Но туман был такой густой, что вряд ли кто их заметил, и рокот мотора удалился.
Одна рука Лоуренса соскользнула с леера, и Майкл помог ему ухватиться снова. Лоуренс слабо улыбнулся.
– Думаю, один ты уже до Коннектикута доплыл бы. Вскоре они услышали приближающийся шум. Видно, их все же разглядели с вертолета. В тумане возникла неясная тень. Майкл начал кричать, размахивая руками, и она приблизилась, стала более четкой. Машины смолкли, и через мгновение к ним подошел катер береговой охраны, с которого бросили несколько канатов. Негнущимися пальцами Майкл обвязал одним из них Лоуренса, и старика вытащили наверх. Собрав последние силы, Майкл связал петлю для себя и поднялся на палубу.
Пока пограничники брали на буксир «Трейси», Майкла и Лоуренса быстро отвели в каюту, обтерли, завернули в простыни, напоили кофе.
– Который час? – спросил Майкл капитана, который зашел проведать спасенных им людей.
– Десять минут пятого, – ответил капитан. – Когда вы перевернулись?
– Около одиннадцати.
Капитан присвистнул:
– Пять часов в воде!
Он с восхищением посмотрел на Лоуренса. Отец Трейси не выпускал из дрожащих рук кружку с горячим кофе.
– Крепкий у вас старик.
– Это верно.
Лоуренс, казалось, был так потрясен случившимся, что не понимал, о чем идет речь, он вцепился в кружку, словно она тоже могла выскользнуть из его ладоней.
– Повезло вам, приятель, – сказал капитан. – Нам сообщили еще о двух пропавших лодках, но пока мы никого не нашли. Последние десять дней потеплело, и сейчас температура воды значительно выше, чем обычно в это время года. – Он покачал головой. – Когда вы снова надумаете идти в прибрежную зону, позвоните нам и узнайте прогноз погоды. Мы сегодня все утро оповещали по радио малые суда.
– Скажите это ему, – ответил Майкл. – Он хозяин лодки.
Лоуренс посмотрел на капитана и лукаво улыбнулся:
– Когда Одиссей шел в Трою, он не звонил в береговую охрану.
Капитан рассмеялся и похлопал Лоуренса по плечу.
– Ладно, шкипер, поступай как знаешь, – сказал он и отправился на палубу.
– Славный парень, – заметил Лоуренс, опустив наконец кружку. – Только уж больно молод для такого корабля, а?
– Что бы мы без него делали, Фил? – сказал Майкл.
– И то верно.
Лоуренс вытянулся на койке и укрылся одеялом.
– Не возражаешь, если я вздремну? Хочу за ужином выглядеть бодрым.
Через несколько секунд он уже храпел.
Надев свитер и матросские штаны, которые ему дали, Майкл вышел на палубу. Катер подходил к гавани. Трейси, ее мать и сестры стояли па причале. В кофтах и шарфах, которые развевались на ветру, они напоминали Майклу рыбацких жен, вышедших узнать, кто вернулся из плавания, а кто погиб. Он помахал им, мать Трейси и сестры ответили, а сама она не вынула рук из карманов.
Вот так, подумал он и спустился вниз, чтобы разбудить старика и помочь ему влезть в хлопчатобумажные брюки и бушлат. В каюте не нашлось расчески, и Майкл ничего не мог поделать со взъерошенными волосами Лоуренса, которые придавали старику зловещий, пиратский вид. Выбравшись на палубу, Лоуренс помахал семье рукой и пошел на корму взглянуть на «Трейси», которая лежала на боку с изорванным парусом. Он удрученно покачал головой:
– Бедная «Трейси», тебя предали.
Майклу вдруг захотелось, чтобы лодка называлась иначе.
Они сошли на берег, матрос вынес промокшую одежду и спасательный пояс. Женщины бросились обнимать и целовать старика, потом миссис Лоуренс и сестры обняли Майкла. Трейси в это время стояла в стороне с отсутствующим выражением лица. Миссис Лоуренс усадила мужа и сестер в их многоместный «универсал», Трейси и Майкл подошли к стоявшему рядом «седану» и сели в него. Трейси устроилась за рулем.
Она включила зажигание и завела мотор.
– Как нам отблагодарить этих людей? – спросила Трейси.
– Скажи им спасибо, вот и все.
– Когда я позвонила на пост береговой охраны и заявила, что вы уже час как должны были вернуться, на том конце провода кто-то сказал в сторону: «Еще два идиота».
Майкл промолчал, она включила передачу, тронулась вслед за матерью. Майкл взглянул на жену. Побелевшие пальцы судорожно сжимали руль, мрачное лицо было неподвижно, губы сжаты, сузившиеся глаза сверкали. Наконец ее прорвало.
