– Уже три года прошло. – Мужчина на секунду прикусывает губу и продолжает. – Ничего не получается. За это время мы несколько раз обследовались. Мы оба здоровы.
«Стоп. Такого быть не может, – подумал Олег, – темнишь ты, Михалыч. Приврал жене, наверное. Ну как же! Покоритель пространства, второй пилот, и вдруг – к сексопатологу. Не ходил? Признайся – и дело с концом».
– А как вы сами думаете, в чем причина? Наверняка вы как-то пытались проанализировать ситуацию. – Олег сделал ободряющий жест, как бы приглашая пациента поучаствовать в поиске.
– Мы только с женой поговорили, я ушел в рейс, – нехотя начал Валерий Михайлович, – у нас аварийная ситуация была... Как бы вам объяснить... Капитан раскачал звездолет внутри тоннеля перехода и вывалился на «параллельную линию». Все благополучно закончилось. Евстафьев у нас признанный ас... Но я потом еще долго этот маятник вспоминал. Мне кажется – причина в этом. Не знаю почему. Не могу объяснить. – Он поморщился и устало покачал головой.
«Э-э, мужик! Да у тебя психотравма, – с облегчением подумал Олег, – детей у него нет... Артист! Не переживай, не спишут. Сейчас отправлю к Анечке Ситенко, она у нас тоже признанный ас... в таких делах. Муж у нее – командир патрульного крейсера, вся грудь в орденах. Так что Анечка наша на работе – круглосуточно».
Пациент взял направление, поблагодарил и вышел за дверь. Рабочий день закончился, Олег потянулся, встал из-за стола, обошел его и сел обратно, перебирая в уме текущие дела. Что-то он упустил. А иначе откуда взялось такое ощущение, что домой идти рано. Не просто рано – нельзя идти домой! Ошибся где-то? Где? Лицо космолетчика стояло у него перед глазами. Олег сделал еще круг по кабинету, снова включил компьютер, рассеянно просмотрел запись разговора и принялся изучать копию медицинской карты пациента с первого слова до последнего. Был этот Валерий Михайлович у сексопатолога! Запись есть: «Маятникообразное движение сперматозоидов. Бесплодие. Проведена генетическая коррекция. Диагноз: здоров». А детей нет. А ведь кто-то когда-то говорил, что генетическая коррекция ничего не даст и человечеству грозит вымирание. Где-то он уже это слышал... Олег Шатилов зарылся в справочную систему, нашел номер аварийного рейса, списки пассажиров звездолета «Истра», изучил их обращения за медицинской помощью за последние три года... Жаль, статистику рождаемости по конкретным пациентам глобальная сеть ему выдать не могла. Но этого уже и не требовалось. Как он сегодня сказал, второй пилот «Истры»? «Мне маятник этот потом еще долго снился»?
– Алексей Вадимыч! – Олег ворвался в кабинет.
– А ты не преувеличиваешь? – недоверчиво спросил главный врач, второй раз на своем веку выслушав невероятную теорию. Но теперь уже из уст своего коллеги, который до сих пор не давал повода усомниться в здравомыслии.
– Нет! Ни в коем случае. Здесь просто очень четкая связь с конкретной аварийной ситуацией. Не каждый из нас попадал в аварию на звездолете, но у каждого есть свои психологические зажимы! И если они лавинообразно сработают на ментальном уровне... И в глобальном масштабе... Хорошо, если дело ограничится бесплодием. А вы представьте себе психически обусловленный заворот кишок!
– Где-то у меня его визитка болталась, – пробормотал побледневший начальник, – но ты все-таки займись статистикой... нужна доказательная база... Я тебя с приема снимаю с завтрашнего дня. Подключи кафедру и практикантов всех возьми!
– Алло! Франц Францевич?!
– Нет. Это Гарольд Францевич говорит. Чем могу помочь?
– Меня зовут Олег Шатилов. Я психолог. Мне нужно с ним срочно переговорить!
– Вы знаете, в последнее время он... очень плохо себя чувствовал... – Олег похолодел, представив себе торжественные похороны и свежую могилу. – Все говорил о какой-то теории, беспокоился. И профессор Лужвинский (мы все очень ему признательны) помог с госпитализацией в психиатрическое отделение...
– Какая больница?! – перебил Олег.
– Да что случилось, Олег... э-э-э простите, не знаю вашего отчества?
– Мудак ваш Лужвинский – вот что, – тихо сказал Шатилов, – скоро вымрет. Вы можете начинать гордиться своим отцом, Гарольд Францевич. Давайте адрес.
Александр Зорич Похороны крокодила
Было утро. Марина Сергеевна, уборщица, явилась на работу с опозданием – подвел троллейбус, сел, голуба, на ледовую мель.
