Наверно.
И если его здесь еще нет, значит…
Это плохое место.
Я тряхнул головой, отгоняя предательскую мыслишку, но все равно почти видел: Виктор и Шатун, начинающие атаку, как и договаривались. И натыкающиеся на двух падучих. Вот, наверно, почему та, вторая, не тронула Гоша. Такая сильная, что смогла взглянуть в него, даже не дав ему этого почувствовать. Распотрошила его, все его мысли, все наши планы — и оставила. Пока оставила. Чтобы неспешно разделаться сначала с Виктором и Шатуном, а потом добить нас с Гошем. Разбить на два боя. Разбить нас на части. Два в два и еще раз два в два. Вместо четырех к одному, как мы надеялись…
Это плохое место!
Что сделал Гош, когда понял это? Бросился им на помощь?
Бросился. Иначе бы он уже вернулся…
Стрелка завершила круг. Полночь. С неимоверной четкостью, будто шоры упали с глаз, я вдруг понял, что остался один. Здесь. Отрезанный от всего мира. И уйду отсюда тоже один. Если вообще уйду…
Это плохое место.
Старик же говорил, что это не шутки… Что однажды…
Я ведь знал, что сюда не стоит соваться? Ведь знал же — где‑то в глубине души… Знал, верно?
Стрелка отмерила еще пять минут. И еще десять. Уже полчаса сверх того, когда должна была начаться атака… Когда она и началась.
Надо было забыть про это место. И ничего не говорить ни Гошу, ни Старику. Просто забыть…
Я вдруг понял, что глаза у меня мокрые не только от капель дождя, скатывающихся полбу. Но надо уходить. Последнее, что я еще могу сделать, — это успеть уйти. Если те две чертовы суки взяли Гоша, Виктора и Шатуна, то уж перед смертью‑то они успели распотрошить их до конца Они знают, что я здесь.
Я попятился, не отрывая взгляда от дома.
Надо бежать. Если не ради себя, то ради Старика. Про него ведь чертовы суки теперь тоже знают.
Я развернулся назад и — налетел на человека.
— Тихо, тихо… — зашептал Гош.
За ним зашуршал еще один плащ. И чуть дальше мелькнуло еще одно бледное пятно в темноте — чье‑то лицо.
— Гош! Какого дьявола! — Я с трудом удержался, чтобы не заорать в полный голос, чтобы не врезать его в грудь кулаком. И не по‑дружески, а от души. Со всей дури. И лучше — в живот. Чтобы до печенок понял, как такие кунштюки выкидывать! — Что вы там шлялись столько?! Я уже…
Я закусил губу, заставив себя замолчать. Кажется, Виктор усмехался в темноте.
— Мужик вышел из дома, — подал голос Шатун. — Ходит сбоку, будто что‑то почуял.
— Пришлось тихо, — сказал Гош.
— Он вас заметил?
Гош скептически сморщился. Качнул головой. Это значит: надеюсь, нет.
Виктор просочился между Гошем и Шатуном.
— Ну и где ваша машина? — Он скрипнул плащом, щелкнули крышки бинокля. — Та‑ак… И правда машина. — Он раздраженно цокнул. — Черт возьми… Должен был сообразить, почему мальчишек двое…
— Все должны были сообразить, — сказал я.
— Ну вы‑то ладно, а вот я должен был… — пробурчал Виктор и замолчал, разглядывая дом.
Лишь шуршал дождь да мерцал фонарь над входом.
Две суки, а теперь еще и мужик что‑то почуял…
И — еще хуже — я трус. Трус. Как же быстро я сдался… Как легко уговорил себя, что спасти никого нельзя, что надо просто бежать… Трус. Маленький жалкий трус.
Виктор вздохнул. Заскрипел плащом. Мне показалось, что он обернулся к нам, но я видел лишь его черный силуэт против света фонаря.
А вот он наши лица мог разглядеть. Снова вздохнул. Абрис головы печально покивал. Все‑таки на дом смотрит, не на нас. Абрис головы сомкнулся с поднятым биноклем, и вновь воцарилась тишина, лишь накрапывал дождик.
