— Вы были в Ахтарске? — полувопросительно, полу утвердительно спросил мэр. Черяга кивнул.
— И что говорит Извольский?
— Извольский говорит, что угольщики — не пенсионеры, и должны жить на свои деньги, а не на чужие.
— Я не об этом! Я по поводу стрельбы…
— Это сделал Премьер. По приказу Извольского.
— Он вам так и сказал?
— Нет.
Черяга помолчал и добавил:
— Вообще-то это не очень похоже на Извольского, а, Геннадий Владимирович? Он ведь не любит действовать через бандитов. Я вообще так понимаю, что его любимое оружие — это пресса. По крайней мере, судя по истории с выборами Никишина и со льготными кредитами.
— Какими кредитами?
— Которые вы предоставили из городского бюджета принадлежащей вам сети магазинов. Кстати, господин гендиректор мне намекнул, что защита вами шахтерских пикетов носит не совсем платонический характер. В том смысле, что чем больше они будут бастовать, тем больше правительство выделит денег угольщикам, а чем больше правительство выделит денег угольщикам, тем больше денег будет в городском бюджете, а чем больше денег будет в городском бюджете, тем больше льготных кредитов вы сможете дать собственным магазинам.
Курочкин даже не покраснел.
— Вы должны на него подействовать, — сказал мэр, — вы понимаете? Вы представитель Москвы, следователь Генеральной прокуратуры. Он должен понять, что это позиция федеральной власти, что никто не допустит беззаконных расстрелов людей, которые всего-навсего просят, чтобы правительство отдало причитающиеся им деньги!
— Я в отпуске, — сказал Черяга, — я не выражаю точку зрения Генеральной прокуратуры.
— Вадим Федорович! Но ведь Извольскому это знать не обязательно, а? А что касается того, что вы в отпуске, так ведь неурочную работу можно компенсировать. А? Я думаю — ну, тысяч пять? Не рублей, разумеется…
Черяге очень захотелось спросить, откуда мэр нищего города возьмет пять тысяч «не рублей». Наверное, из внебюджетного фонда поддержки малого предпринимательства. Но вместо этого следователь промолчал, и мэр истолковал его молчание не совсем верно:
— Ну хорошо, десять тысяч. А? Вы должны напугать Извольского, вы не понимаете, насколько это серьезно…
— О чем шепчетесь?
Денис поднял голову. Рядом, на фоне сверкающего огнями дома, стоял темный силуэт: белые волосы и загорелое, невидимое в темноте лицо.
— А, Александр Ильич, — приветливо сказал мэр, — мы вот тут с Денисом Федоровичем обсуждаем вопрос об ахтарском директоре.
— А пошел бы ты отсюда, — негромко и безо всякой интонации сказал Негатив. Руки он по-прежнему держал в карманах, и весь его легкий, худощавый силуэт напоминал изготовившуюся для прыжка кошку.
— Я? — переспросил мэр.
— Ну не кузнечик же. Мэр откашлялся.
— Я, пожалуй, пойду, — известил он Дениса. И бочком-бочком заспешил к выходу из сада.
Негатив сел на его место. Денис не шевелился и молчал. Из раскрытых окон дома отдыха то и дело доносились взрывы смеха, и где-то в расселинах будущего грота стрекотал кузнечик. Они просидели так минуты две, потом Негатив потянулся к карману и достал оттуда тускло взблеснувший крошечный револьвер. Денис напрягся, но тут же на конце револьвера вспыхнуло голубое газовое пламя, осветив загорелые руки и белые манжеты бандита, сколотые сверкнувшей в лунном свете запонкой.
Негатив зажег сигарету и спросил:
— Куришь?
— Нет.
— А я на зоне начал.
И они опять замолчали. От Негатива слегка, но все-таки попахивало спиртным. Денис испытывал большое желание набить морду человеку, вчера приказавшему выкинуть его в мусорный бачок.
— Ты на Ольгу-то зря глаз положил, — сказал Негатив, — это такая девка, охомутает тебя как Вадика. Глазом не успеешь моргнуть, как вместе в Москву укатите.
И опять Денис заметил в словах бандита некую странность. Негатив говорил так, как будто Ольга была для него отдельным живым существом, со своим характером и своими закидонами. Крестному отцу города, по идее, вообще не полагалось считать, будто у ресторанной бляди может быть характер, — не говоря уже о том, чтобы отличать характер одной от характера другой.
Веселые крики из дома сменились залихватской музыкой.
— Знаешь, откуда у меня погоняло? — спросил Негатив.
— Из-за волос?
— Да. А знаешь, где я такие волосы заработал?
Черяга помолчал.
— На зоне. Я туда в девятнадцать лет попал. Знаешь, за что?
— Да уж наверно не за пятерку по географии.
