Из машины его выволакивали вдвоем, Черяга на пару с Калягиным, гендиректор вцепился в рычаг переключения скоростей и порывался ехать обратно стреляться с Володарчуком, а потом вдруг как-то неожиданно быстро затих, дал раздеть себя и уложить в постель.
Черягу отвели в комнату для гостей, с отдельным туалетом, отделанным розовым кафелем, и кроватью шириной с озеро Байкал. Черяга как-то не протестовал. В Чернореченске его ждали три трупа и ментовка, скорее всего осведомленная об их происхождении и наверняка оным интересующаяся.
Часа через два по телевизору показали речь вице-премьера на железнодорожных путях. Московский чиновник сказал, что правительство во всем разберется и выплатит шахтерам те деньги, которое она им должно, а те, которые оно им не должно, постарается взыскать с посредников.
После этого премьер отбыл в Москву. Из-за разницы во времени он вполне успевал на банковский праздник.
Телекорреспондент спросил у одного из членов стачкома, будут ли они продолжать бастовать, и тот ответил, что стачком решил бастовать до тех пор, пока правительство не начнет перечислять деньги. По правде говоря, то, что решил стачком, ни капли значения не имело. Толпа людей на рельсах казалась к этому времени совершенно неуправляемой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ РАЗВОДКА
Было около двух часов ночи, когда Денис проснулся и встал. Комнаты, предназначенные для гостя, находились в боковом крыле здания, наискосок от кабинета Извольского, и Денис увидел бледный свет лампы в окне директора.
Денис прошел красивым коридором со стенами белыми, словно кости мертвеца, и постучался в дверь. Потом вошел внутрь.
Извольский, с босыми ногами и в старых потертых джинсах, сидел за гостевым столиком в собственном кабинете. Тяжелое рыхловатое тело утопало в черном кожаном кресле, одинокая лампа освещала бледное лицо и бутылку дорогого коньяка на столе. Бутылка была полная, рядом с бутылкой стоял пустой же стакан. Перед бутылкой стоял обыкновенный белый телефон с покатым брюшком, и тут же лежали два мобильника.
В полутьме, без россыпи огоньков на селекторе и свиты, лицо гендиректора казалось почти человеческим.
— Присаживайся, — сказал Извольский. Денис сел и налил себе стакан, но пить не стал.
— Звонка ждете? — сказал он, указывая на телефоны.
— Да.
— И от кого?
— От Премьера. Должен позвонить и сказать, что пикет снят. А Негатив против этого по тем или иным причинам не возражает.
— Он сейчас что — в Чернореченске?
— Да. Ты пей коньяк. Хорошее пойло. Денис отпил глоток. Коньяк был действительно потрясающий.
— А что это за банк «Ивеко?» — спросил он.
— Есть московский банк, который играет в ту же игру, что и Премьер. Володарчук сказал, что если я продам завод московскому банку, то банк «Ивеко» прокредитует правительство, правительство выплатит шахтерам то, что они требуют, и шахтеры уйдут с рельс.
Черяга помолчал.
— Значит, — сказал он, — у вас было два выбора: либо продать завод банку, и банк заставит правительство убрать шахтеров с рельс, либо продать завод бандитам, и они опять-таки уберут шахтеров с рельс?
— Да.
— И вы предпочли бандита?
Извольский промолчал.
— По-моему, вы неправы. Если денег у правительства действительно нет, а банк согласен их дать…
— Конечно, согласен! — ядовито сказал Извольский. На практике это будет выглядеть так: банк «Ивеко» возьмет бюджетные деньги правительственных учреждений, которые бесплатно держат у него расчетный счет, и эти бюджетные деньги он бюджету же одолжит под 100 % годовых. После этой блистательной финансовой операции правительство направит свои собственные деньги, одолженные ему банком «Ивеко», на покрытие своих же элементарных обязательств, а государственный долг увеличится на двести миллионов рублей или сколько там «Ивеко» ссудит правительству. А банк получит 100 % годовых плюс мой завод.
— А вам с заводом расставаться не хочется?
— Я не отдам завод банку, — сказал Извольский. — Понятно? Между банком и бандитами я выбираю бандитов. Потому что банк «Ивеко» ничего другого не умеет, кроме как брать бюджетные деньги и ссужать их бюджету. Это его фирменная операция. Ноу-хау. Стой поближе к кормушке и лопай на халяву. А халява кончается. Семьдесят миллиардов долга, восемьдесят миллиардов долга, сто миллиардов — сколько веревочке не виться, а совьется она в петлю. Петля называется обесценение рубля. А обесценение рубля означает, что банк «Ивеко», который брал дешевые кредиты в долларах на Западе и кредитовал государство в рублях, вылетает в форточку с шумом и свистом.