Первым не выдержал Шатун:
— Так что? Мы сегодня не будем?..
Он не договорил. Не знаю, чего в его голосе было больше: облегчения, что ему не придется сегодня идти на суку, или разочарования. Столько возились, возились, а теперь готовы судорожно разбежаться, как стайка тараканов, застигнутых посреди ночи кухне…
Виктор только скептически хмыкнул, пожал плечами не отрываясь от бинокля: а что, есть другие варианты, кроме как отходить, и пошустрее?
Шатун вздохнул. Но спорить с Виктором не решился. Гош, как всегда, молчал.
И я представляю, что скажет Старик, когда узнает, что мы чуть не напоролись на двух чертовых сук сразу…
Вик опустил бинокль:
— Надо уходить.
Щелкнули крышки на объективах. Да, я слишком хорошо знаю, что скажет Старик, когда узнает, что здесь было…
— Если мы уйдем сейчас, — сказан я, — то больше уже сюда не вернемся. Никогда.
— Очень может быть, — сказал Виктор. — Но против двух чертовых сук, да еще паучих, вчетвером не попрешь. — Его силуэт двинулся, оборачиваясь. Теперь он смотрел мне в лицо. — Надо уходить.
Он сунул бинокль в карман, шагнул вбок, обходя меня, но я стиснул его плечо.
— Подожди, Вить.
Виктор дернул плечом, сбрасывая мою руку.
— Чего ждать? Пока они нас почувствуют? Или тот мужик наши следы заметит и их позовет? Уходить надо. И побыстрее, пока…
— Эй! — шепнул Шатун.
— Что?
Шатун протянул руку к дому.
Там стало светлее. Под фонарем распахнулась дверь. В желтом проеме чернели силуэты.
Я поднял к глазам бинокль. На террасе перед входом стоял мальчишка — на этот раз один, но все в той же пижаме — и женщина… Не та паучиха, которая здесь живет. Гостья. Вот только из всей одежды на ней — короткая накидка, едва достающая до колен, из тончайшего черного шелка. Ткань струилась по телу, ничего не скрывая. Тонкая талия, высокая точеная грудь. Капюшон укрыл волосы от света, но тонкий шелк просвечивал, абрис различим: волосы сложены в замысловатую прическу‑кокошник, а личико…
На личико света хватило. Они почти все красивы, эти чертовы суки, особенно жабы. Эта паучиха не уступала любой из них. Даже не верится, что это паучиха…
— Какая бля‑адь, — восхищенно протянул Виктор.
Я ждал, что за ними из дома выйдет еще кто‑то: должны же их проводить? Если не сама хозяйка, та черноволосая паучиха, то хотя бы ее красавчик‑блондин или тот кавказец. Но никто не вышел. Женщина прикрыла дверь, взяла мальчика за руку и повела вниз по лестнице. По левой. Случайность — или она тут далеко не в первый раз? Знает, что на правой одна из ступеней разбита?
Из «ауди» вылез водитель. Пошел в обход машины, навстречу женщине и мальчишке.
Виктор мечтательно простонал, сладко прицокнул. Похоже, он больше смотрел на суку. Я же смотрел на водителя. Как он идет, как кивает своей хозяйке, как распахивает дверцу перед ней и мальчишкой… На те крошечные нюансы поведения, на которые обычный человек не обратил бы никакого внимания.
Как собака обретает черты хозяина, так и слуги паучих становятся чем‑то неуловимо похожи на свою хозяйку. У той суки, что живет в этом доме, именно так. И блондин, и кавказец, даром что совершенно разные, казалось бы, а все равно — есть в них что‑то похожее. Пропитались своей хозяйкой, копающейся в их головах каждый день, обрели общие черты.
Но вот этот водитель…
Не очень высокий, но крепкий. Коротко стриженные черные волосы — волосок к волоску, чуть лоснящиеся от бриолина. Тонкие щегольские усики. Красивый мужик, Даже очень красивый, как и его хозяйка. Вот только движется совершенно иначе. У нее движения медленные, Ровные — как удобно, так и иду. А у этого шаг упругий и чуть вразвалочку, с оттяжкой. Такой же щегольский, как и его усики. Словно краем глаза любуется на себя в зеркало.
