Горилла кончил плести шнурки и делал пояс.
— Я, конечно, не большой физиономист по вашей части, но у тебя, Пан, счастливое лицо.
Пан кивнул. Он раскачивался, держась на пальцах рук, оторвав ноги от земли.
— Это не тропический лес, — сказал он. — Это всего лишь субтропический лес. И даже не лес, а маленькие рощицы. Но впервые в жизни я чувствую себя настоящим шимпанзе, а не какой-то игрушкой в руках человека.
Счастливчик вытянул ноги и прислонился спиной к дереву.
— Это все равно что получить корабль в собственное распоряжение, Горилла. Ни тебе офицеров, ни министерства военно-морского флота, которые говорят, что ты должен делать.
— Я минер, а не рулевой, — сказал Горилла. — Но, думаю, с кораблем я бы управился. Если бы он у меня был. Только не будет никогда.
— Не будет, — подтвердил Счастливчик. — Нас разжалуют в матросы, когда поймают. Хорошо еще, если нас считают в самоволке, а не дезертирами.
На земле лежал дубовый сук. Он отломился когда-то от виргинского дуба, к которому прислонился Счастливчик, но еще не прогнил и был толщиной сантиметров десять. Пан Сатирус взял его и переломил надвое.
— Вы пошли со мной, потому что боялись за свою жизнь.
— Мы выполняли свой долг, — сказал Счастливчик. — Теперь я уже это сообразил. Командир «Кука» приставил нас к тебе. Ни один морской офицер приказания не отменил. Мы не знаем, что это за люди там, на газохранилище.
— Русские, — сказал Горилла. — Мы думали, что это русские. Они же нам не показали своих удостоверений личности, а если бы и показали, то мы бы подумали, что это липа. Русские.
— Мы не офицеры, — сказал Счастливчик. — Нам мозгов по чину иметь не положено, верно?
Он высунул язык и вытаращил глаза.
Пан Сатирус стал издавать звуки, которые большинство людей в конце концов приняло бы за смех.
— Мы здесь можем продержаться много лет, — оказал он. — В этих лесах растут всякие вкусные вещи. И мы можем двигаться на юг, пока не придем к болотам.
— Они поднимут на ноги всех легавых, — сказал Горилла. Они поднимут по тревоге проклятую морскую пехоту и будут прочесывать местность, пока не найдут нас.
— Нет такого человека, который бы нашел шимпанзе в субтропическом лесу, — сказал Пан. — Я могу вскарабкаться на первую же попавшуюся пальму и запрятаться в листьях.
— Человека такого нет, — возразил Счастливчик. — А люди есть. Тысячи людей, десятки тысяч. Они могут срубить все твои пальмы. А как же мы? Мы люди, а не шимпанзе. Даже Горилла — человек, хотя и не похож.
Горилла Бейтс посмотрел на него и сказал:
— Спасибо, дружище.
— Может быть, вам лучше выйти на дорогу и сдаться? — сказал Пан. — Отдаться в руки вашего морского начальства… так это называется?.. И с вами ничего не случится.
Мичман Бейтс переглянулся со Счастливчиков и спросил:
— Ты где родился, Пан?
— В обезьяннике Бронкского зоопарка. В Нью-Йорке.
— Я знаю, — сказал Горилла. — Ты никогда не был на воле и один. В этой Флориде ты можешь замерзнуть; и тут бродят дикие собаки, кабаны и мало ли что еще. Мы уж лучше останемся с тобой.
— О, но ведь это моя естественная среда.
— Точно, — сказал Счастливчик. — Точно. А все же у нас нет выбора. Командир нас приставил к тебе.
— Пошли, — сказал Горилла. — Уберемся подальше. А то эти агенты из ФБР будут разыскивать нас с собаками.
И они поплелись по равнине, проваливаясь в лужи, так затянутые зеленой плесенью, что они казались лужайками, поднимая тучи москитов, после чего следовала мгновенная мучительная месть. Пан беззаботно схватился за куст, и в его ладонь впилась колючка. Ни у кого не было ни ножа, ни даже иголки, чтобы вытащить колючку; розовая ладонь быстро распухла.
Воды кругом было много, и Пан Сатирус собрал бесчисленное множество зеленых орехов, спелых и неспелых фруктов, нежных побегов деревьев. Но никто, даже Пан, не привык к такой диете. Оба моряка шагали под урчащую музыку собственных желудков, а Пан Сатирус стал как-то странно подавлен.
— А у морской пехоты всю дорогу служба такая, — сказал Горилла. Он сидел под пальмой, поддерживая свой объемистый живот обеими руками. От москитных укусов лицо его вздулось и стало вдвое шире.
— Но я, между прочим, пошел не в морскую пехоту, — сказал Счастливчик.
