вася угрожающе навис над ним, но сутенер, похоже, исчерпал лимит своего страха. Он глядел зло, и уголок его рта подергивался. Граф посмотрел на него и, покачав головой, отвел глаза.
– Такие знаки, – спокойно продолжал Хилькевич, – хороши разве что в романах, но все книги, как вам известно, есть вранье от первого до последнего слова. Так зачем же переносить в жизнь то, что должно остаться уделом чьего-то необузданного воображения? Разве что, – хозяин дома усмехнулся, – если у убийцы у самого хорошо развитое воображение, если он склонен к театральным жестам и если, наконец, он не слишком умен. Потому что одно его пристрастие к дешевым эффектам позволит его вычислить.
Виссарион Сергеевич сделал паузу и обвел присутствующих тяжелым взглядом. Потом снова заговорил:
– А теперь давайте подумаем, кто из нас по складу характера не побрезговал бы где-то выискивать дохлых ворон, с риском для себя возиться с ними и подкладывать их на место преступления. Возьмем, к примеру, Вань Ли. Похоже ли такое на него? Нет. Максимум, на что он способен, – разыгрывать из себя китайца или увести в другом городе груз с опиумом. Или, допустим, Антонин Лукашевский. Тот может и убить, и зарезать, но какие-то мертвые птицы – не в его характере. С Васей, я думаю, все и так ясно, он чересчур молод для столь сложной комбинации. Что же до тебя, Розалия…
– Ты говоришь, как прокурор! – обозлилась королева борделей. – Но все это слова, слова, слова! – выдала мадам, даже не подозревая, что только что процитировала бессмертного Вильяма Шекспира. – И я вижу, к чему ты клонишь. Мол, Жорж любит дешевые эффекты, единственный среди нас говорит стихами, а значит, ворон подбросить мог только он. Так вот, Виссарион, заявляю тебе: чушь! Чушь, и более ничего! Потому что я хорошо знаю Жоржа и готова за него поручиться. Он не способен на то, о чем ты говоришь!
– И тут мы подходим к самому главному, – кивнул Хилькевич. – Почему были выбраны именно вороны? Всем известно, что я люблю птиц, так что знак получался вдвойне зловещим. Но почему вороны? А вот почему. Если слегка переставить буквы в слове «ворона», то мы получим «Аронов». Это называется анаграмма, другое слово из тех же букв, – пояснил король дна. – И кто же из нас носит фамилию Аронов, а?
– Вы сошли с ума… – прошептал Жорж. Теперь он был бел, как полотно. – По-вашему, я выбрал ворон, чтобы указать сам на себя?
– Ну, ты думал, что имеешь дело со старым дураком, чье место не грех и занять, – снисходительно пояснил король дна. – А при твоей любви к театральной дешевке соблазн был слишком велик.
Хилькевич распрямился, почувствовав, что последним доводом прихлопнул сутенера, как могильной плитой. И тут Жорж сам поторопился подтвердить его слова – сорвавшись с места, бросился к окну, чтобы попытаться выпрыгнуть наружу. Но Вася был начеку. Он настиг Жоржа и стал избивать его.
– Виссарион! – зарыдала Розалия.
И Хилькевич внял, Хилькевич снизошел, Хилькевич хлопнул в ладоши. Вошли слуги, которым король дна шепотом отдал несколько указаний. Васю оторвали от жертвы, у которой губа была рассечена, глаз заплыл, а щегольской светлый костюм приказал долго жить. Шатающегося Жоржа уволокли, Вася же, злобно покосившись на Розалию, стал собирать с пола опрокинутые в пылу борьбы вещи.
– Ты зверь! – крикнула Розалия Хилькевичу, топнув ногой. – Просто зверь! Что ты теперь с ним сделаешь?
Граф Лукашевский потер жидкие светлые усики и попросил:
– Может быть, обойдемся без подробностей? Не надо портить присутствующим аппетит.
– Все равно я не верю, что это он! – горячилась Розалия. – Не верю! Вот ты тут рассуждал о характере, о соответствии… Он не способен на такое, поймите! Он же трепло! Юбочник! Трус! Только с бабами и умеет обращаться… А взять нож и зарезать Коршуна – поступок из совсем другой оперы! Или Пятирукова…
Вань Ли поежился.