– Мало того, что ты меня можешь в любую минуту сделать вдовой, так надо было потащить за собой и отца.
– Я пытался уговорить… – начал Майкл.
– Представляю, как ты пытался.
– Спроси у него…
– Отец в тебе души не чает, он говорил мне, что хотел бы иметь такого сына, ему нравится чувствовать себя твоим ровесником. Я знаю тебя. Ты не оставил ему выбора. Отец спокойный, благоразумный человек, осторожный моряк, на такую самоубийственную выходку он решился впервые в жизни.
– Давай отложим этот разговор до того времени, когда ты немного успокоишься, хорошо? – миролюбиво предложил он.
– Я сейчас спокойна. И больше тут говорить не о чем.
Остаток пути они проделали молча.
Дома оказалось, что у Лоуренса кашель, его знобило. Миссис Лоуренс вызвала доктора, уложила мужа в постель, и он тотчас заснул беспокойным сном. Приехал доктор, осмотрел Лоуренса и сказал, что ему придется вылежать несколько дней в постели. Атмосфера в доме была невеселая, Майкл чувствовал, что во всем винят его. Он отказался от обеда, сел в машину и поехал в Бриджгемптон, в баре он выпил, съел гамбургер и снова заказал спиртное.
Когда Майкл вернулся домой, Трейси еще не спала. Везде, кроме их спальни и холла на втором этаже, свет был потушен. Он смертельно устал и, едва волоча ноги по ступенькам лестницы, задел висящую на стене картину. Она с грохотом сорвалась с крюка. Чертыхаясь себе под нос, Майкл попытался повесить картину обратно, но ему не удалось, и он понес ее наверх. Дверь их комнаты отворилась, и он остановился перед вышедшей в холл Трейси, понимая, что с картиной под мышкой представляет собой нелепое зрелище. Его слегка шатало.
– Вовсе не обязательно оповещать о своем появлении весь дом, – раздраженно и неприязненно прошептала Трейси.
– Здесь нет света, – сдержанно ответил он. – Кто это догадался повесить картину на лестнице?
– Я полагаю, свое мнение об интерьере дома ты можешь изложить в спальне, не мешая людям отдыхать, – сказала Трейси и широко распахнула перед ним дверь.
Он аккуратно поставил картину к стене и вошел в комнату. Трейси закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и посмотрела па Майкла, который неподвижно сидел перед женой на простом деревянном стуле. Суровость бледного лица не шла к нежному, нарядному шерстяному платью, которое было на Трейси.
– Другой раз, когда напьешься так сильно, как сейчас, советую оставлять машину у бара и возвращаться на такси, это в твоих же интересах, – сказала она. – Знаю, что ты не дорожишь жизнью, но вряд ли тебе улыбается врезаться в дерево и распроститься с ней таким прозаическим способом.
– Я не пьян.
Он чувствовал, что язык у него немного заплетается и по лестнице он взбирался с трудом, но голова оставалась ясной, он мог принимать разумные решения.
– За последний год, Майкл, – безжалостно продолжала Трейси, – ты превратился в пьяницу. В одинокого жалкого пьяницу.
– Не стану с тобой спорить.
– Я и не собираюсь спорить, – сказала Трейси. – Сегодня вечером, пока ждала тебя, я решила – пора ставить точку. Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это конец.
– Я же говорил тебе, я настаивал… – начал он, обиженный ее предвзятостью. – Я знаю, что во многом виноват перед тобой…
Она натянуто засмеялась.
– Но сегодня, – упорно повторил он, – я был ни при чем. Ты должна мне поверить.
– Я ничему не обязана верить. Все это время я не переставала надеяться, что в один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что ты делаешь с нами обоими. Я не могу жить постоянно со страхом, что сейчас позвонит телефон и мне скажут – ваш муж погиб. Если ты целый год был не в состоянии заставить себя прикоснуться ко мне, вел разгульную жизнь бог знает где – не думай, будто мне ничего не известно, у меня есть хорошие или не очень хорошие друзья, которым не терпится рассказать мне, как проводит время мой муж, и если я противна тебе настолько, что ты готов умереть, лишь бы не видеть меня, чего же ты так держишься за меня?
– Я тебя люблю, – произнес он, глядя на свои руки.
Она снова безрадостно засмеялась:
– Странная какая-то любовь. Во всяком случае, меня она губит. К твоему сведению, не ты один ищешь утешения на стороне.
– Что ты сказала? – Он поднял глаза в неподдельном изумлении. Ему и в голову не приходило, что она… Никаких признаков.
– Ты меня отлично понял, – ответила Трейси. – А ты как полагал?