— Будь это Экваториальная Африка… — произнес Пан Сатирус.
— Нет тут никакой Африки, — сказал Горилла.
— Жаль, мы не взяли с собой доктора Бедояна.
— А что с него толку? — спросил Счастливчик. — Без своей черной сумки док в лесу был бы как все мы. Если уж доктор нужен, то полностью, с черным саквояжем.
Пан Сатирус где-то нашел большой круглый фрукт. Он вертел его в здоровой руке.
— Боюсь, невкусный.
— Все бывает невкусное, если не подано с пылу с жару, сказал Счастливчик.
— И если блондинка-официанточка не подаст тебе еще и бутылочку пивка, чтобы легче проходило, — добавил Горилла.
Счастливчик застонал.
— Нас погубила цивилизация, — сказал Пан Сатирус. — Хотите — верьте, хотите — нет, а подошвы у меня на ногах горят. Никогда в жизни я так много не ходил.
— Наверно, дома, в Африке, ты бы прыгал с дерева на дерево, — сказал Счастливчик.
— Не все время, — сказал Пан и потряс своей большой головой. — По крайней мере, так пишут. А сам я этого не знаю. Я всего лишь второсортный человек, а никакой не шимпанзе. За все семь с половиной лет я впервые обхожусь без сторожа.
Он посмотрел на своих друзей.
— Не считайте, что я говорю о вас пренебрежительно, джентльмены. Но вас никогда не учили ухаживать за шимпанзе.
— А я никогда не считал себя гориллой, — сказал мичман Бейтс. — Просто прозвали меня так.
— В общем, влипли, — сказал Счастливчик. — Уже почти ночь, а у нас нет даже спичек, чтобы развести костер. Да если бы и были, зажигать нельзя — агенты ищут нас на вертолетах. Как быть?
— Вон там, в полумиле отсюда, есть шоссе, — сказал Пан. Я видел с дерева, на котором росло вот это. — Он снова взглянул на фрукт, повертел его в длинных пальцах и швырнул прочь. — Я покажу вам дорогу, джентльмены.
— Прости, Пан, — оказал Счастливчик.
— Ты тут ни при чем.
— Да, — сказал Горилла, — зря ты вытащил нас из этой губы. Тебе с нами одна морока.
— Нет, нет. У меня ноги болят, и я не привык к этой пище… Я залезу на дерево и посмотрю, куда идти.
— Держись, Пан, — сказал Счастливчик. — Я понимаю, у тебя колючка в руке. Но ты можешь прожить годы на этой пакости, от которой у нас разболелись животы. Ты можешь согреться, накрывшись, скажем, пальмовыми листьями. Чего ж тебе сдаваться?
— Да мне не очень-то нравится здесь, — сказал Пан.
— Ты мне не заливай! — сердито оборвал его Счастливчик.
— Я второсортный шимпанзе и третьесортный человек, — медленно произнес Пан. — Я подумал, как я буду тут один, и мне стало не по себе. Я этого не выдержу.
— Это потому, что ты регрессировал, деэволюционировал или как там? — спросил Горилла.
— Да.
— Ты получил образование. Пусть из-за чужого плеча, но получил, — сказал Счастливчик. — Как живут шимпанзе? В одиночку?
— Они бродят небольшими группами — от двух до четырех самцов, вдвое больше самок и детеныши, сколько есть.
— Значит, ты не переменился, — сказал Счастливчик. — Ты все еще шимпанзе. Тебе нужно только даму. Ты оставайся здесь, Пан, а мы с Гориллой заберемся в какой-нибудь зверинец и умыкнем тебе жену.
— Нет, — сказал Пан. — У вас и без того достаточно неприятностей.
— Вот оно что! Ну, конечно, — сказал Счастливчик. Лицо его выражало печальное торжество. — Ты сожалеешь, что заставил нас нарушить долг. Нам было приказано караулить тебя, а мы не укараулили.
Пан уныло кивнул. Опираясь на руки, он раскачивался на них, как на костылях, и думал.
— Да. Мы ведь об этом уже говорили. Горилла, если захочет, может в любое время жить не работая и получать две трети своего нынешнего жалованья. Прослужив двадцать лет на флоте, ты можешь получать половину. Но вы не бросаете службы, флот чем-то дорог вам, и я, возможно, все вам напортил.
— Мы не дети. А ты не наш папенька, — прорычал Горилла. Тебе только семь с половиной лет. Мне пятьдесят два.
— Ты любишь флот.
— А черт его знает! — Горилла пожал массивными плечами. На гражданке перекинуться словом не с кем. Эти гражданские все пентюхи.
— Все твои друзья служат на флоте.
Горилла поглядел на Счастливчика, который снял свои черные ботинки и белые носки и рассматривал распухшую ступню.