Полное, незагорелое лицо Извольского раскраснелось. Губы дрожали.
— Про директоров рассказывают всякую дрянь, — сказал Извольский, — я сам про себя могу рассказать кучу дряни, больше, чем любой прокурор, потому что мозгами прокурор не вышел — сообразить, что и как я прокручиваю. Да, я не плачу в бюджет и не буду платить, пока с меня сдирают три шкуры. Да, я держу бандитов и буду держать, пока это паршивое государство своим судом не сможет гарантировать заводу исполнение контрактов. Да, я покупал чиновников и буду покупать, пока они продаются. И вообще, если государство раздвигает ножки и ложится на спину, у него нет потом морального права вопить, что его изнасиловали.
Но у меня есть одно отличие от банкира. Я — произвожу. А банкир только жрет. Может быть, я не плачу бюджету деньги, которые пойдут на покупку заграничных вилл банкиров, но я плачу рабочим, которые на эти деньги покупают российские сыр и колбасу! У нас в стране система откупов наоборот — сначала государство собирает деньги, а потом отдает их банкам! И эти банки в силу своей жадности и тупости уже умудрились зарезать курицу, которая несла для них золотые яйца, курицу, которая называлась бюджет российской федерации!
Зачем банку мой завод? Чтобы производить? Банк не знает, как это слово пишется! Он возьмет АМК и выгребет из него все деньги, чтобы заткнуть дыру в собственном балансе! Нет, я верю, что у него самые лучшие намерения, но у него просто слишком большая дыра! Это как купеческий корабль, который дал течь, и эту течь затыкают всем, что подвернется под руку- парча так парча, атлас так атлас. Бюджет так бюджет. Завод так завод.
Черяга молчал. Ему не нравилось, что директор совершенно трезв, и что бутылка коньяка перед ним не почата. Если человек не мог уснуть и встал, чтобы напиться, это одно. А если человек встал, чтобы напиться, и не стал пить, это другое.
— А все-таки, — спросил Черяга, — что у вас Премьер просил сначала, а что потом?
— Магазины, — отозвался Извольский, — заводские магазины.
— Какие магазины?
— Всякие. Электроника, жратва. Есть довольно много точек, которым я давал деньги на обзаведение. Понятно, что они не платили ничего, кроме налогов, да и налогов-то они платили с головку комара. Мисин есть такой — мой школьный приятель.
— И вы отдали школьного приятеля в крепостные Премьеру?
Извольский некоторое время молчал.
— Я за завод десяток Мисиных отдам, — наконец проговорил он.
— А потом?
— А потом он просил Steelwhale.
— Это что?
— Фирма, через которую прокат идет на экспорт.
— Всю фирму?
— Часть.
— И это была плата за убийство мэра?
— О господи! — сказал Извольский. — Да не собирался я ему отдавать экспорт металла!
— Но вы же продали ему «Стилвейл».
— Ну и что? Эти компании — однодневки, бабочки, сегодня есть — завтра нет. Я ему компанию продал, а завтра другую завел. Ну и будет он сидеть со своей «Стилвейл» с уставным капиталом в двадцать американских долларов. Ну и? Пусть он уставом подотрется и сэкономит на туалетной бумаге.
— То есть вы хотели его кинуть?
— Просто объяснить, чем безмозглые бандиты отличаются от директоров.
— А вы понимаете, что это он вас кинул? Что после того, как вы согласились насчет «Стилвейл», у вас не было сиюминутных причин для отказа поделиться акциями завода?
— Заткнись, — сказал Извольский. — И без тебя тошно.
Оба собеседника некоторое время молчали. Потрескивали дрова в камине, да посверкивал темным боком стакан с коньяком.
— А разве вы не помогали губернатору на выборах? — спросил Денис.
— Помогал.
— А он?
— А он запретил моим рабочим идти демонстрацией в Чернореченск.
— Почему?
— Потому что благодарность — эта такая собачья болезнь, как сказал товарищ Сталин. У нас область шахтерская. Народ бедный и злой, голосует за губернатора. А я порчу общую картину. У меня рабочие сытые и деньги получают. А вообще-то господин губернатор намекнул, что готов мне помочь. Если завод будет платить не четыреста миллионов в бюджет области, а этак два миллиарда.
— И вам двух миллиардов стало жалко.
— И вам двух миллиардов стало жалко.
— У меня их нет.
Директор обмакнул губы в коньяк, поморщился и поставил стакан обратно.