С жестяным упорством покорителей восьмитысячников брела она через сугробы к родному супермаркету. Ночной снег только начали кое-как чистить. Шаркали об асфальт сонные еще дворничьи лопаты.
Опасливо поглядывая на часы, она выкатила телегу с инвентарем на середину секции рыбы и морепродуктов и принялась оглядывать витрины, стойки, холодильники – все ли в порядке.
Вообще-то ее сменщица Нона по вечерам убирала на совесть. Но все может статься – тут на стекле сверкнет беглая чешуйка, там жирная полоса перечеркнет хромированный прилавок...
Старший менеджер Богдан будет с инспекцией ровно через три минуты. К моменту его появления все должно быть идеально. Марина Сергеевна беспокойно вертела седой головой. Что за день?! Сначала этот снег, потом ревматизм разыгрался, тут оказалось, из подсобки исчезли ее персональные совок и веник... С тяжелым вздохом она сняла с тележки химически синюю бутыль распылителя со средством для мытья стекол, вынула чистую сухую тряпку – с ними она чувствовала себя увереннее.
Сладенькая музыка полилась, потекла из динамика – до открытия «Сытый-сити» осталось десять минут.
Хлопотливый взгляд Марины Сергеевны скользнул по длинному стеклянному саркофагу с рыбой горячего копчения, он плавно перетекал в холодильник, загруженный филе и нарезками. Поднялся к стене с аквариумами. В самом большом из них серела грозовой тучей обреченная община зеркальных карпов. Едва ли сыщется более унылое и в плохом смысле слова более экзистенциальное зрелище, нежели это.
Невольничий рынок уже проснулся и шамкал ртами, а вот черные угри по соседству еще видели речные сны, свернувшись кольцами на мутно-желтом донном стекле своей выгородки, в то время как длинномордый крокодил... А вот крокодила не было.
«Неужто вчера-таки купили?»
Но сердце Марины Сергеевны подсказывало ей: что-то неладное произошло, неправильное.
Она принюхалась, вдумчиво втягивая воздух, как делают в фильмах следопыты.
В секции пахло тоской, скандалом, горем – как в домах престарелых или гримерных некоторых сто лет не ремонтировавшихся театров.
Нервно сжав губы, она пшикнула распылителем в пространство перед собой. Зачем – не понятно.
– Ну-с, что тут у нас? – мягкой поступью к Марине Сергеевне приближался Богдан, в респектабельном пиджаке, дивной с широким воротом итальянской рубашке и дешевом галстуке-приблуде. Его красивые голубые глаза глядели хищно, но как бы через силу, хотелось даже сказать «торчали» – перед выходом из дома он выпил слишком много кофе, силясь сменить ночную рифму «пабы-клубы-бабы» на какую-нибудь к слову «порядок».
– Чистота, Богданчик. Только вот крокодил... Куда подевался-то?
На лбу менеджера образовались две озабоченные складки.
Он достал из кармана мобильный, набрал номер. Долго не отвечали. Богдан чертыхнулся и набрал еще раз. Наконец повезло.
– Ариша? Спишь? Чего? Ах, простудилась... Плохо... Лечись там... Слушай, у меня тут вопросик один. Куда зеленого девали? Ну, крокодила. Что? А-а... Ты это серьезно? Ну ничего себе! Жжёте! А я подумал, что сбежал... – Богдан гаденько хохотнул.
Он спрятал трубку в карман и растерянно уставился в пол – мысль нехотя распихивала добытые сведения по дырявым карманам мозга.
– Что там сказали? – поинтересовалась Марина Сергеевна, подобострастно заглядывая в кое-как выбритое лицо начальника. – Продали голубу?
– Умер. Представляете?
Труп обнаружили вечером.
Зеленые глисты цифр электронных часов акробатически изгибались, показывая начало двенадцатого – «Сытый-сити» был пятнадцать минут как закрыт.
По-гусиному вытянувшись к складному зеркальцу, поставленному на витрину – там, в морозных глубинах, зернилась разновсяческая икра – прехорошенькая Галинька, она была уже в дубленке, возила по верхней губе восковым пальцем гигиенической помады.
Она дожидалась Женю, которая сдавала отчетность, чтобы вместе с ней идти к автобусу.
Не то чтобы идти в одиночку было опасно – микрорайон слыл приличным, хорошо освещался, да и улица производила впечатление людной, но такова была традиция. Галинька и Женя считались подругами.
Увлажненные губы призывно заблестели и Галинька удовлетворенно сложила помаду в косметичку.
Женя все не шла.
«Опять опоздала, копуша. Небось теперь там очередь на сдаче. А может Богдан решил проповедь прочесть, чтобы потом ему в кабаке веселей гулялось...» – вздохнула Галинька, извлекая из косметички голубой карандаш.