Он на мгновение задумался.
– Мне следовало ожидать нечто подобное, – покорно согласился он. – Я не виню тебя.
– Не знаю, спасет ли это твое самолюбие, – сказала она, – но легче мне не стало, я поняла, что насилую себя.
– Милая ты моя, – с грустью пробормотал он.
– Сейчас не время для нежных слов.
– Ты хочешь развода?
Стоя в напряжении, спиной к двери, точно обвинитель в конце затянувшегося процесса, она вздохнула:
– Не знаю, чего я хочу, но утром ты сядешь в свою машину – это твоя машина, – и…
– В нашу машину, – поправил он.
– Нашего больше нет. Отныне есть только твое и мое. Утром ты сядешь в машину, поедешь в город и заберешь свои вещи из моей квартиры.
Он посмотрел на широкую двуспальную кровать. Майкл знал, что не сможет пролежать рядом с Трейси до утра. Он встал.
– В таком случае, – сказал он, стараясь говорить четко и логично, – в таком случае нет смысла ждать утра. Я соберу вещи и уеду сейчас.
– Ты не в состоянии вести машину. Ты угодишь в тюрьму.
– Это уже мои проблемы, – сказал он, вытащил сумку и стал складывать в нее одежду.
Трейси пожала плечами:
– Поступай как знаешь.
Он собрался и шагнул к двери.
Трейси загораживала ему выход. Он увидел прелестное грустное лицо, которое обожал, почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и внутренне содрогнулся.
– Что ты скажешь родителям?
– Придумаю. Например, что тебе позвонили с работы и срочно вызвали к утру в город. Потом решу, как преподнести им новость. Я возьму вину на себя. Пусть они по-прежнему тебя любят. Психологическая несовместимость, чем не причина? – Она снова засмеялась. – Ты на самом деле хочешь ехать сейчас, ночью?
– Ничто меня не удержит.
Она пожала плечами и шагнула в сторону.
– Будь осторожен за рулем.
– Постараюсь.
Он открыл дверь и на мгновение замер.
– Обожди, – сказала она и прошла вперед, – я включу лампу.
Она щелкнула выключателем. Майкл медленно спустился по лестнице, в одной руке он нес сумку, а другой держался за перила.
Майкл прошел через гостиную, где вечерами под негромкие разговоры женщин частенько играл в шахматы с Филиппом Лоуренсом, открыл уличную дверь и шагнул в сырую туманную ночь.
Он бросил сумку на заднее сиденье, сел в машину, завел мотор, посмотрел наверх – окно на втором этаже было освещено. Затем весь дом погрузился в темноту. Майкл открыл ворота и выбрался на дорогу. Туман клубился над блестящей поверхностью шоссе и рассеивал свет фар. Слезы застилали глаза, он ехал медленно и осторожно, но все равно испугался, когда из мрака выскочила полицейская машина и обогнала его. Но она промчалась, не останавливаясь, полицейским и дела не было до плачущего пьяного человека, который ехал у самой обочины со скоростью сорок миль в час, – они гнались за убийцей, спешили к месту аварии или на пожар, их ждало любое из тысяч несчастий, какое может случиться глубокой ночью в сотне миль от Нью-Йорка.
Глава 8
Майкл сидел у себя за столом на работе, он изучал папку деловых бумаг и время от времени поглядывал в окно. На улице шел холодный осенний дождь. Майкл по-прежнему потел в жарком кабинете – отдельных регуляторов не было предусмотрено, а предки того человека, от которого зависела температура во всем небоскребе, видно, никогда не жили севернее Джорджии и в его жилах текла не кровь, а вода.
Майкл с трудом одолел десяток страниц и теперь в третий раз добросовестно всматривался в колонку с цифрами, но и сейчас они говорили ему не больше, чем в первый раз.
Он обрадовался телефонному звонку.
– Алло! Мишель?
– Антуан, – сразу узнал Майкл – пианист был единственным из знакомых, кто произносил его имя на французский манер, – ты где пропадал?
Майкл не видел француза более двух лет. Он спрашивал о нем в баре, где тот играл, но управляющий ответил, что пианист внезапно исчез, не дождавшись конца контракта.
– Я был в Париже, – ответил Антуан. – Безумный романтический порыв. Одной даме захотелось в Париж, а я испугался, что стоит мне отпустить ее от себя на пару недель, и все, au revoir, Antoine.
Майкл засмеялся. С женщинами Антуан был то чересчур циничен, то чересчур влюбчив. Он делился самыми интимными подробностями своих быстротечных связей.
– Рад тебя слышать, – сказал Майкл. – Развеешь тоску пасмурного дня. Как жилось в Париже?