— Я спортсмен был. Боксер. Гулял как-то вечером с девушкой. Навстречу три мента. Сильно поддатых. Увидели Настю, все обслюнявились. Подошли, говорят проверка паспортного режима. Ни у меня, ни у Насти паспортов нет. Менты цап Настю и говорят: «Идем, соска, в отделение, мы тебя сейчас там оприходуем». «А я?» — «А ты, парень, иди, пока по почкам не навешали. Там и без тебя мужиков хватит».
Негатив замолчал. Потом продолжил:
— Ну, я в кулаки, а они меня втроем сапогами. Настя успела убежать. А мне предъявили хулиганское нападение на работников милиции при исполнении служебных обязанностей. Мол, подлетел к троим в пьяном виде и нагло бился почками об их сапоги. Теперь понял, почему я ментов не люблю?
Черяга чуть пошевелился.
— А чего жы ты со мной разговариваешь?
— Хочу — и разговариваю. Ты братан Чижа. Слабо завтра со мной поехать?
— Куда?
— На стрелку. Ты же хотел с теми, кто братана завалил, разобраться? Черяга помолчал.
— Не стремно с собой мента на стрелку; брать? — наконец спросил он.
— Не дрейфь. Там твои коллеги будут.
— А стрельба будет?
— Да на хрен мне тебя брать на стрельбу, — с досадой сказал Негатив, — у меня что, своих солдат нет? Побазарим и разойдемся, ты мне и нужен-то, чтобы стрельбы не было, кто в московского следака шмалять будет? Ну так как пойдешь?
— Я не так привык разбираться. Негатив встал.
— А как? — закричал он, — как? Ты Извольскому что ли, повестку пошлешь? Да он эту повестку тебе в жопу засунет. У них там не ментовка — бордель, он начальника УВД минет попросит сделать, тот сей момент отсосет!
Денис некоторое время молчал.
— Ну что ж, — поеду.
Негатив поднялся и исчез в растворенной двери дома.
Денис посидел немного, вглядываясь в кирпичный чертеж грота и слушая музыку из раскрытых окон. Иногда музыка умолкала, и тогда, если; очень прислушаться, слышен был другой звук — у станции кто-то громко-громко кричал в матю-гальник, и в вечернем воздухе до трехэтажных особняков за кирпичной стеной долетало слабое: «азворовали Россию…» «мерть капиталистам».
Денис вздохнул и пошел к трехэтажному дому.
Внутри было по-прежнему весело. Негатив стоял на ступенях, ведущих в гостиную, окруженный целой кучкой паразитов. Со своими белыми волосами он напоминал кусок мокрого сахара, к которому сбежались муравьи. Последним в кучке стоял начальник городского УВД.
Денис прошел мимо в раскрытую дверь гостиной. И тут же услышал чей-то отчаянный вопль и звон разбитого стекла.
Посреди приемного зала, под роскошной люстрой, стоял неудачливый кандидат в губернаторы и сын генерального директора Мишенька Никишин. У ног его валялся разлетевшийся на тысячу кусков стакан. Перед ним, блестя настороженными глазами, возвышался мэр. Мэр осторожно пятился, пока не уперся задницей в праздничный стол. После этого он остановился и жалобно принялся обводить очами толпу. Он очень напоминал прикованную к скале красавицу, которая ждет, что сейчас толпу зрителей растолкает спешащий ей на помощь рыцарь. Но с рыцарями в толпе был дефицит.
— Ты-ты! Сукин сын! — сказал Никишин, поводя в стельку пьяными очами. — Ты деньги отдашь или нет?
И обернулся к аудитории.
— Вы представляете? Он у меня водку взял и второй месяц не платит.
— Как же я заплачу? — сказал мэр. — Ее никто не пьет, все самогон пьют. Вот придут из Москвы деньги, заплачу.
— Врешь ты, — проговорил Никишин, — вот у Кунака все расхватали. Что, по-твоему, «чернуху» покупают, а водку нет?
Мэр отчаянно оглянулся вокруг, заметил начальника УВД и Черягу и побледел еще больше. Начальник УВД отвел глаза.
— Ты, фуфел меченый, — сказал Курочкин, — попридержи язык!
Никишин вместо ответа жутко ощерился. Длинные его пальцы сомкнулись на спинке стула. Бывший кандидат в губернаторы схватил стул и от души им размахнулся, целясь в градоначальника. По счастию, Никишин был пьян выше глаз, и координация движений у него была не лучше, чем у амебы.
Курочкин проворно отступил в сторону. Стул свистнул в воздухе и обрушился на ни в чем не повинный торт, где и застрял всеми четырьмя ножками.