Раз есть время, можно и глаза накрасить.
Зачем прихорашиваться на ночь глядя (Галинька незаконно жила в женском общежитии Текстильного техникума, сразу по возвращении с работы она смывала косметику и, даже не поужинав, ложилась спать), было непонятно. Но Галинька привыкла доверять своей интуиции, а она, голосом старшей сестры – та еще в начале девяностых перебралась в Москву и теперь служила в салоне красоты – говорила: так правильно.
«Вероятно, она красится, чтобы осимволить Великое Освобождение, с которым у нее ассоциируется всякий конец рабочего дня. Это как пострижение новобранцев или молодых монахов, только наоборот...» – подумал проходящий мимо разнорабочий Саша. Он медленно грохотал тележкой, полной мороженых минтайных обрубков.
Смугленькое веко Галиньки послушно замерло, голубой карандаш прочертил длинную жирную стрелку.
Теперь левое.
Галинька примерилась... Как вдруг в карманном зеркальце, двустворчатая раковина которого как будто затаилась, чтобы вот-вот цапнуть девицу за нос, мелькнул желтый аквариум, точнее, акватеррариум, с единственным в экспозиции крокодилом. Одну третью часть составляла сухая пластиковая площадка, куда крокодил кое-как выбирался по ночам, чтобы порычать, поскрести когтями. Привычным взглядом Галинька окинула датчики – фильтр работает, температура воды 24, воздух – 35 градусов... Как во Вьетнаме.
Хозяин вольеры, молодой вьетнамский крокодил, лежал на дне, как обычно.
Нет, не как обычно.
Брюхом вверх!
Галинька громко вскрикнула, вскочила со своего вертящегося стула.
– Ты чего, Галка? – встревоженно поинтересовалась Женя, трогая ее за плечо.
– Посмотри же! Там, вон! Что ли, сдох?
Женя повернулась к аквариуму.
– Ну... да. Ужас какой...
– И что теперь?
– Наверное, похороны, – пожал плечами Саша, его крупной лепки ироничное лицо, обросшее двухдневной щетиной, блестело от трудового пота.
Но в этой Сашиной шутке не оказалось никакой шутки.
В секции рыбы и морепродуктов собрался народ.
Все еще в дубленках, Галинька и Женя походили на жен-мироносиц из баптистской брошюры. Они стояли ближе всех к аквариуму, излучая скорбное спокойствие.
За ними, оплывая от усталости как большая новогодняя свеча, расположилась продавщица из кондитерского Серафима, немолодая, неповоротливая женщина, всяким торговавшая на своем веку. Эпоха обэхаэсэса, с ее редкими, но оттого втройне грозными расстрельными делами, борьбой против несунов, «особо крупными размерами» и прочим народным контролем наложила на Серафиму печать непроходящего испуга. Выражение ее увядшего лица наводило Сашу на мысли о гримасах гибнущих внезапной насильственной смертью – оно было недоумевающим и одновременно мазохистически-радостным.
Серафиму придерживала за талию уборщица Нона – бесправное существо родом из грузинского села. Когда-то их названия завораживали даже диавольски требовательного поручика Лермонтова, теперь же не умели запомниться картографу.
С той же стороны витрины, что и Саша, стоял, поигрывая брелоком от машины (он никогда не упускал случая уточнить – «иномарки»), охранник, отставной майор Молоштанов. Крючковатый нос, мелкие бесцветные глаза, волосы в ушах.
Поодаль теребила пачку дамских сигарет Арина, менеджер этажа. Время от времени она изменяла позу, чтобы дать отдохнуть своим натруженным ногам, переобутым уже для улицы в теплые сапожки на высоком каблуке.
Остальных Саша, работавший в «Сытый-сити» только четыре месяца, совсем не знал.
Все по-разному молчали, вглядываясь в мутную воду аквариума с покойником.
«Гражданская панихида», – усмехнулся Саша.
– Товарищи, что делать будем? – воззвала Серафима, оборачиваясь. На собраниях трудового коллектива супермаркета она всегда что-то предлагала – сказывалась советская выучка.
– Ну... как это что? Закопаем!
Галинька зачем-то всхлипнула.
– А по ведомости проведем как «браковку», – задумчиво заметила старший кассир.
– Не получится. При браке нужно оформлять возврат, – сказала очкастая девушка из бухгалтерии. – А эта «Гортензия-альфа», которая нам животное поставила, уже месяц как самоликвидировалась, директор вообще в розыске...
– Тогда оформим как «порченый».
– Теоретически можно. Только если будет проверка, с меня за «порченого крокодила» снимут премиальные... Скажут, неправильные у тебя, Шарова, шутки.
– Можно сделать, чтобы его купили, – предложила Женя.
– Да кто его дохлым купит? Его и живым-то никто не покупал...