— Вы должны были сами догадаться, — проговорил Черяга, — после того, как вместе с пикетом убили моего брата. Неужели вам не показалось подозрительными, что убили того самого человека, который обещал вам компромат? Ведь его могли убрать, только если Премьер с Негативом были в сговоре…
— За кого ты меня принимаешь? — осклабился директор. — Я ничего не говорил Премьеру о компромате. Так что твоего брата убили действительно случайно.
Денис покачал головой.
— Нет. Видел девушку, с которой я приехал? Это невеста брата. Беременная.
— Да? А мне показалось — блядь…
— В общем-то да. Негатив отдал ее брату. Извольский подумал:
— И решил забрать обратно?
— Да. И послал его под пули. Им нужно было, чтобы во время первого налета подстрелили не только шахтеров, понимаешь? Чтобы жертвой оказался кто-то из чернореченской братвы. Чтобы можно было начать тебе дергать нервы, морочить голову и таскать на разборки. Ну, а мой брат идеально для этого подходил. Негатив грохнул парня, к которому ревновал, а выкуп с тебя стребовал… Так бы он Вадика, может, и не тронул, а то пополз бы слушок, что Негатив собственных ребят мочит, и из-за чего? Из-за им же отданной бабы?
Денис помолчал, потом добавил:
— А ведь Вадик как чувствовал, что пора уносить ноги. Если бы ничего не чувствовал — не полез бы в эту историю с папкой. Правда, его Ольга накручивала. Тоже, наверное, понимала, что Негатив и сам ее, порченую, замуж не возьмет, и бригадиру своему не даст…
— То-то она мне глазки строила, — вполголоса пробормотал Извольский.
Они опять помолчали, и Черяга спросил:
— А где Калягин?
— Домой уехал.
— И ты его отпустил?
— А почему нет?
— А он на тебя не настучит Премьеру, а? Ведь он понимает, что если Премьер с Негативом объединятся, его «федерации» вообще не жить. Сотрут в один момент, как Содом и Гоморру. Исчезнет, так сказать, с политической карты.
— Они ненадолго объединятся, — сказал Извольский. Губы его тронула слабая и нехорошая улыбка. — Двум стволам тесно в одной кобуре. Они объединились, чтобы захапать кусок завода. Потом они начнут его делить, и пойдет веселье. — И ты дожидаешься этого момента? Извольский пожал плечами. Улыбка его стала чуть шире, и чем дольше улыбался Извольский, тем меньше она нравилась Черяге. Наверное, Извольский был прав. Наверное, он был производственником, в отличие от бандитов, банкиров и чиновников. И все-таки улыбка его в этот момент напоминала улыбку маньяка.
Резко, словно будильник, затрещал телефон, и тут же в ответ ему откуда-то из деревни донесся крик петуха.
Извольский неторопливо взял трубку. Беседа продолжалась недолго. Извольский несколько раз сказал «да», безжизненно улыбнулся и закончил разговор.
— Ну что? — спросил Черяга.
— Пикет снят. С лидерами официального и независимого профсоюзов было достигнуто полное взаимопонимание насчет того, что их могут размазать по стенке.
— А Негатив?
— Он об этом по телефону не говорил. Сказал, что надо завтра встретиться.
Извольский усмехнулся и проговорил:
— Знаешь, что самое замечательное? Что все лавры за победу над шахтерами получит наш общий знакомый господин Володарчук. Ну как же — пришел, увидел, отговорил!
Прошло еще двадцать минут, и Мобильник Извольского снова залился короткой трелью.
— Да, — сказал гендиректор, — понял. Спасибо.
— А это кто? — полюбопытствовал Черяга.
— Начальник железной дороги. Говорит, что первые вагоны будут на комбинате через четыре часа.
Гендиректор посмотрел на часы и добавил:
— Я, пожалуй, поеду на завод. А ты спи, следак. Третий час — скоро ночь кончится.
Сунул ноги в кроссовки и пошел, хромая.
Черяга все так же сидел в уютном кожаном кресле, время от времени обмакивая губы в коньяк и бессмысленными глазами смотря на камин.
Боже мой! Бумаги, за которые был убит его брат и еще куча людей, бумаги, за которые Извольский был готов заплатить не меньше пятидесяти тысяч долларов, бумаги, которых было достаточно, чтобы упрятать в тюрьму половину верхушки Чернореченска и, возможно, самого Негатива, — они были просто никому не нужны?