Что‑то сказал женщине, и та помрачнела. Ответила.
Мальчишка стоял возле нее, такой же покорный мышонок, каким я видел их с братом три ночи назад. Только теперь еще и одинокий. Тогда он хотя бы мог схватиться за руку брата, теперь у него и этого не было. Стоял, ссутулившись и безвольно свесив руки. Глядел себе под ноги и терпеливо ждал, пока про него вспомнят и скажут, что делать теперь.
Мужчина опять что‑то спросил, женщина повернулась к мальчишке и оглядела его — неспешно, внимательно, с ног до головы. Словно фрукты на рынке выбирала. Оглянулась на мужчину, улыбнулась ему чуть виновато, уговаривая. Что‑то сказала.
Водитель раздраженно дернул головой и пошел обратно на свое место. Всю галантность с него как ветром сдуло. Ждать, пока женщина заберется в машину, чтобы захлопнуть за ней дверцу, он не стал.
— Хороша, с‑сука, — снова пробормотал Виктор.
— Идет… — шепнул Шатун из‑за спины.
Из‑за дома появился кавказец. Шел он быстро, почти бежал. Нахмурившийся и целеустремленный. Мельком кивнул отбывающим гостям и быстро зашагал по лестнице к дверям.
— А, дьявол! — сказал Виктор. — Неужто на наши следы наткнулся? Все, пора! Не дай нам бог угодить между двумя паучихами, да еще когда они…
— Это не паучиха, — сказал я. — Это жаба.
— Это не паучиха, — сказал я. — Это жаба.
— Блажен верующий, — пробормотал Виктор.
— Это не паучиха! Это жаба!
— Какая, к дьяволу, жаба?! Жабий ритуал — в полнолуние, идиот! Уходим, быстро!
Да… Тут он прав. В новолуние — паучихи, в полнолуние — жабы. Но…
Этот усатый водитель, как он двигался рядом с этой сукой…
— Все равно! — сказал я. — Не похожа она на паучиху…
— Много ты их живых видел, специалист?
— Я…
Я прикусил губу. Гош знает о всех моих похождениях, даже о тех, о которых Старик ни сном ни духом, а вот Виктору знать не следует. От него ниточка быстро до Старика дотянется, и тогда мне мало не покажется.
— Все, уходим! — сказал Виктор.
— Подожди, Вить…
— Чего ждать?! Пока этот горец крик поднимет? Пошли, пошли!
— Да он, может, просто по своим делам бегает!
— Каким делам?! Гулял, гулял и вдруг со всех ног побежал?
— Она его позвала, может быть! — Я ткнул пальцем в дом. Где‑то в подвале его хозяйка, та черноволосая паучиха.
— Может быть… — передразнил меня Виктор. — Все может быть! И наша смерть — тоже! Уходим, я сказал! Старик что сказал? Если хоть что‑то не так, уходим. Надо было уходить сразу, как этот фонарь заметили!
Он шагнул назад, но я положил руку ему на плечо:
— Подожди, Вить… Подожди…
Если мы отсюда сейчас уйдем, то больше уже никогда не придем. После сегодняшней возни Старик запретит сюда соваться. Я‑то, конечно… Но что толку от меня? Даже от меня с Гошем? Виктор Старика слушается, Шатун Виктору в рот заглядывает. А меньше чем вчетвером нам с той паучихой точно не справиться. А у нее еще, оказывается, такие подружки время от времени случаются…
— Ну что ты на меня вылупился, как кошка на живодера?! Чего ждать‑то?! Если эта сука, — он кивнул на «ауди», уже начавшую разворачиваться, — отъедет от дома и тут та, — Виктор кивнул на дом, — вызвонит ей, что возле дома мы ходим, а? Что тогда будет, представил?!
— Здесь нет сотовой связи, — сказал я.