– Почему, предыдущего же купили, – возразила Галинька.
– То случайность была. Такие фраера, с фантазией, нынче редкость... – Молоштанов улыбнулся своему воспоминанию, сверкнул золотой зуб.
Эту популярную историю – про фраера с фантазией – Саша уже слышал. Некий бизнесмен привез купленного в «Сытый-сити» крокодила на стрелку с контрагентами, думал удивить. Поскольку он приехал раньше, сдал спортивную сумку с тварью в гардероб ресторана. Пока то да се, крокодил выбрался, довел до апоплексического удара лысого метрдотеля и принялся за сонную кухонную челядь... Его ловили габардиновым чехлом от дивана под улюлюканье и свист официантов, а потом, озлобившись, палили в болотно-серую тушку из газовых пистолетов, пока она не затихла на фальшивых булыжниках декоративного камина. Происшествие попало в газеты.
– Вы не поняли, – настаивала Женя. – Можно в складчину его купить, а потом похоронить. И тогда проблем не будет в отчетностью.
– Ты что! Такие деньги... Я лично возражаю! – заявила Серафима. – По справедливости, пусть начальство покупает. Завтра надо Богдану сказать.
Все промолчали, соглашаясь с Серафимой.
– Он, кажется, уже вонять начал...
– По-любому похоронить надо. Все-таки зверь... И, между прочим, антисанитария! А то как инспекция?!
– Похоронить, говорите? Имейте в виду, фройляйн, температура за бортом минус двадцать два! – возвестил Молоштанов. – За три часа яму не выроешь! Когда мы в Ямало-Ненецком...
– В контейнер с мусором – и вся недолга, – сказал Саша.
На него посмотрели так, будто он только что предложил испражниться в директорский сейф. Нет, хуже. Коллеги глядели на Сашу, как древние индийские отшельники-аскеты, живущие одними пранаямами, должно быть, глядели на лесных дикарей, питающихся сырым мясом – со смесью отвращения и жалости.
– Вы что, Александр! – взвизгнула Галинька.
– Об этом не может быть и речи! – поддержала ее Женя. – Мы его страшно любили! Я лично ему давала птицу, особенно он непотрошеную любил, и чтобы неощипанную... Рыбу ему давала, даже крысу один раз, ничего для него не жалела... Он такой был маська! Нет, его обязательно надо похоронить. По-нормальному. В земле! Разве это не понятно?
«Может, еще и место на четвертом кладбище приобретем? Скинемся на мраморное надгробие. Или, чего там, сразу на бронзовую фигуру – рептилия присела на задние лапы, напряглась для рывка в Вечность...» – но на этот раз Саша благоразумно промолчал.
– Оно-то, может, и правильно. Только где взять эту землю при минус двадцать два? А снега-то, снега, между прочим, полметра!
– Да вот хотя бы на «Заре», возле теплиц, – предложила кассир. – Я заметила, там земля всегда теплая, черная, трубы везде проходят.
«Зарей» назывался тепличный комбинат, им владел тот же холдинг, что держал «Сытый-сити». Там выращивали помидоры, огурцы и перцы, которыми круглый год торговала овощная секция. Овощи с «Зари» приходили бледные и плюгавенькие, какие-то недоношенные, не чета турецким и особенно египетским, глянцевым и мясистым. Но девчонки из овощной, с подачи Богдана, принялись рекламировать их как «экологически чистые», «без химии». Продажи пошли – ничто так не тешит русского человека, как подражание европейским бзикам.
– Значит решено: надо похоронить! – подвела черту под дискуссией Серафима. – Вот вы бы, красавицы, и занялись.
– Я не могу, – виновато проблеяла Галинька. – Сегодня в общежитие после двенадцати пускать не будут... На улице, что ли, мне ночевать?
– У Дениски завтра утренник, а мне еще подшивать костюмчик Кота-в-Сапогах. Знакомые дали, но размер большой. – Женя в отчаянии заломила руки.
– Ну, обо мне и речи быть не может. – Охранник со значением хлопнул пятерней по кобуре. – На посту! Вчера, понимаешь, шпана какая-то пыталась залезть в отдел сертификатов по пожарной лестнице... Пришлось вызывать усиленный наряд!
И, как видно, для усугубления произведенного впечатления, Молоштанов напел: «Как много их, друзей хороших... Лежать осталось в темноте... У незнакомого поселка...»
– «...На безымянной высоте», – зачем-то подтянул Саша. – Мой папа эту песню очень любит.
На Сашу вновь посмотрели осуждающе. Будто, в соответствии с неписаным кодексом Молоштанову петь было можно, а ему, Саше – нельзя.
– Вот пусть Саша его похоронит, – предложила Серафима, сурово сдвинув нарисованные брови. – Все-таки мужчина...