Дамы завизжали. Гендиректорский отпрыск шагнул вперед и попытался извлечь стул из произведения чернореченских кондитеров. Но стул завяз и не желал вылезать наружу. Курочкин шарахнулся к толпе и проворно перебирал присутствующих руками, словно надеясь выскочить наружу. Но люди прижимались друг к другу, как планки новенького забора, и задние ряды напирали на передние, чтобы получше разглядеть аттракцион.
Курочкин проворно отступил в сторону. Стул свистнул в воздухе и обрушился на ни в чем не повинный торт, где и застрял всеми четырьмя ножками.
Дамы завизжали. Гендиректорский отпрыск шагнул вперед и попытался извлечь стул из произведения чернореченских кондитеров. Но стул завяз и не желал вылезать наружу. Курочкин шарахнулся к толпе и проворно перебирал присутствующих руками, словно надеясь выскочить наружу. Но люди прижимались друг к другу, как планки новенького забора, и задние ряды напирали на передние, чтобы получше разглядеть аттракцион.
Никишин схватил полупустую бутылку с коньяком и шваркнул ее о стол. Останки бутылки и коньяка полетели во все стороны, а в руке смазливого сорокалетнего поросенка осталось горлышко, увенчанное терновым венцом стеклянных шипов. Никишин поднял над головой «розочку», как кинжал, и устремился на мэра.
Тот отчаянно боднулся о толпу. Люди наконец подались, и мэр полетел сквозь расступающийся живой коридор, набирая ускорение, что твоя «СС-20». Никишин погнался за ним. Денис выступил вперед и схватил директорского отпрыска за воздетую руку с членовредительским орудием. Тот рыпнулся было, но в этот момент из толпы вынырнул Негатив. Бандит молча перехватил вторую руку директорского сынка.
Никишин забился, как рыба в сачке, Негатив выпустил Никишина, затем молниеносно воздел обе руки и ударил буйного сподвижника обеими ладонями чуть пониже ушей. Никишин обмяк, словно в нем выключили зажигание, и свалился на пол.
Черяга оглянулся. Начальник УВД смылся бесследно — судя по всему, решив не вмешиваться в столь деликатную драку.
Негатив наклонился к Никишину, распростертому на полу, подобно увядшей ботве, и пошарил в его карманах. В правом кармане обнаружился толстый «лопатник». Бандит раскрыл кошелек. Деньги он не удостоил внимания, а вот из бокового кармана извлек маленький целлофановый квадратик с белым порошком внутри.
Шагнул к балкону, изодрал целлофан и вытряс содержимое на влажно блеснувшую далеко внизу клумбу.
— И чего это они не поделили? — спросил Черяга, остановившись в метре за спиной бандита.
— Так. Маленький эпизод деловой жизни города Чернореченска, — мрачно сказал Негатив. Он рбернулся, и черные его глаза насмешливо и нагло уставились на следака, как бы издеваясь: «А что же ты не спрашиваешь, откуда порошок? И что ты ухом не повел, когда Никишин кричал, что вот-де анашу у Кунака покупают, а водку — нет. Иль ты не знаешь, что Кунак- мой бригадир?»
Денис опустил глаза, развернулся и молча прошел в гостиную.
Людская лужица уже шумела по-прежнему, гости сползались к столу, и Денис быстро заметил еще одного нужного ему человека- попугая Кешу.
Заместитель председателя Чернореченсксоцбанка стоял в самой стратегически выгодной позиции- рядом с блюдом осетрины. Из стопки пластмассовых тарелок, стоявших на столе, попугай Кеша выбрал самую обширную, и щедро наложил на нее все, что послал Бог гостям Чернореченсксоцбанка. Теперь Кеша, повернувшись лицом к гостям и уткнув чавку в тарелку, поглощал ее содержимое со страшной скоростью.
Это был плохой знак.
Когда какой-нибудь журналист, или литератор, или тому подобный санкюлот нажирается на званом банкете, это еще простительно — в конце концов, когда санкюлоту еще обломится икорка под пятизвездочный коньячок? Когда же икорку с треском употребляет зампред крупнейшего в городе банка, само собой напрашивается подозрение: или зампред скуповат, или держит его руководство в черном теле, или, наконец, он как-то подсознательно чувствует преходящее свое положение и стремится откушать икорки впрок.
Денис подождал, пока тарелка Старикова опустела, и тронул школьного приятеля за рукав.
— У меня есть к тебе дело, — сказал Черяга.
— Ну?
— Отойдем.
Стариков еще раз совершил круг почета вокруг стола, заново наполнив тарелку, и оба школьных приятеля вышли на маленький балкон, опоясывавший внушительное обиталище Лагина. Далеко-далеко внизу лежал темный город, и на фоне серебрящейся реки вздымался обставленный лесами памятник шахтеру.
— Так что ты хочешь сказать, — спросил Стариков, цепляя кокетливой вилочкой обильно нафаршированное икрой яйцо.
— Зачем ты ездил к Извольскому? — спросил Черяга.