– Залезать человека много ума не надо, – буркнул лжекитаец. – Только мне стланно, сто Золз метил на твое место, Виссалион. – Затем он повернулся к растерянной бандерше. – Ты не обизайся, Лозалия, но Золз – он зе дулак. Пличем дулак, который понимает, что он дулак, и не лезет куда не надо. С чего бы ему взблело в голову заделаться главным? Это все лавно высе его возмозностей. Понимаете, что я имею в виду?
– А по-моему, он просто дурак, и точка, – пожал плечами Лукашевский. – Кроме того, вы, Вань Ли, приписываете ему какую-то сверхъестественную мудрость, утверждая, что он знал пределы своих возможностей. Все люди смотрят на жизнь одинаково: сначала попробуем, а там поглядим. Жорж такой же, как и все.
– Вот именно! – выкрикнул Вася. По его лицу было видно, что он не на шутку переживает из-за смерти дяди.
– И заметьте, – добавил граф, – что Жорж начал именно с Коршуна и Агафона, то есть с людей, которые стояли к Виссариону Сергеевичу ближе всего. Как он разделался с Коршуном, мы уже знаем. Позвонил, Коршун открыл, Жорж осмотрелся, решил, что момент подходящий, и убил его. Потом улучил момент, пришел в квартиру к Пятирукову и убил его, пока мы были заняты поисками Груздя.
– Все верно, – кивнул Хилькевич. – Только вот мне что интересно, Антонин. Я ведь ни словом не упомянул, что Пятирукова убили в его квартире. Ты у нас ясновидец или как?
И король дна с интересом посмотрел графу в глаза.
– Но ты же говорил… – пролепетал Лукашевский.
– Ничего подобного я не говорил, – отрезал Хилькевич. – Розалия?
– Нет, не говорил! – выкрикнула бандерша.
– Виссалион даже не упоминал о квалтиле, – поддержал ее Вань Ли. – То есть… погодите… Антонин?
Граф облизнул губы.
– Я все объясню… Дело в том, что я… Я знал, что Агафон убит. Мне сказали…
– Тебе не могли сказать, – возразил Хилькевич. – Когда я начал говорить об Агафоне, ты с невинным видом спросил, что с ним случилось. Да, ты знал, что он убит, но знал не потому, что тебе об этом сказали. Ты знал, потому что сам убил его. – И Виссарион добавил, чтобы окончательно добить поверженного врага: – Конечно, убийца именно ты, а не Жорж. Антонин, неужели ты думал, будто я поверю в его вину? Я полагал, ты умнее.
Граф приподнялся с места, хотел что-то сказать, но не успел. Что-то хлопнуло в руке Хилькевича, и на темном сюртуке графа стало расплываться небольшое пятно. Лукашевский упал навзничь и больше не шевелился. Король дна равнодушно поглядел на тело и убрал револьвер в карман.
– Вася! Жорж в комнате наверху, ребята его стерегут, но я шепнул им, чтобы не смели его трогать. А ты сейчас пойдешь и извинишься перед ним… за то, что испортил ему физиономию. Понял?
– Так ты… – начала Розалия, сверкая глазами.
– Да, – с непринужденной улыбкой ответил Хилькевич, – я избрал его на роль козла отпущения. Антонин успокоился, а когда успокоился, совершил ошибку, которая его выдала.
– Виссалион, – вырвалось у китайца, – так сто же, Антонин…
Хилькевич кивнул. Теперь, когда все было кончено, ситуация его даже немного забавляла.
– Ему уже давно было тесно под моим началом, и он разработал целый план, как свалить меня, но не подпасть под подозрение. Думаю, и вороны были выбраны не случайно – если бы я сам не догадался, он бы как-нибудь подсказал мне, что это анаграмма фамилии Жоржа. На крайний случай, наверное, Антонин мог подсунуть Жоржу и орудие убийства, чтобы я отбросил последние сомнения. – Виссарион Сергеевич поймал негодующий взгляд Розалии и улыбнулся. – Видишь ли, Розалия, твой Жорж сам напрашивался на роль козла отпущения. Очень уж его стишки, манеры и прочее раздражают людей.
int(857649) int(480784)– Так ты знал! – заверещала бандерша. – Знал, что он ни при чем… и позволил… Его же до полусмерти избили! И ты позволил… Ненавижу!
Она топнула ногой так, что стекла в рамах отозвались легким звоном, и бросилась к выходу – оказывать помощь своему ненаглядному Жоржу.
– Но ведь кого-то я должен был выбрать на роль убийцы, – заметил Хилькевич благодушно. – Иначе мне бы не удалось вывести на чистую воду настоящего убийцу, Антонина.
