Еще несколько шагов…
Старыгин снова попытался нашарить опору левой ногой – но впереди не было никакого выступа, нога повисла в пустоте. Он попытался отступить, чтобы оглядеть склон и понять, как двигаться дальше – но на этот раз ему не удалось сохранить равновесие: из-под правой ноги выкатился камень, он окончательно лишился опоры и соскользнул с карниза.
Вот и все…
Дмитрий Алексеевич не успел додумать эту трагическую мысль до конца, потому что, вместо того чтобы сорваться в пропасть и закончить свою жизнь в головокружительном полете, он всего лишь съехал, обдирая ладони, по крутому каменистому склону и упал на заросшую жесткой травой поляну.
Несколько секунд Старыгин лежал на животе, вдыхая смолистый, терпкий запах сухой травы и осознавая самую простую и в то же время самую невероятную истину: он все еще жив! Несмотря на все чудовищные опасности, выпавшие на его долю за последние дни, он все еще жив!
Это было ни с чем не сравнимое, пьянящее ощущение – быть живым, вдыхать чистый горный воздух, напоенный смолистым ароматом трав и кустарников.
В следующую секунду он вспомнил о Марии, о том, как ее уносил загадочный планерист – и вся радость жизни мгновенно померкла. Даже солнечный свет, казалось, поблек и потускнел.
Старыгин перевернулся на бок и увидел все ту же овцу, которая мирно щипала траву в нескольких шагах от него.
А чуть дальше стоял человек.
Самый настоящий, живой человек!
Старыгин готов был обнять и расцеловать его, хотя внешность незнакомца совершенно не располагала к такому бурному проявлению чувств.
Это был старик.
Впрочем, сказать о нем, что он старик, – значило ничего не сказать.
Старыгину показалось, что незнакомец стар, как окружающие их горы, стар, как само время. Стар, но вовсе не дряхл. Во всей его нескладной, сгорбленной, как ствол дерева, фигуре чувствовалась сила. Темная от солнца и ветра кожа была словно выдублена стихиями и изрезана глубокими морщинами, как кора тысячелетней оливы. Густые, короткие, с зеленоватым отливом волосы плотно покрывали голову, как мох покрывает ствол дерева. Длинные руки свисали до колен, словно мощные сучья. И только глаза, маленькие, глубоко посаженные и голубые, как море в полдень, казались живыми и по-детски любопытными. Старик был одет в выгоревшие холщовые штаны и длинную кожаную безрукавку, ветхую и вытертую.
– Buenos dias! – приветствовал Дмитрий старика по-испански.
Тот не ответил и даже не шелохнулся. В первый момент Старыгин подумал, что незнакомец не слышит его, а может, даже и не видит, настолько он погружен в свои вековые думы. Однако через несколько секунд старик медленно повернулся и зашагал прочь, сделав Дмитрию знак следовать за собой.
Кофейная овца послушно потрусила вслед за хозяином, и Старыгину ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Тем более что до сих пор смирное животное вело его к спасению.
Поляна, на которой они находились, располагалась в ложбине между двумя скалистыми массивами. Там, куда шел старик, возвышалась высокая скала, формой напоминавшая поднявшегося на задние лапы медведя. Старик поравнялся с этой скалой и свернул за нее.
Подойдя вслед за ним к скале, Старыгин тоже обошел ее и увидел маленькую приземистую хижину, сложенную из замшелых валунов и крытую соломой. Рядом с хижиной журчал ручей, над соломенной крышей вздымался едва заметный дымок.
При виде этой хижины Дмитрий понял, насколько он устал, проголодался и как сильно измучен жаждой. Он подошел к ручью, опустился перед ним на колени, как молящийся прихожанин в храме, и припал губами к серебряной, журчавшей в своем каменном ложе воде.
Вода была такой холодной, что заломило зубы, и такой вкусной, что Старыгин не променял бы ее ни на какое, даже самое лучшее вино из погребов Бордо или Бургундии. Он чувствовал, что с каждым глотком усталость отступает и тело наполняется силой и бодростью. Недаром, подумал он, у многих народов есть предания о живой воде.
Напившись, он поднялся и оглянулся.
Старик стоял на пороге хижины, глядя на гостя с прежним детским любопытством. Увидев, что гость напился, он знаком пригласил его в хижину.
Дверь была такой низкой, что, для того чтобы войти внутрь, Старыгину пришлось согнуться.
В хижине было полутемно – свет проникал сюда через единственное маленькое закопченное окошко. В углу пылал древний очаг, сложенный, как и хижина старика, из крупных валунов. В котелке над очагом что-то варилось, аппетитно булькая. На толстой, черной от копоти потолочной балке сушились пучки душистых трав, связки дикого чеснока и какие-то коренья.