— О чем это Пан толкует?
— О том, что он человек. Что ему нужны друзья, — сказал Счастливчик. — Но говорит он об этом как-то по-шимпанзиному.
— У меня никогда не было ни одного, друга, — сказал Пан. — Только сторожа, врачи да люди, которым я был нужен для экспериментов.
Счастливчик вздохнул и стал натягивать носки.
— Чему быть, Пан, тому не миновать. Это верно — мы с Гориллой в зарослях жить не можем.
— А я не могу жить без друзей, — сказал Пан. Он перестал раскачиваться на руках и сел, скрестив под собой короткие могучие ноги. Затем он стал чиститься. — Я скажу, что украл вас. Как Кинг-Конг в недавней телевизионной передаче. Взял под мышки двух моряков и унес.
— Чудишь, Пан, — сказал Счастливчик, надел носки, и они вместе направились к шоссе.
Пан время от времени влезал на дерево и высматривал дорогу.
Когда они вышли на шоссе, сумерки уже сгущались; бетон жег ноги Пана, и он шел по глубокой канаве, разбрызгивая тинистую грязь. Впереди сверкали огни города.
— Денег у нас нет ни пенни, — сказал Горилла. — Эти агенты все отобрали.
— Я совсем забыл про деньги, — сказал Паи. — У меня их не было ни разу в жизни.
— У Гориллы тоже… через два дня после получки, — заметил Счастливчик.
Горилла рассмеялся.
Форма на нем была уже не так блистательно чиста, как утром, но он каким-то образом умудрялся сохранять опрятный вид; вся заляпанная грязью и мятая форма тем не менее сидела на нем ловко.
— Постойте, — сказал Пан. — Я что-то нашел.
Это «что-то» оказалось длинной цепочкой, грязной и ржавой.
Пан разогнул одно звено своими могучими пальцами, обернул цепь вокруг пояса и закрепил ее, снова согнув звено.
— Теперь я дрессированная обезьяна, — сказал он. — Может, вы поведете меня в какой-нибудь бар и заработаете на мне немного денег?
Было уже совсем темно, но время от времени шоссе освещалось фарами проносившихся мимо машин. Счастливчик разглядел Пана и расхохотался.
— Ну и человек! — сказал он, но тут же поправился. — Ну и Пан. Послушай. Нас ищут по тревоге. Мичмана, радиста и шимпанзе. Может, мне сорвать одну нашивку и притвориться радистом второго класса? Кроме того, я уже не знаю, как мы можем замаскироваться.
— Ошибаешься, Счастливчик, — сказал Горилла. — Пан верно говорит. Кто подумает, что мы будем давать представление в салуне? Пан, если кто меня спросит, я скажу, что ты из этих самых резусов.
— Они у тебя из головы не идут, Горилла, — сказал Счастливчик.
— За тридцать пять лет службы в каких только портах я не побывал, с какими только ребятами и в каких только водах не плавал! А тут под старость услыхал, что есть что-то, чего отродясь не видел. Еще бы мне не думать об этом!
— Вы оба чокнутые, — сказал Счастливчик. — Но все равно пошли.
— Ложь во спасение, — сказал Пан. — Я читал о лжи во спасение. Теперь мы попробуем к ней прибегнуть.
— Из-за чьих только плеч ты не читал! — сказал Горилла.
Глава десятая
Телефон был выкрашен в ослепительно алый цвет. В наши дни заботливая телефонная компания обеспечивает (за дополнительную плату) аппаратами, подходящими к любому настроению, мебели или костюму, но это средство связи совсем не выглядело творением телефонной компании.
Во-первых, аппарат был покрашен, а не сделан из алой пластмассы.
Во-вторых, наборный диск запирался на замок, и пользоваться аппаратом могли только те, кому это было положено.
В-третьих, рядом денно и нощно стояли вооруженные часовые, поглядывая сквозь стекло звуконепроницаемой будки.
Человек в легком шерстяном костюме вошел в будку, отпер наборный диск, достав ключ из кармана, и поднял трубку. Он набрал только одну цифру и ждал, немного потея. Снаружи часовые с каменными лицами стояли навытяжку.
— Разрешите доложить, сэр, — сказал человек.
Послушав, он продолжал:
— Мы не знаем, сэр. Совершенно никаких следов… Да, вертолеты и полк морской пехоты. Я подумал, не привлечь ли бойскаутов… Нет? Слушаюсь… Да, с ним два моряка. Я попросил, чтобы в Вашингтоне проверили их личные дела. Возможно, они его украли. Или шпионы убили моряков и похитили его одного.