— Что?
— Я видел твою машину сегодня на площадке перед заводом. Ты предлагал ему бумаги, которые для тебя украл мой брат?
— Ты что, пьян? — отшатнулся от Черяги Стариков.
— Слушай, Кеша, мой брат был бандит, а не банкир. Он был очень обижен на ваш банк и был готов устроить ему любую подлянку, но только кто-нибудь из высокопоставленных людей в банке мог разъяснить ему про бумаги.
— Какая подлянка? Какие бумаги?
— Которые он передал тебе в Квадратном, ночью, через час после того как он их спер и за час до того, как его убили.
— Да у тебя в голове все схемы полетели! Какие у тебя доказательства?
— У меня нет доказательств, — сказал Черяга. — Если бы я был в Москве, я бы мог задержать тебя и обыскать твою квартиру, но я не в Москве. Но вот что характерно — вашему шефу Головатому особых доказательств не нужно. Ты знаешь, что он весь город поставил на уши, чтобы ему нашли тех, кто увел кабель? На кабель ему, конечно, плевать, но он полагает, что если в банке пропадает кабель и отключается сигнализация, и в ту же ночь из, банка пропадают важные бумаги, то это совпадение не случайно. И он хочет выйти на бумаги через кабель. Как ты думаешь, сколько ты проживешь после того, как я скажу, что в записной книжке моего брата почему-то накарябан твой сотовый телефон?
— Не может быть…
— Может. И что всего интереснее- твой телефон 5-13-83. А у брата он почему-то записан наоборот- 3-83-15. Я проверил- в городе ни один телефон с «тройки» не начинается. С чего это Вадику вздумалось играть в конспирацию, а?
Стариков побледнел так, что это было заметно даже в темноте.
— Но… пролепетал он.
— По приказу Извольского убили моего брата, — сказал Черяга, — и я намерен разобраться с Извольским сам. Понял? Или ты отдаешь мне документы, или я зову Негатива, — вон он, кстати, легок на помине.
Стариков чего-то булькнул.
Дверь на балкон растворилась, и в ней показался достопочтенный вождь профсоюзного движения господин Валентин Луханов. Господин Луханов имел сбоку хорошенькую девицу лет шестнадцати и был, видимо, пьян. В силу своего общественного призвания господин Луханов не имел возможности проживать в трехэтажных особняках и напиваться каждый день до усрачки, поэтому, когда имелась возможность пожрать на халяву у сильных мира сего, господин Луханов эту возможность использовал на двести процентов с хвостиком.
— Привет прокуратуре, — сказал господин Луханов, — в-вы были у Извольского?
— Да. Господин Извольский утверждает, что мэру навешали по шее из-за рынка и прочих коммерческих дел. Говорит, что половина дотаций шахтерам пошла на закупку фальшивой водки.
— Вранье! — сказал Луханов. — Это одна областная газетенка напечатала по заказу Извольского. Приезжали три комиссии, проверяли — ничего подобного.
— А газете иск предъявили?
— Еще нет. Будем предъявлять. На балконе появилась еще одна парочка: глава Чернореченсксоцбанка и Негатив.
— Денис Федорович! — сказал Луханов. — Вы знакомы? Позвольте вас познакомить, народный депутат Фадарин Александр Ильич, уважаемый в городе предприниматель… А это, так сказать…
Луханов не договорил. Его внезапно бросило вперед, и он как-то нелепо взмахнул рюмкой, чтобы удержаться. На белом пиджаке народного защитника расцвело большое красное пятно.
— Ну вот, обрызгался, — недоуменно сказал Луханов, глядя на испорченную манишку. В следующую секунду новая пуля, выпущенная из снайперской винтовки, рассадила ему голову.
Луханов как-то нелепо загреб ногами и сделал шаг назад. Грузное тело шмякнулось о перила, те подломились, и профсоюзный лидер полетел вниз, на темную влажную землю.
— Черт! Мои розы! — сказал директор Чернореченсксоцбанка. Черяга оглянулся.
— Памятник! — закричал Черяга. — Стреляли с памятника!
— Убью! — заорал Негатив, перекрывая начавшийся визг. — Пасть порву за Вальку! Ну сука, Сляб — берегись!
Черяга был прав- стреляли с величественного памятника шахтеру, возвышавшегося на три этажа над всеми «новорусскими» дачками, — точнее, с окружавших памятник лесов. Разумеется, к тому времени, когда молодцы Негатива и ментовка подоспели к подножию последнего, киллера и след простыл, и только отпечатки «мишленов» на влажной приречной глине свидетельствовали о том, что три минуты назад отсюда кто-то быстренько убрался.
Когда суматоха улеглась, и Черяга попытался отыскать своего школьного приятеля Старикова — оказалось, что тот давно и заблаговременно смылся.