Старик придвинул к очагу шаткий стул, уселся перед огнем и знаком показал Дмитрию, чтобы тот сел рядом.
Старыгин молча повиновался.
Он сел на второй стул, по другую сторону очага.
Овца, тихонько войдя в хижину, улеглась на земляной пол возле хозяина, и старик ласково погладил ее, запустив пальцы в курчавую шерсть.
Старыгин уже уверился было, что хозяин хижины – глухонемой, и больше не предпринимал попыток заговорить с ним, поэтому был немало удивлен, когда тот внезапно проговорил, доставая из деревянного ларя огромный каравай хлеба:
– Давненько у меня не было гостей!
Однако еще больше удивился Старыгин, когда до него дошло, что старик говорит на чистейшей латыни. Причем, насколько мог судить Дмитрий Алексеевич, это была не сухая академическая латынь научных текстов и комментариев, а живой, звучный язык обитателей Рима, легионеров Цезаря и земледельцев древней Италии.
Он хотел задать естественный вопрос, но не успел: хозяин отрезал огромный ломоть хлеба, положил на него увесистый кусок домашнего сыра и протянул гостю.
Забыв обо всех своих вопросах и сомнениях, Дмитрий вонзил зубы в первобытный бутерброд и даже заурчал от удовольствия, таким вкусным он оказался.
Старик тем временем отрезал еще один кусок хлеба, поменьше, посолил его и протянул овце. Та благодарно проблеяла и принялась деликатно поедать угощение с хозяйской ладони.
Покормив овцу, старик протянул руку к полке возле очага и достал оттуда склянку с какой-то густой темной мазью. Когда он открыл склянку, хижина наполнилась странным запахом – запахом болотной тины, прелых листьев и еще чего-то, не поддающегося определению. Зачерпнув эту мазь деревянной ложкой, старик смазал исцарапанные руки Старыгина. Дмитрий с удивлением почувствовал, как ссадины буквально на глазах заживают.
– Кто вы? – спросил он на латыни, пристально разглядывая своего удивительного хозяина.
– Я не помню, – ответил тот неохотно. – Я так долго живу на этом свете, что забыл все лишнее. Да и так ли важно, кто я такой? Важно, что у меня есть крыша над головой, огонь в очаге да несколько овец, которые дают мне молоко.
Глаза Старыгина заслезились от дыма. Он сунул руку в карман за платком и нечаянно выронил оттуда серебряную монету, которой завладел во время стычки с планеристом.
Старый хозяин с неожиданной ловкостью нагнулся, подобрал с земляного пола монету и поднес ее к свету.
– Откуда это у тебя? – проговорил он после паузы, возвращая монету гостю.
– Я ее нашел, – ответил Старыгин. Ему отчего-то не хотелось рассказывать старику о том, что с ним случилось.
– Нашел? – переспросил тот, недоверчиво взглянув на собеседника. – Не знаю, не знаю… такие монеты не валяются на дороге. Давненько я их не видел! Значит, они снова появились…
– Они? – ухватился Старыгин за последнее слово. – Кто они такие? О ком вы говорите?
– Но ведь ты говоришь, путник, что нашел эту монету на дороге? – усмехнулся старик. – Впрочем, если не хочешь – не рассказывай, я никого не неволю…
Он на несколько минут замолчал, и Старыгин уже подумал, что больше не услышит ни слова, но старик снова заговорил:
– Я стоял в толпе, когда Жак и Гуго жарились в пламени костра, но я знал, что на этом дело не кончится.
– Жак и Гуго? – удивленно переспросил Старыгин. – Кто такие Жак и Гуго?
– Жак де Моле, двадцать второй Великий Магистр ордена, и Гуго де Пейро, Великий Визитатор.
– Ордена? Какого ордена?
– Рыцарей храма, разумеется… о каком еще ордене мы можем говорить?
– Вы говорите о тамплиерах? Как вы можете помнить их казнь? – Старыгин перестал что-либо понимать. Точнее, он понял, что попал в хижину безумца.
– Ты думаешь, путник, у меня плохая память? – старик посмотрел на него с горькой усмешкой. – Если бы это было так! Конечно, в день их казни я был уже очень стар, но с памятью у меня и тогда все было в порядке. К моему сожалению, у меня слишком хорошая память!
– Только что вы говорили, что не помните даже собственного имени, – проговорил Старыгин.
– Верно, – кивнул старик. – Я не властен над своей памятью: что-то она сохраняет, что-то – нет. Моя голова переполнена отзвучавшими словами и угасшими картинами, как сундук старьевщика переполнен никчемным, полуистлевшим барахлом. Я помню каждое слово, которое выкрикнул Жак де Моле из пламени! Каждое проклятие, сорвавшееся с его губ! Да что там – я помню форму каждого облака, когда-нибудь проплывшего над этой хижиной. Одно из них – можешь себе представить? – было похоже на двугорбого верблюда, одного из тех, что были в моем караване в тот день, когда в мои руки попала Чаша…
– Чаша? – снова переспросил Старыгин.
