Короче, люди в кабаке бывали в основном странные, Юрию непонятные совсем. Однако отдыхали весело, легко.
Раз-два, туфли надень-ка.
Как тебе не стыдно спать?
Коньяку осталось на глоток - маленько,
Не пора ли, милый, во-ро-вать?
Придумал такое Юрий давно и, казалось, забыл, но, когда попал сюда впервые, невольно весь вечер наборматывал эти четыре строчки. Очень уж подходили к обстановочке, к персонажам.
Теперь же он здесь сидел на равных с остальными благодаря Иван Иванычу, что после той памятной поездки к Ленке стал больше чем благодетель - чуть не второй отец. И вот, подзахмелев от коньяка, нежной музыки, женщин, каких на улице не встретишь, Юрий сделал ему комплимент, наивный, неуклюжий, но на тот момент искренний, какой-то по-детски восторженный:
- А вы бы, Иван Иваныч, и президентом быть могли. Народ бы за таким, как вы, пошел.
- Народ... - Друг-благодетель усмехнулся. - Народ-то бы пошел, да кто ж его пустит, парень? Народ только пусти - он и президента, и сам себя растопчет.
Юрий пожал плечами, а Иван Иваныч, приняв еще фужер "Армянского", разговорился. По языку и стилю угадывалось, что он где-то - помимо армии и своей мусоровозни - пополнил образование.
- В становлении полезной мафии мы отстали, скажем, от Италии почти на век. Уточню - примерно лет на семьдесят. Мафия - благо, а не преступный мир, как в этом пытаются всех убедить.
- Благо?
- Прежде всего это порядок и ощущение того, что ты есть человек.
- Хм, - теперь уже Юрий усмехнулся, - человек... Я видел фильм про Аль Капоне - так там они друг друга хлопали, как мух.
- Вот потому и хлопали. Люди хлопали людей, а мухи лишь по дерьму способны ползать, опарышей плодить. К тому же Аль Капоне - каменный век. Теперь-то, посмотри, как у них стало насчет этого - совсем, как все другое, цивилизованно. Без "Томпсонов" и утюгов на животе... - Иван Иваныч наполнил свой фужер по новой, затем, секунду, кажется, посомневавшись, налил и Юрию. - А нам с тобой, парнишка, еще шагать и шагать к такой цивилизации.
- По трупам, - само собой вылетело у Юрия добавленье к тосту.
Иван Иваныч, сделав вид, что не расслышал (а может, и действительно не слышал), залпом, как спирт, бросил коньяк в себя. Тоже будто после спирта, шумно отдыхнулся, лизнул дольку лимона, с веселинкой, бодро спросил:
- Ну как, идешь ко мне?
Юрий не понял:
- А?.. - Наверно, благодаря такому разговору, про мафию и Аль Капоне, ему представилось, что друг зовет в команду-банду (или как там у них - в семью) и, согласись он - тут же выдаст пистолет и фотографию того, кого надо убрать с дороги.
- Что значит - а? - Иван Иваныч удивился. - Мусор по воскресеньям будешь развозить? И заодно с зазнобой... эт самое... хе-хе...
Мусоровоз...
Сесть на мусоровоз. После той пробной поездки это была чуть не самая заветная мечта. Конечно, свалить скорее из альтернативки - заветнее, но ведь и в мечтаниях надо быть каким-никаким, но реалистом.
Да, сесть на мусоровоз. Лишиться выходных в этом случае - одно, а киснуть здесь, в городе, - другое.
Сейчас уже и без штанов побегать можно бы по берегу пруда. Купаться еще, наверно, рано, но без штанов и босичком по берегу... сплошное удовольствие.
"Мусса... мусью... муссон-н... мусоровозик, - напевал Юрий не такую уж бессмысленную белиберду, - всю погань без остатка прочь увозит..."
Теперь уже клубничку проборонить пора. Пора бы. Да и к другой клубничке ох как тянуло. Все - в свое время - обработки требуют, внимания. Житейское, крестьянское... "Весна пришла, весне до-ро-гу", - так он бодрился, но положение его было не из приятных.