– Да… просто гениально… – пробормотал Вань Ли. И покосился на тело графа. – Гм, Виссалион, надо бы его куда-нибудь ублать. Комната красивая, он тут явно лишний.
– Ладно, ладно, – сказал Хилькевич, – сейчас Вася вернется, и я ему скажу, чтобы отвез труп подальше и бросил в море.
– Зачем подальше? – удивился китаец. – Моле же в двух шагах от дома.
– Очень мне надо, чтобы падаль снова ко мне приплыла, – с пренебрежительной гримасой пояснил Хилькевич и хохотнул: – Кроме того, Васе не повредит подышать свежим воздухом. Воображаю, как ему Розалия с Жоржем сейчас физиономию начистят. Особенно Розалия, конечно, стараться будет… Эх, женщины, женщины! И почему они всегда выбирают черт знает кого?
– Да, это воплос! – со вздохом согласился отец не то четырех, не то двадцати (если верить молве) детей.
В следующее мгновение сверху донесся приглушенный вопль Васи, у которого мстительная Розалия ухитрилась вырвать часть кудрей.
– Ну, началось, – сказал Хилькевич, пожимая плечами.
В то время, как Розалия выдирала у бедолаги Херувима вторую золотую прядь, в полицейском управлении Амалия посмотрела на часы.
– Полагаю, – несмело заметил Половников, – нам придется поговорить о гибели Агафона с Хилькевичем. Однако сейчас ночь, значит, придется ждать утра.
Амалия поморщилась.
– Думаю, вам придется самому посетить его, – сказала она. – Если у господина Хилькевича появился какой-то враг, который хочет сжить его со свету, меня это мало интересует.
– Да, я помню, вы приехали к нам по другому делу, – поклонился Половников. – Может быть, вам угодно осмотреть вещи, которые были при господине Валевском?
– Зачем? – спросила Амалия.
– Если ожерелье было найдено при нем, то, может быть, он прячет остальное где-то еще? – пояснил следователь. – Должен признаться, что я уже осматривал его вещи, но ничего особенного среди них не обнаружил. Однако одно дело я, а другое…
– Несите, – распорядилась Амалия. И когда следователь вышел, поморщилась и потерла виски, как человек, находящийся в состоянии крайнего утомления.
– Может быть, – подал голос игрок, – проще признаться ему, что вы приехали вовсе не из-за парюры, и рассказать, что за дело привело вас сюда?
Однако Амалия не успела ответить, потому что Половников уже вернулся, неся в руке небольшой сверток.
– Вот, прошу, сударыня. Самодельная отмычка… Какая-то мелкая монетка, судя по всему, наполеоновской чеканки… Платок, кошелек… И все.
Но отмычка не заинтересовала Амалию, точно так же как не заинтересовала монетка наполеоновских времен, которую, должно быть, Валевский носил с собой на счастье.
– На платке кровь, – подал голос Половников. – По-моему, его собственная… поляк вытирал ее, когда мы везли его в управление.
– Должна признаться, что не вижу здесь ничего особ… – начала Амалия и умолкла, глядя на кошелек.
Это был простой кошелек русской кожи, не то чтобы богатый на вид и не то чтобы шибко привлекательный. Амалия взяла его в руки, повертела, открыла, проверила наличность и зачем-то провела пальцем по тиснению внутри кошелька, на сгибе.
– Антон Иваныч, Валевский еще здесь? – неожиданно спросила она. Следователь кивнул. – Отлично, давайте его сюда!
– Что с кошельком? – не утерпел Рубинштейн, когда Половников вышел.
– Ничего, – ответила Амалия. Но по блеску ее глаз шулер видел, что баронесса лукавит. – Кошелек как кошелек, только вот тиснение… Видите? Ничего особенного в нем не замечаете?
Приглядевшись, Рубинштейн заметил, что тиснение складывалось из трех искусно переплетенных букв.
– «О», «З» и «Б»… нет, по-моему, «В», – пробормотал Николай. – И что же они значат?