– Ну да, вот эта самая чаша… – старик указал желтым квадратным ногтем на монету, лежавшую на ладони Дмитрия Алексеевича. Старинную серебряную монету, на аверсе которой была схематично изображена простая круглая чаша.
Старыгин невольно сжал руку в кулак.
– Тогда их еще не было… – голос старика стал тихим, как будто он доносился из далекого прошлого. – Они еще не знали…
– Вы говорите загадками, сеньор! – Старыгин пожал плечами. – Чаша, тамплиеры…
– Ты все путаешь! Сперва они не называли себя тамплиерами! – перебил его старик. – Это было уже позже, много позже, во времена крестовых походов! Сперва они называли себя воинами Чаши. Пока Чаша была в их руках, они были могущественны и богаты, они диктовали свои условия королям и кардиналам. Но потом Чаша ускользнула от них, ее унес тот человек, и тогда для них настал Судный день. Французский король сжег Жака и Гуго, и с ними еще пятьдесят двух человек… но рядовые рыцари остались, уцелели, спрятались в удаленных замках, переждали гонения в Португалии и Германии. Одна община долго скрывалась в Андалусии, неподалеку отсюда, в замке Пиномуго… вскоре о них забыли, и рыцари Храма снова принялись за поиски… они хотели вернуть Чашу, а вместе с ней – свое былое могущество.
Старыгин понимал, что старик бредит, но этот бред содержал в себе какую-то странную логику, и Дмитрий Алексеевич невольно увлекся и стал задавать рассказчику наводящие вопросы.
– Вы говорили, что Чашу унес какой-то человек? Как ему это удалось – ведь тамплиеры были могущественны, они берегли свое сокровище как зеницу ока?
– Тот человек… он был наемник, предводитель большого отряда на службе византийского базилевса. Он разбил одного из военачальников ордена и захватил богатую добычу, и среди прочего – Чашу… С тех пор удача покинула орден… и не только удача, но и Истина покинула воинов Чаши, точнее – это они сами отошли от Истины, навсегда забыли ее свет. Когда они начинали свое служение, они творили добро, защищали христианских паломников в Святой Земле, предоставляли им кров и помощь. А потом, утратив Чашу, они не думали ни о чем, кроме ее возвращения, кроме возврата своей былой власти, прежнего богатства и могущества… Ради этой цели они готовы были пойти на любое злодеяние!
Но Старыгин невнимательно слушал дальнейшее. Он почувствовал странное волнение.
Что, если в рассказе старика есть какой-то смысл? Что, если все это как-то связано с книгой, которую они с Марией нашли в подземелье? Ведь там тоже упоминалась Священная Чаша.
– Тот человек… наемник, захвативший Чашу, – кто он был? Из каких земель?
– Откуда-то с востока… – отозвался старик после продолжительного молчания. – Он был кочевник из далеких земель, из степей Дешт-и-Кыпчак…
– Дешт-и-Кыпчак! – повторил Старыгин, как эхо. – Половецкое поле! В той книге говорится, что половецкий хан Кончак обладал Священной Чашей…
– Ты назвал имя того человека, того кочевника! – подозрительно проговорил старик, вглядываясь в лицо гостя. – Откуда ты его знаешь, путник? Ты не один из них?
Глаза старика сверкнули мрачным блеском – таким, каким сверкает грозовое облако, переваливаясь лиловым брюхом через горный кряж. Старик вскочил с неожиданной для своего возраста прытью и схватил прислоненную к стене дубину.
– Вы давно охотитесь за мной! – прогремел его голос. – Ну что же, если ты смел – попробуй на себе силу моих старых рук!
Кофейная овца, до этого мгновения безмятежно дремавшая на полу у ног хозяина, испуганно встрепенулась, вскочила и отбежала в сторону, щуря свои выразительные эфиопские глаза.
– Вы ошибаетесь! – воскликнул Старыгин. – Я ничего о них не знаю и попал сюда совершенно случайно…
– Ты лжешь! – яростно воскликнул старик, поднимая над головой дубину. – Ты лжешь, храмовник! Я сразу заподозрил тебя, увидев в твоих руках монету… Значит, я не ошибся, и цыганка говорила правду – в замке Пиномуго снова появились люди, называющие себя тамплиерами! Ты пришел оттуда – зачем?! Впрочем, неважно, поскольку ты ничего не добьешься: ты умрешь, ибо в моих старых руках есть еще сила!
Стоило ли преодолеть столько преград и опасностей только для того, чтобы погибнуть от рук этого старого безумца?