Это уж как обычно - только-только вроде начинает житуха выправляться, и тут же новая заморочка дает по морде... Точнее - на самом деле дали не ему и не он, но вроде как он опять оказался виноватым. Крайним. Как тогда, когда громили поместье Ганнибала. Громили человек сто пятьдесят, а срок альтернативки удвоили двоим - ему и тому их Иван Иванычу - как зачинщикам и вожакам погрома... И в этот раз, видать, не обошлось без Иван Иваныча друга, благодетеля.
После того как там, в кабаке, договорились о работе, Юрий вдруг окрылился, почувствовал себя хозяином всего. Почувствовал, что мир в кармане. Хлебал коньяк, забыл про вечернюю поверку... Нет, не забыл, а просто плюнул. Иван Иваныч наблюдал за ним с насмешливым прищуром, поглядывал на часы, подливал в фужеры. Казалось, специально распалял подопечного, чтоб посмотреть, что будет дальше... А дальше, когда Юрий завалился в часть глубокой ночью, его встретил комендант.
- Так! - Комендант был зол до веселости, восторга.
Юрий остановил на нем чуть отрезвевший взгляд, увидел почти что перед носом комендатский палец. Это означало: за нарушение распорядка месяц строгого режима, без увольнений, без чайной - в общем, месяц исправления.
- Эх-х, что б ты... - выдохнул Юрий, произнес почти беззвучно, но сам почувствовал, что и без слов этим выдохом еще усугубил гнев-восторг коменданта - такой того обдал плотнющий столб перегара, вонючейшей коньячной вони.
Вместо одного пальца появилось три. Три месяца.
- Сука, - не выдержал Юрий, - ну и сука ты! Гаденыш.
Комендант подбежал к пульту и вдавил кнопку вызова наряда. Через пяток минут Юрия втолкнули в подвал, служивший гауптвахтой.
А на рассвете на коменданта натолкнулся часовой. Тот ползал по газону возле ворот. Нос его вместе с губами и верхней челюстью был вогнан едва ли не в гортань ударом - как потом утверждали сведущие в мордобое люди, ударом кулака, но кулака большого и умелого.
Вопрос отца был, как всегда, по существу: кто мог такое сделать?
- Говорят, тебя кто-то подвез. - Тут же и подсказка.
Юрий ответил вопросом:
- Это что-то меняет?
- Да. Разумеется! Кто тебя подвез, тот и задержал, и... и напоил. И мог такое сделать с комендантом.
- Ах он злодей.
- Не место!.. - Отец готов был вспылить, сдерживался еле-еле. - Не место и не время для иронии.
И стал, загибая пальцы - это было любимое его занятие, прибрасывать на пальцах, - утомительно, дотошно доказывать, почему не время. И почему не место Юрию торчать здесь арестованным, в роли сообщника зверского избиения... Во-первых, просто потому, что это место не красит их обоих, особенно его, отца. "Тебе понятно, почему?!" Во-вторых, сколько он просидит под следствием, на столько отодвинется день возвращения домой - в срок службы ведь отсидка не войдет. А
в-третьих...
Юрий не выдержал:
- Брось с пальцами хоть с этими.
- Что?
- Тот тоже показывал на пальцах. Гад.
- Н-надеюс-сь, - голос отца задрожал от гнева, - мне за это голову н-не расшибут?
- А я откуда могу знать...
- Да ты просто становишься... гм... опасный человек.
За дни на гауптвахте Юрий додумался до мысли, что так, наверно, кому-то надо, чтобы он всю оставшуюся жизнь свою работал за столовский комплексный обед. Сколько можно попадать в истории - в дерьмо?.. Опасным человек становится когда? Когда его печет, печет и допечет до ручки. Проймет, достанет до чего-то такого, что надо стать - стать опасным. Иначе дальше просто некуда и все настолько опротивеет, что стыдно самому, как будто наложил в штаны и ходишь. Да, вот именно тогда или становятся опасными героями, Аль Капонами и ужинают в кабаках, или пожизненно пашут за комплексный обед.