– Отвратительно, – признался Антуан. – Настоящее Ватерлоо. Никто не желает слушать фортепьянную музыку, та дама вышла замуж за японского магната, другая… Но об этом при встрече.
– Где тебя можно найти?
– Я играю в кабачке «Золотой обруч», он находится в районе Шестидесятых улиц. Вывеска не должна вводить тебя в заблуждение – это сущая клоака. Но люди к нам ходят, а я веселю их как умею. Иногда даже заглядывают посетители, которые умеют пользоваться ножом и вилкой. – Он умолк, потом добавил: – Вчера заходила твоя жена. Она сказала, что ты работаешь на старом месте, так я тебя и нашел. Трейси по-прежнему очаровательна. Ее сопровождали двое мужчин.
– Двое?
– Двое. Ты моложе их и привлекательнее.
– Спасибо.
– Когда я спросил о тебе, она ответила уклончиво, – сказал Антуан. – Вы что, поссорились?
– В настоящее время мы живем раздельно, – ответил Майкл, – если тебя это интересует.
– Сочувствую, mon vieux[4], – вздохнул Антуан. – Мне-то к таким утратам не привыкать, но я никак не ожидал, что это может случиться с тобой.
– Жизнь любого из нас полна неожиданностей. Особенно в Нью-Йорке. Поэтому сюда все и рвутся.
– Я рад, что ты относишься к своей трагедии по-философски.
– Оставь оперный тон, – раздраженно произнес Майкл, – никакая это не трагедия.
– Для меня это было бы трагедией.
– А пошел ты…
– Надеюсь, сегодня вечером я тебя увижу, – спокойно ответил Антуан. – С одиннадцати до полуночи я в ударе. Я познакомлю тебя с женщиной, которая одним махом вычеркнула из моей памяти всех прежних. Обещай мне, в память о нашей старой дружбе, что ты не поддашься на ее заигрывания.
– Не бойся. Последний год я стал равнодушен к женскому полу.
– Не в силах в это поверить, mon vieux. Жду тебя к одиннадцати, – сказал Антуан и повесил трубку.
Майкл посмотрел на дождь и вспомнил вечера, когда он сидел с Трейси в затемненном баре. Они слушали игру Антуана, напоминавшего большую черную птицу с печальными темно-карими глазами; обычно, когда он не пел, с нижней губы свисала сигарета. По просьбе Трейси Антуан частенько исполнял ее любимую песню «C'est triste, Venise»[5].
В Нью-Йорке ничуть не веселей, подумал Майкл, глядя на дождь. Двое мужчин, вспомнил он. «Ты моложе их и привлекательнее».
Он допоздна засиделся в конторе, поужинал и к одиннадцати часам отправился в «Золотой обруч». В зале было немноголюдно; он сел у стойки, взял виски и стал прислушиваться к беседе пары, устроившейся по соседству. Толстяк лет пятидесяти рассказывал полноватой блондинке о своих прошлых любовных похождениях, полагая, что тем самым подготавливает почву для новой победы. При появлении Майкла Антуан махнул другу рукой, не переставая играть. Трейси в ресторане не было. Вряд ли она появится здесь сегодня, сказал себе Майкл, раз она была в «Золотом обруче» вчера. Но он все равно невольно всматривался в полумрак, ища ее лицо. Похоже, та дама, которая заставила Антуана забыть о всех его прежних увлечениях, тоже отсутствовала.
Француз играл, как всегда, великолепно, не искажая мелодию своей тонкой, искусной импровизацией. Какое удовлетворение, подумал Майкл, приносит умение делать что-либо так мастерски и дарить этим радость людям. Он вспомнил тоскливые часы собственных музыкальных экзерсисов и усмехнулся сквозь годы тому несчастному ребенку, который с ненавистью барабанил по клавишам.
Антуан закончил свою версию темы из «Жала» замысловатым пассажем, подошел к стойке и обнял Майкла.
– Enfin[6], – сказал он.
Отступив на шаг, француз изучающе уставился на Майкла.
– Дай-ка я посмотрю, как ты выглядишь, – произнес Антуан. – Да, годы бегут. Ты не заботишься о себе.
– А что стряслось с тобой?
По левой щеке Антуана от уха до рта тянулся длинный шрам.
– А, это… – Антуан коснулся шрама. – Память о Париже. Одна дама…
– Не говори мне, что ты встречаешься теперь с дамами, которые носят в сумочке опасную бритву.
– Это не дама, – пояснил Антуан. – Ее ухажер. Месье из Марселя, известный в milieux[7] бешеным нравом. Когда он выхватил нож, я его еще плохо знал. – Он пожал плечами. – Ничего страшного. Это меня, возможно, чуть портит, но я никогда не был красавцем.