Старыгин вскочил, отпрыгнул в сторону, чтобы увернуться от дубины, которой размахивал старик. При этом он уронил свой рюкзак, и из него вывалилась на пол арабская книга…
Старик увидел ее и замер с поднятой дубиной и перекошенным яростью лицом. Постепенно лицо его разгладилось, теперь вместо злобы и негодования оно выражало удивление и даже, пожалуй, радость. Он опустил дубину, преклонил колени и с благоговением взял книгу в руки.
– Что же ты сразу мне не сказал? – проговорил он наконец, подняв глаза на своего гостя.
– Не сказал – что? – переспросил Старыгин, все еще опасливо держась в стороне от старика. Перепады его настроения пугали, и Дмитрий не знал, чего ждать в следующую минуту.
Но старик, казалось, вовсе забыл о своем госте. Он склонился над книгой и читал нараспев по-арабски.
Прочитав несколько строк, он начал переводить текст на разговорную латынь.
Старыгин уже знал, что первых страниц у книги нет, и, поскольку старик начал читать первую из сохранившихся, Дмитрий Алексеевич думал, что снова услышит то же самое описание встречи с кыпчаками, которое уже перевела ему Мария. Однако, хотя старик читал ту же самую страницу, из его уст зазвучал совершенно другой текст.
Как и прежний, он начинался буквально с полуслова:
– «…освещена. Слуги хана провели нас через это помещение, и мы оказались в круглой комнате, застеленной бесценными коврами. Трудно было поверить, что мы находимся в жилище кочевника, которое влекут по степи впряженные в него могучие быки. Казалось, мы вошли во дворец одного из могущественных восточных владык, султанов или падишахов далеких земель, о которых рассказывают порой красноречивые путешественники. Только то, что пол под нами время от времени слегка покачивался, напоминало нам, что мы движемся, что дворец хана плывет вперед, как огромный корабль.
О Аллах! Ты творец всего сущего, ты создатель вещей и промыслитель судьбы. Ты наделяешь, кого хочешь, милостями своими без счета и без меры. Нет границы и сопротивления твоему могуществу! Тебя не спрашивают о том, что ты делаешь, и ты властен над всякой вещью и над каждым созданием. Ты возвышаешь и унижаешь по своему произволению, обогащаешь, кого захочешь, и делаешь бедным, кого пожелаешь.
Этому хану кочевников даровал ты в мудрости своей великие богатства.
Все стены в помещении были также украшены драгоценными коврами, каждый ценою в целый караван верблюдов. На этих коврах были развешены мечи и сабли в золотых ножнах, усыпанных яхонтами и смарагдами, топазами и бирюзой. Вдоль стен помещения разложены были подушки, покрытые китайским шелком и индийской парчой, и на этих подушках сидели могучие воины и седобородые старцы, самые знатные из людей великого хана.
Сам же хан Кончак восседал посреди помещения на возвышении из золота и слоновой кости. Лицо его было красиво и благородно, и был он полон сил и бодрости, хотя седина коснулась уже его бороды. Видно было, что Аллах в своей неизреченной милости щедро наделил его здоровьем и мудростью.
Как положено гостю, я пожелал хану мира и благоденствия, призвал на него благословение Аллаха и, поцеловав пол у его ног, остановился, скромно опустив голову. И хан по закону гостеприимства поднялся со своего сиденья, и позволил мне сесть, и приблизил меня к себе, и ободрил меня приветливыми словами.
Потом он хлопнул в ладоши, и тотчас слуги внесли разнообразные кушанья, прекрасные и великолепные. И я поел вдоволь, и насытился, и сказал: «Хвала Аллаху за все, что он пошлет!»
И тогда хан, хозяин всех этих богатств и повелитель людей, как подобает человеку гостеприимному, спросил, кто я такой и какая судьба привела меня в эти степи.
И я рассказал ему, что милостью Аллаха обошел и объехал многие страны, и всюду лицезрел чудеса и диковины, и что пришел в эти степи, услышав о славе и богатстве хана, дабы своими глазами взглянуть и своим сердцем убедиться, и рассказать людям в Дамаске и Багдаде о жизни в этих краях.
И хан приказал, чтобы его визирь, мудрый и опытный старец, показал мне богатства и редкости.
И визирь показал мне драгоценные каменья и самоцветы, и оружие, которому нет равного, и прекрасные ткани из семи частей света, и кувшины из алебастра и китайского камня, столь тонкого, что сквозь него можно читать Коран. И я возрадовался и удивился.
И визирь показал мне чудеса и диковины – безоаровый камень небывалой величины, и гребень василиска, и рисовое зерно, на котором тонким пером начертаны были строки из Священного Писания, и гвоздь от креста, на котором был распят пророк Иса. И я выказал восторг и восхищение.