Толстый вице-премьер Володарчук даже не глянул на них, потому что ему важно было поставить комбинат на колени и надеть на него ошейник, припасенный союзным Володарчуку банком, Извольскому они были не нужны, потому что он решил пойти на мировую с бандюками, следствию они были не нужны, потому что компрометировали правительство и федеральный бюджет…
Белый телефон резко зазвонил. Черяга глядел на него некоторое время, не шевелясь, но телефон продолжал надрываться и скандалить, и наконец следак взял трубку.
— Алло! Славик!
— Кто это? — спросил Черяга.
— Это Шманов, начальник дороги! Буди Славку!
— Что вам надо? — хмуро уточнил Денис.
— Скажи, что шахтеры снялись с рельс! Вагоны будут на заводе через пять часов!
— Вячеслав Аркадьевич на заводе, — сказал Денис.
Шманов бросил трубку.
Забавно. Начальник железной дороги. А кто же звонил Извольскому полчаса назад?
Внезапно Денис подумал, что оставаться ему в этом доме крайне опасно. Утром сюда пожалуют Негатив с Премьером. За своими тридцатью процентами или сколько им там просватано. Он, Денис убил трех людей Негатива, и даже если Негатив об этом за прочими хлопотами еще не осведомлен, то уж Извольский не замедлит его просветить.
Негатив наверняка захочет содрать с Дениса шкуру, и вряд ли Извольский будет этому препятствовать. Он ведь даже этого несчастного Мисина, своего школьного друга, сдал в крепостные Премьеру. Как там сказал Извольский, выкидывая своего предшественника? «Если хочешь благодарности, заведи себе пуделя».
Да и за что Извольскому быть ему благодарным? За бумаги? Но бумаги эти, как выяснилось, годны только на удобрение полей. За то, что на восемь часов раньше узнал, что Негатив с Премьером учредили ему роскошнейшую подставу? Ну и что это изменило?
Наоборот — Извольскому совершенно невыгодно, чтобы на свете был человек, которому доподлинно известно, кому проданы 30 % акций комбината. И, возможно, он был так откровенен потому, что беседовал с почти что покойником. Директор, по кличке Сляб, должен быть только благодарен Негативу, если тот возьмет все хлопоты на себя.
Надо было вставать, будить Ольгу, куда-то бежать. Куда? В Москву? Смешно. Хорошо расследовать дела про маньяков. Маньяк не занимает высоких постов, не заседает в правительстве, не является членом совета директоров меткомбина-та… За маньяка никто не заступится, его можно гасить всем имеющимся в распоряжении арсеналом, и судья не возьмет взятки у маньяка…
Да, в Москве немножко больше ментов и начальства, чем в Чернореченске, и они куплены не одним оптовым покупателем, а десятками банд, компаний и банков, но вряд ли у Дениса найдутся деньги купить у московских органов свою жизнь.
И Денис никуда не побежал.
Он сидел все в том же кожаном кресле, смотрел, как за окном крадется серый, цвета шлакоот-вала рассвет, и незаметно для себя задремал.
Когда Денис проснулся, было уже половина одиннадцатого утра. Круглое солнце катилось по небу, и лучи его хлестали в окно, как расплавленный чугун из доменной летки. Крупная муха с золотым брюшком села Денису на руку, встрепенулась и полетела прочь.
Денис был еще жив, и это радовало.
Черяга потянулся, упал на пол, отжался на кенцах от пушистого ковра, и отворил дверь.
За дверью лыбился невысокий, но крепенький охранник. Под мышкой у него бугрилась расстегнутая кобура.
— Вы куда? — спросил охранник.
— А что, нельзя? — осведомился Черяга.
— Вячеслав Аркадьевич просил, чтобы вы его дождались, — объяснил охранник.
В пролете лестницы замаячили еще двое. Ну да. Вячеслав Аркадьевич просил, чтобы его дождались, и просьбу свою подкрепил тремя вооруженными бугаями.
— Я в туалет, — буркнул Черяга. Его отвели в шикарное заведение с позолоченными кранами и махровыми халатами. Вместо ванны в заведении оказался огромный, похожий на цветок лотоса джакузи, и Черяга с непривычки провозился с кранами добрых десять минут. «Хоть напоследок в джакузи помоюсь, узнаю, что это такое», — рассудил следователь.
Собственную грязную одежду у Черяги забрали, а взамен выдали белую рубашку и жемчужного цвета брюки, к коим прилагался галстук и пиджак. Брюки видимо принадлежали хозяину дома, и чтобы они сидели нормально, Черяге пришлось провертеть в ремне лишнюю дырочку на почтительном расстоянии от ее соседки.
Черяга привел себя в порядок и вернулся под ненавязчивым конвоем в гостиную, где его уже ждал изысканный завтрак.