- По диким... у-у-у... - замычал Юрий от своих мыслей, забыв про сидящего рядом, непривычно притихшего отца.
- Так, - тут же подал он голос, - на чем я остановился? - Отец не мог, конечно, не доскрестись хоть до каких-то выводов, не наметить путей выхода из положения. - Что имеется в виду? А мы имеем либо увеличение срока, либо то, что было, но с ужесточением режима до конца службы. А это... - Отец опять прибрасывал, прикидывал и обмозговывал, словно разгадывал кроссворд. М-м... э... подписка о невыезде из города, отмена увольнений и, возможно, даже выходных... Ну, выходные, я, надеюсь, отобью. Как же без выходных?.. Увлекся, наверное, почувствовал себя членом трибунала. - Без выходных уж слишком!..
А Юрий снова замычал:
- По диким у-у... степям межрубежья, где бродят лишь дикие гру-у...
- Какие еще гру?
- Трудно, отец, понять. Может, государственные рецидивисты, уголовники. Хм... ГРУ. Чем хуже вашего ОПЦ?
- Ты здесь с ума не спрыгнул?
- Черт меня знает.
Отец поднялся, собрал бумаги в папочку. Ушел... "Интересно, - подумал Юрий как-то отстраненно, будто не его касалось, - пришлет врача или нет? Может, на психическое расстройство станет давить? Тоже ведь - вариант".
"...Сынок! Если ты во всем признаешься и назовешь этого изверга, тебе самому ничего не будет. Так говорит отец. А он знает, что говорит. Когда он, сынок, нас обманывал? Отец тебя любит так же, как и я. А может, даже больше. А ругает потому, что любит. Он даже плакал по тебе. Вчера мы с ним маленько выпили, поговорили. И вот поплакали.
Что тебя лишат поездок твоих домой, то ты не очень отчаивайся. Мы к тебе будем ездить. А, сынок! Халда-то твоя все равно ведь не дождется. Сколько еще впереди - срок большой, а ей на передок без этого нельзя. Уж больно она на это слабая, сынок. Прости господи, как говорится.
Что тебя лишат поездок твоих домой, то ты не очень отчаивайся. Мы к тебе будем ездить. А, сынок! Халда-то твоя все равно ведь не дождется. Сколько еще впереди - срок большой, а ей на передок без этого нельзя. Уж больно она на это слабая, сынок. Прости господи, как говорится.
Шибко в голову ты все не бери. И веди себя хорошо. И скажи там, кому надо, кто мог такое с твоим начальником сделать. А там уж и увольнение твое не за горами, может, будет..."
Мусоровоз...
Да, заветная, несбыточная мечта... Юрий не сомневался, что коменданта ухайдокал так Иван Иваныч. И правильно. Но сейчас, здесь, в подвале, он частенько материл друга за это. Ведь получилось, пусть и по правилам мафии каменного века, справедливо, только ему, Юрию, вышло-то боком. Острым, колющим чуть не насквозь, боком-шилом...
Но перемены к лучшему все-таки бывают: через неделю послабленье сделали. Вернули в общую казарму. Снова потекли дни то на строительстве коттеджей, то на заводе. Привычный, в общем-то, конвейер жизни. Но чтоб шаг вправо или влево - и речи не могло возникнуть. А Иван Иваныч как исчез или забыл о нем. И отец не появлялся. Короче, внешне полный штиль.
Юрий работал, по вечерам ожесточенно, до сипения, горланил свои "ретро-римейки", в воскресенья плесневел во дворе части... Комендант, слухи доходили, оклемавшись и вставив зубы за казенный счет, куда-то перевелся. Новый комендант оказался не лучше - по крайней мере за Юрием следил, как за опаснейшим рецидивистом. Н-да, рецидивист...
А через месяц вызвали к самому начальнику их альтернативной части. Отставной полковник, но при форме, встретил, сидя, и объявил сурово, словно приговор о казни зачитал:
- Вам разрешен один раз в неделю свободный выход в город, а именно - в воскресенье. - И подчеркнул: - С семи утра до семи вечера. Вам ясно?
- Да... Так точно... Благодарю.