— Вот так ты и будешь думать, когда она на тебя с тыла выйдет и тепленьким возьмет! — рявкнул Виктор. — Им что, так уж необходим сотовый, этим сукам?! Они тебя могут читать с сотни метров, как раскрытую книгу! Тебя, когда ты сопротивляешься изо всех сил! А тут две паучихи! Сильные! Может быть, подружки не разлей вода! Знающие друг друга не первый год! На сколько они могут друг друга чувствовать, а?! На полверсты? На версту? На десять? Ты знаешь?! — Виктор ткнул мне в грудь пальцем. — Ты знаешь, на сколько, а?! Да как ты можешь быть уверен хотя бы в том, что та, — он кивнул на дом, — этой, — он дернул подбородком на машину, — прямо сейчас не пересказывает, что ей ее кавказец наговорил?! Без всякого сотового!
Он прав. Конечно же прав. Только…
Я почти увидел, что будет потом, если мы сейчас отступим. Если я сейчас отсюда убегу во второй раз.
Во второй — и последний. Тот страх, что она запустила в меня, он не пройдет, если я и сейчас убегу отсюда, поджав хвост, чтобы никогда больше не вернуться, но знать, что здесь… Страх не заглохнет, страх только пустит ростки. Расцветет. Везде мне будет мерещиться эта недобитая паучиха, этот кавказец, принюхивающийся к чему‑то, этот дом, этот пруд, этот давящий страх и холодок вдоль спины, словно я вот‑вот влипну в паутину, которая, как обложки живых книг, разорвет ткань мира, утянет меня за нее, туда, где…
Я стиснул зубы, пытаясь выкинуть это из себя. Иногда даже просто представить — слишком много…
Если мы сейчас отсюда уйдем, через месяц или два я не то что сюда, вообще никуда из города не сунусь! Всю оставшуюся жизнь буду сидеть там, как Старик. Только у Старика есть его книги, а что есть у меня?
Тот чертов сон, от которого, я думал, избавился навсегда, да только рано попрощался с ним. Чертова сука докопалась до него… Вот что будет со мной до конца жизни. Днем город, ставший для меня клеткой, и холодок вдоль спины — ведь всюду за его пределами царство чертовых сук, куда мне не сунуться, а вот они‑то могут. Запросто… Страх к ним — и отвращение к себе. А ночью… Ночью вместо передышки будет тот сон. Раз за разом. Каждую ночью. Год за годом…
— Уснул? Да посмотри! Вон! — Виктор ткнул пальцем на дом.
Машина уже развернулась и медленно катила мимо пруда. Уходя из‑под света фонаря. Дорожка проходила вдоль пруда, делала поворот и ныряла в лес. Замелькали стволы, выхваченные из темноты фарами, а потом все оборвал горб холма.
— Дождался?! Теперь мы даже не знаем, где она! Может, на сто метров отъедет и остановится! Или сделает крюк, выедет на трассу и будет ждать нас там! А может, и еще кого‑нибудь вызвонит на подмогу — там‑то у нее и сотовый будет работать!
Он прав. Черт бы его побрал, он тысячу раз прав. Как всегда.
Но если мы отсюда уйдем сейчас… Больше уже никогда не выберемся из города. Никогда не соберемся атаковать. Ни ее, ни любую другую из этих чертовых сук…
— Может быть, она просто уедет.
— А‑а, дьявол! — Виктор от души махнул на меня рукой. — Ладно! Хочешь подохнуть здесь? Валяй. Дураку закон не писан. Но только без нас! А мы уходим, пока она не успела сделать крюк и перекрыть выезд на трассу. Гош, Шатун, пошли!
Он развернулся и шагнул мимо меня, задев меня плечом так, что я чуть не плюхнулся на спину, задницей в холодную грязь и мокрые листья.
— Пошли, Шатун, — командовал Виктор. — Гош… Гош!
— А Гош… — неуверенно подал голос Шатун.
— Куда он делся?!
Я обернулся. Свет фонаря, хоть и очень слабый здесь, давал рассмотреть их фигуры.
— Туда. — Шатун дернул подбородком вправо.
На холм. В сторону дороги, где сейчас едет «ауди». Или, если Виктор прав, уже не едет, а остановилась, и чертова сука ждет, пока мы начнем атаку. Чтобы ударить с тыла, взять нас в клеши, из которых нам уже не выбраться.