– «З.В.О.», – поправила Амалия. – «За верность Отечеству». Такие кошельки получали люди, которые… которым удалось отличиться в особой службе или для особой службы. Среди них был Семен Воскобойников, переписчик… то есть все в городе думали, что переписчик. От него мы получали много ценных сведений. Но недавно Семена убили, как раз когда он собирался сообщить нам… – Баронесса осеклась. – Меня послали расследовать это дело, потому что репутация местной полиции нам прекрасно известна – отнюдь не те люди, которым можно давать секретные поручения. Чтобы успокоить их, я придумала причину своего визита – поиски украденной Валевским парюры… потому что его никак не могло быть в этом городе. И пока я убедилась бы, что его здесь нет, я успела бы узнать нужные мне сведения. Но по какой-то причине Валевский оказался именно здесь и постоянно путался у меня под ногами, как и Половников, которого де Ланжере приставил ко мне. В конце концов я освободилась от них обоих, но… но мое расследование продвигалось туго. И хотя я была уверена, что Семена убили те, за кем он следил, нельзя было исключать и обычного ограбления, например. Тем более что с тела исчезли кошелек и золотое кольцо.
– Ах вот как… – медленно проговорил Рубинштейн. – И поэтому вы ополчились на Хилькевича…
– Я не могла с уверенностью утверждать, что он тут ни при чем. Как не могла утверждать и обратного, заметьте. Мы искали улики и перетрясли все лавки, все ссудные кассы, где сбывается ворованное барахло. Прочие меры были лишь для отвода глаз. И в конце концов нам удалось найти кольцо. Но приемщик клялся и божился, что впервые видел женщину, которая его заложила, а если, мол, кольцо ворованное, то на нем ведь не написано, что его украли. В его книге были записаны данные, которые сообщила женщина, но названного ею дома не существует, так что мы снова оказались в тупике. И вот теперь появляется кошелек… причем у самого неожиданного человека. Пока непонятно, что это значит, но я намерена выяснить и на сей раз пойду до конца.
Дверь растворилась, Половников ввел Валевского, который зевал и отчаянно тер глаза кулаками. Светлые волосы Леона растрепались, и если не считать пластырей на физиономии, вид у поляка был как у барина, которого зачем-то вытащили из постели и поволокли на допрос.
– Садитесь, пан Валевский, – пригласила Амалия. – А вы, Антон Иванович, подождите в коридоре.
Не тратя времени на препирательства, следователь вышел, хотя вполне мог бы возмутиться распоряжением. «И все-таки почему он мне столь не по душе? – снова подумала Амалия. – Умный или, во всяком случае, неглупый, вежливый, услужливый, даже не берет взяток…» Но поскольку ее мысли были сейчас вовсе не о Половникове, баронесса вскоре отвлеклась.
– Мне казалось, – уронил Леон в пространство, – мы уже завершили наш разговор.
– Нет, – ответила Амалия и взяла со стола серебряную монетку. – Кажется, это ваш талисман?
Валевский посмотрел на монетку, на лицо собеседницы, понял, что она вызвала его вовсе не для того, чтобы беседовать о талисманах, и решил: настало время ее проучить.
– Я сентиментален, – заявил поляк, – а Наполеон моя большая слабость. Вообще я считаю его величайшим из людей, если хотите знать, сударыня.
– В самом деле?
– Да. Всякий раз, когда я думаю о Наполеоне, у меня захватывает дух. Начинания французского императора во всех областях, его военные походы, его чувство юмора, энциклопедическая образованность, ум… – Глаза Валевского затуманились. – Что за человек, боже мой! И только эта старая ироничная дама, мировая история, могла устроить так, чтобы его победил – нет, не кто-то, равный ему по величию, а плешивый деспот, властелин рабов… и отцеубийца к тому же, если называть вещи своими именами.
– Вы разумеете, кажется, государя императора Александра Павловича? – необычайно кротко осведомилась Амалия, и глаза ее сверкнули золотом.
– Я счастлив, сударыня, что мы с вами поняли друг друга, – не моргнув кивнул Валевский. – Должен признаться, мне с детства надоела вся та чепуха, которую нам вдалбливали в головы, – о выигранном сражении при Бородине, в то время как оно было проиграно, поле битвы оставлено и Москва позорно брошена на произвол судьбы. Особенно смешно, что Кутузова еще и объявляют великим полководцем.
И Леон с любопытством стал ждать, что скажет в ответ сторонница деспотической власти, состоящая к тому же в особой его императорского величества службе.
– Что ж, по поводу сражения при Бородине я, пожалуй, соглашусь с вами, – уронила Амалия. – И по поводу Александра Первого – тоже. Только при всех своих недостатках он был все-таки не самый худший правитель.
– Вы еще скажите, что Наполеон – великий человек, – проворчал Валевский, уязвленный тем, что ему не удалось вывести собеседницу из себя.