Начальник стал еще суровей:
- Благодарите не меня, а другого... м-м... человека.
Юрий не решился уточнять, какого именно. Получил в канцелярии справку и стал ждать воскресенья.
- Ну что, явился? - вроде даже с неудовольствием встретил его друг и благодетель. - Долго ж ты с похмелья проболел. Коньяк-то в самом деле был неплох.
"Что он, издевается? Или действительно - не в курсе?" Юрий растерялся, присел на стул. Молчал.
- Я тебе, парень, - продолжал Иван Иваныч, - хотел бы предложить чего получше мусоровоза. Освободилось тут одно местечко...
- Не надо.
- Ну да, понятно. - Голос друга потеплел. - Проблемы у тебя, скажу... Тепло мгновенно переросло в иронию; Юрий чуть ли не криком перебил:
- Проблем хватает!
- Н-да-а, - сочувствующий вздох, - я в курсе. Но, думаю, проблемы такого рода укрепляют. Муху превращают в кое-что покрупнее... Ладно, добро, мусоровоз - валяй в мусоровоз. Это тоже должность, к тому ж тебе не должность здесь важна - хе-хе... Так, нет?.. Что же, тогда - о'кей.
Маршрут через родную деревушку, путевка, груз. И, неофициально, список, куда что выгружать.
Мусор был, как давно догадывался Юрий, довольно ценный. В бункер сперва загнали осторожно белые, из полиэтиленовых жил, мешки без маркировки. Затем - железные бочонки.
- Отходы ликероводочного, - хлопнув одну из бочек, пояснил Иван
Иваныч. - Не выливать же, в самом деле... - И так же, как бочку, хлопнул по плечу Юрия. - Счастливо!
- Можно ехать? - он никак не верил.
- Давай, давай, гони.
Юрий ликовал. Хотелось петь - слова пропали. Лишь что-то такое:
- Мы с тобой, как в бой... Всюду я за тобой... Иван Иваныч дорогой...
Мусоровозы имели мигалку "опасный груз" и мимо многочисленных постов гаишных проскакивали безбоязненно. Или проскакивали не из-за мигалки, а благодаря договоренности в верхах? Черт разберет, нет - и черт, скорее, копыта пообломает в хитросплетениях бизнеса, мироустройства...
Выкатывая очередной бочонок в очередной деревне - у обозначенных в списке ворот, - Юрий, не заметив, вспорол мешок. Посыпались желтоватые, похожие на пшено, только прозрачные, крупинки. Упали, запаръли на влажной от росы траве. К ним голодной стаей устремились куры.
Пока Юрий вошкался с бочонком, закрывал люк бункера, куры тут же, где клеванули крупки, полегли.
Через минуты, до деревни своей так и не дотянув, Юрий остановил машину. Его с кровью вырвало.
5
Мать бродит по дому осторожно и потерянно. На болезного сына ворчать не смеет. Да вроде и нет причин ворчать - парень торопится работать. Изголодался по хозяйству в своей альтернативке... Вчера на пару с халдой (прилипли, прям, друг к другу) притаранил с поля шампиньонов чуть ли не кузов домашнего "Зилка-бычка". Отец их мигом сдал скупщикам, но разве ж это деньги на зиму?! А с клубникой... с клубникой-то - беда... Душа зудит, требует ворчанья. Приходится выговаривать отцу:
- Лампочки опять... Горят, как свечки. Ты б там, в своем-то пункте этом... Хоть лампочек наворовал бы. А? Торчишь-торчишь там, и без зарплаты... Все пускай польза лично нам какая-никакая от пункта этого... Ведь по миру пойдем!..
Болезнь Юрия придавила, в момент состарила родителей. Совсем не так и не таким ведь они его ждали... Юрию больше жаль отца. Тот еще дерганее стал, пуще прежнего старается чего-то там везде успеть: и мать задобрить, и авторитет Опорного пункта не уронить. Но плохо у него выходит. И он делается все меньше, малосильнее, как будто усыхает, и только хорохорится заместо реальных достижений.