— Черт бы его побрал! — зашипел Виктор сквозь зубы.
— Он, наверно, к доро… — начал Шатун, но Виктор крутанулся к нему:
— Следи за домом! Вот все, что от тебя требуется! — Громко щелкнули крышки бинокля. Их не закрыли, вбили в борта объективов. — Что за люди… Детский сад, штаны на лямках… При этом каждый себя Фейнманом мнит, не меньше… Аналитики доморощенные, в хрупь нахрапом…
Смотрел он уже на меня. Я оглянулся на дом. Кавказца не видно. Молоденького красавчика тоже. Свет в окнах не вспыхивает, никто шум не поднимает.
Но это не значит, что они не вышли все вместе, тихонько, через черный вход… С оружием. С паучихой, что еще хуже. Может быть, и с волком — новым. А может быть, и с тем…
Я тряхнул головой. Не сходи с ума! Но…
Я глядел в темноту, правее холма, где вдали проходит дорога, где сейчас была литая тьма, пытался различить шум машины. Проехала? Встала?
Дождь скрадывал звуки. Ни огонька там. И
это плохое место.
Гош, Гош, что же ты задумал? А может быть…
Я поежился. Может быть, это не он задумал. А та сука, что приезжала. Вовсе не спала она, а прекрасно заметила Гоша. Разом проникла в него, все увидела, все поняла, все сообразила и потому не стала трогать его. Дала Гошу вернуться. Чтобы мы думали, что ничего не случилось. А теперь они возьмут нас в клещи. Удавят всех. Чтобы ни один не убежал.
А может быть, она не только прочла Гоша, но и прибрала его к рукам?.. Быстро, даже не останавливая машину. Такая сильная, что сразу смогла его сломать. Прибрала к рукам, и не по своей воле Гош вернулся. А теперь не по своей воле ушел — как раз тогда, когда Виктор потянул нас уходить. Ушел, чтобы мы чуть задержались. Ждали, когда Гош вернется, а он вернется не один, а…
— Вон, — шепнул Шатун, вскинув руку.
Справа, сильно правее холма, далеко‑далеко, показалась красная точка. Пропала, но рядом подмигнула другая такая же, пропала, снова показалось, вынырнула и вторая… Габаритки. Далеко‑далеко за деревьями.
Слева, между стволов деревьев, где тень холма легла границей между тьмой полной и мраком с куцыми отсветами далекого фонаря, влажно блеснул плащ Гоша.
— Не паучиха, — сказал Гош.
Виктор ответил не сразу. Голос его был хуже ледяного дождя.
— Ну, допустим. А если бы это была паучиха?
Но Гоша‑то ему не пронять. Гош просто отмолчится. Когда можно ответить, а можно и промолчать — Гош всегда выбирает промолчать. Говорит, только когда без слов не обойтись.
— Была бы паучиха, тогда бы и проверили… — пробурчал Гош.
Я поглядел на Гоша, пытаясь разобраться в его лице. Похоже, и он не выдерживает. Даже он. Как и я, и Виктор, и Шатун. Тоже сам не свой, раз на риторические вопросы отвечать начал…
— Но если это не паучиха, а жаба… — начал Шатун.
— Я лишь сказал: допустим!. — оборвал его Виктор. — Я не сказал, что это не была паучиха! С чего ты взял, что эта сука его не заметила? Лишь потому, что он не заметил ее касания?.. — Виктор раздраженно выдохнул. — Пойми, мы с такими еще не сталкивались! И я не знаю, на что они способны. И Гош не знает! Может быть, она его прекрасно заметила? Еще в первый раз! Когда проехала мимо него к дому. Оттого и уехала она так быстро — получаса не прошло! Не маловато для ритуала, а?.. Вот‑вот. Подумай. Что, если она его сразу заметила? И сейчас опять заметила, но пропустила… Чтобы был уверен, что она уехала. А может быть, она его еще и тихонько подтолкнула к уверенности, что она жаба. А? Об этом ты подумал, мишка‑оторва?