Затем он замолчал и слушал. В стеклянной будке было жарко, и, вероятно, поэтому лицо его стало приобретать тот же оттенок, что и аппарат. Или, может быть, наоборот — аппарат с этой целью и покрасили в алый цвет… для соответствия.
Наконец он снова заговорил:
— Слушаюсь, сэр. Но одно указание мы должны получить именно от вас. Я не беру на себя ответственности. Как его брать, живьем или стрелять?
Он снова стал слушать и на сей раз прислонился к стеклу.
— Слушаюсь, сэр, — сказал он, улучив удобный момент. — Но я допрашивал его лично, потом его допрашивали мои лучшие люди, но он не собирается выдавать нам секрет сверхсветового полета. Он не хочет говорить нам ничего не потому, что мы это мы, а потому, что мы — люди. Но если противник захватил его, то он может заставить его говорить при помощи пыток, или «сыворотки правды», или… Да, сэр.
В третий раз он молча слушал, слушал с напряженным вниманием. Наконец он еще раз сказал: «Слушаюсь, сэр» — и положил трубку. Повесив замок и подергав его, он открыл дверь стеклянной клетки.
Часовые не вытянулись при его появлении, потому что они уже стояли навытяжку.
Он вышел из будки и посмотрел на ближайшего часового, вооруженного винтовкой, пистолетом и штыком и стоявшего совершенно неподвижно.
— Он становится величайшим национальным достоянием, сказал человек. — Он собирается выступать по телевидению за десять тысяч долларов в неделю. Матери Америки, по-видимому, требуют, чтобы их дети видели его хотя бы раз в семь дней.
Часовой не ответил ему, потому что стоял по стойке «смирно».
— Но вы знаете, что он для меня? Для меня он — проклятая… беглая… обезьяна.
Часовые не шевелились.
Глава одиннадцатая
Как это часто бывает, последний бар на окраине города оказался далеко не лучшим баром, но, как известно, время не ждет… и агенты ФБР — тоже. Счастливчик вошел в кабак первым, произвел рекогносцировку и, выйдя, доложил, что там нет ни одного человека, похожего на агента ФБР.
— У всех такой вид, будто они нигде не могут найти работу вообще.
— На выпивку у них деньги есть, — заметил Горилла.
— Вы знаете, а на той вечеринке с девочками было довольно весело, — сказал Пан. — Как вы думаете, когда у нас появятся деньги…
— Ты у нас превращаешься в форменного алкоголика, Пан, перебил его Счастливчик. — Пошли. — Пан вручил ему конец до смешного тоненькой цепочки. — Я твой дрессировщик, понял? Горилла, может, тебе лучше постоять на улице? Не годится мичману впутываться в такое дело.
— Мы оборвались с губы вместе, вместе и будем, — сказал мичман Бейтс.
И они вошли. Это была действительно забегаловка худшего сорта. Поколения гуляк проливали пиво на некрашеный пол; десятилетиями нервные посетители пыхтели сигаретами, трубками и сигарами и прокурили все стены; к тому же вся когорта завсегдатаев не очень аккуратно пользовалась туалетом, который находился в глубине бара.
Пан Сатирус, всю жизнь проведший в чистоте и холе, закашлялся. У Гориллы Бейтса был страдальческий вид. Счастливчик Бронстейн, позвякивая цепочкой, матросской походкой, вразвалку направился к стойке.
Буфетчик взглянул на Счастливчика, потом на цепочку и по цепочке добрался до Пана.
— Эй, — сказал он, — ты что сюда приволок?
— Обезьяну, — сказал Счастливчик. — Мартышку-резуса. Подобрал ее на Гибралтарской скале. Это английский резус.
Пан Сатирус кашлял.
Горилла отошел и сел за столик.
— Он дрессированный? — спросил буфетчик.
— Он танцует, — импровизировал Горилла, — ходит на руках и передразнивает всех. Он дрессированный — это точно. Как на флотской службе, верно?
— Почем я знаю, — сказал буфетчик. Судя по выражению его лица, тот же ответ можно было получить на любой вопрос.
Одна посетительница с трудом поднялась со стула и, покачиваясь на высоких скривленных каблуках, пошла к стойке. На ней были оранжевые шорты и бюстгальтер такого же фиолетового оттенка, как и кожа, видневшаяся между двумя этими предметами туалета.
— Не кусается?
— Нет, — сказал Счастливчик. — Он любит дам.
Пан Сатирус сложил свои уродливые кисти, стал в позу капуцина, выпрашивающего земляной орех, и поймал в ладонь руку посетительницы. Он поцеловал эту руку очень нежно.
— Э, да он милашка, — сказала посетительница.
— Дайте ему доллар. Он опустит его в патефон-автомат и станцует для вас, — сказал Счастливчик. Он пристально посмотрел на посетительницу и добавил: — Даю поправку — станцует с вами.