Сегодня, в выходной от заседаний день, отец с утра, сменив отвальный плуг на плоскорез и борону, погнал их изржавевший, кособокий "Беларусь" на поле. Его инициативу мать не одобрила:
- Пропало поле! Господи... А и взрыхлит - кому рассаживать? Там дел-то - до зимы спать не ложиться.
- Поправим, - говорит с кровати Юрий (после вчерашних шампиньонов опять ему худо), истощавший, стриженный под ноль.
- Кто будет править-то?
- Что ж ты, мам, одного на свет произвела? Пахали бы сейчас тут табуном... Семь братцев-бугаев...
- Так ведь и ели бы...
Мать неожиданно приняла его слова всерьез. Присела, принялась с ним откровенничать.
Отец-то, дескать, он же смолоду здряшной такой. Общественник... Где каша и где ложка, отличал, а где мешки пустые и сколько полных - не больно-то. Ему бы на соседей, мол, больше наработаться. Порядок навести. За всех, гляди ты, у него душа болит, а тут - хоть пропадай. Такой общественный - что делать? - человек. А общество в ответ... Ох-хо-х...
"У каждого своя неправда", - вспомнилась Юрию услышанная когда-то где-то поговорка.
Да, отчего-то, чем дальше, тем все меньше лично ему встречалось "правды". Правильности той, неоспоримой, в людях, которой хотелось бы.
- Потом, сынок, я же думала, как лучше. И все так думали, сынок. Тогда же бедлам стоял - и страшно вспомнить! Здесь, в деревне, народищу: битком!.. Пруд летом кишмя кишел шпаной. Днем купались, пили под березами, а ночью на разбой. Огороды... что не унесут, то вытопчут. А попробуй сопротивляться избу сожгут и не подумают... Сейчас в сравнении - благодать, тишь прямо. Одни борзые сидят, других переубивали. Разве кто курицу спьяну когда утащит...
- Да. Кислороду больше.
- Только, - не унималась мать, - кому работать? Годили бабы все, годили, вот догодились.
Она воспринимала жизнь с той колокольни возраста, где была сейчас сама. Вот они, люди старые, когда-то (да уж не за горами) перемрут. Поддерживать хозяйства уже и нынче некому. Хотя бы поле их клубничное. И так во всей деревне. Дома трухлявые, сараи рассыпаются, даже пастуха в общественное стадо, коров блюсти, днем с огнем не отыскать. И стадо-то - с десяток коровенок... Один сын, считай, у них на двоих - и что?.. Вот дождались служивого...
Заплакала.
- Ладно, мам. Сказал: поправим.
- Ла-адно!.. А как опять запомираешь?
- Чё ты, в самом деле! Отлежусь - и снова первый парень.
Был, да уж, был первый парень. Хулиганил, конечно, помаленьку, от девок не оттащишь. Уж он бы мог поправить, табун бугаев наделать, конечно. Да сложится ли? А?..
Пошла на кухню, щелкнула выключателем. Лампочка вспыхнула, одновременно легонько хлопнув, и погасла. И снова плачущий, негодующе-бессильный голос:
- Ну вот - опя-ать! Ну ты гляди!.. Что булку в день купи, что лампочку... Ой-е-е-ей... Каким местом их только делают?!
Примчалась Ленка, прилипла к Юрию банным листом.
- Не боишься, - в который раз с каким-то странным удовольствием спрашивал он, - что и у тебя лохмашки твои повылезут?
- Юр-р!.. Ну до чего же ты у меня зануда!
Ленка его так сейчас любила, своего зануду, что на груди ее, как на наковальне, впору раскаленное железо молотом ковать - только брызги брызнут огненные. Какие там жалеть лохмашки? Чумной, действительно.
- Юр, дунем нб поле?
Мать шуганула кур из сенок на двор (те сразу же за гостьей - в гости), услышала слова халды, напряглась.
- А как там с трактором? - продолжала та. - Поехал?
Вот, скажи, ведь в курсе всех их дел, чуть ли не раньше их самих!..
- Посмотрим, у? Отцу, может, поможем.
Слова "отец" из ее уст мать уж выдержать была не в силах. Рванулась в комнатку, затараторила: