— И тем не менее он счел возможным нарушить эту торжественную клятву, из чего следует, что он хотел сообщить тебе что-то чрезвычайно важное. И что же это было?
— Да он не сказал ничего! — взвизгнул Дивероу, снова напрягаясь в бесплодной попытке освободиться от пут. — Все, что я от него услышал, так это то, что он летит в Бостон повидаться со мной, потому что у него все пошло вкривь и вкось...
— Скорее это у тебя все пошло вкривь и вкось, Сэм... А когда он собирается прибыть сюда?
— Откуда мне знать!
— Тоже верно: отдавшись своей душевной драме, ты не стал его слушать... Учитывая, что он собирается сообщить тебе что-то жизненно важное, ради чего ему пришлось нарушить соглашение никогда не вступать с тобой в контакт, мы можем предположить, что его поездка в Бостон не терпит отлагательства.
— Так же, как и мой отъезд в Тасманию, — заметил Дивероу с чувством.
— Вот этого-то я как раз и не советовал бы тебе делать, — откликнулся Пинкус столь же горячо. — Ты не должен бежать отсюда, избегать встречи с ним...
— Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует его избегать, — перебил его Сэм. — Разве что вы боитесь, что я убью этого сукина сына. Он своего рода сигнал бедствия с «Титаника».
— Дело в том, что ты участвовал в ужаснейшем преступлении всех времен, и этот факт он сможет и впредь обращать против тебя и, соответственно, и меня как твоего единственного работодателя с момента окончания тобой Школы права.
— Вы-то тут при чем? Это же я, а не вы, вынес из архива более двух тысяч наисекретнейших документов!
— Этот эпизод, живописуемый тобою в столь мрачных тонах, — ничто по сравнению со злодеянием, свидетельства коего ты только что пытался убрать со своих стен... Но раз уж ты заговорил о тех бумагах, то был ли какой смысл в их хищении?
— Да, был. И подтверждение тому — полученные нами сорок миллионов, — ответил Дивероу. — Как вы думаете, каким образом этот чертов генерал с берегов реки Стикс раздобыл такие средства?
— С помощью шантажа?
— Совершенно верно. И в этой связи Хауку со многими пришлось иметь дело — от бандитов из «Коза ностра» до кое-кого из англичан, не вполне отвечавших нашим представлениям о кавалерах «Ордена Виктории», и бывших нацистских преступников, чья внешняя респектабельность не могла скрыть того факта, что они по уши в курином дерьме, до арабских шейхов, не гнушавшихся ничем ради сохранения своих капиталов в Израиле. Он снял с них весь лоск и заставил меня заняться ими.
— Боже милостивый, а твоя матушка уверяла меня, будто все это — плод твоего больного воображения! И убийцы на площадке для игры в гольф, и немцы на птицефермах, и арабы в пустыне... А оказалось, так оно и было.
— Я позволял себе порой лишний бокал мартини и тогда болтал что на ум взбредет.
— Она также упомянула, что... Выходит, Хаукинз раздобыл в папках с секретными данными сведения об этих мерзавцах и принудил их согласиться со всеми его требованиями?
— Сколь низко вы...
— Лучше скажи, каких пределов может достичь человек в искусстве ловчить?
— Где же ваши моральные, устои, Арон?
— Они при мне. И поэтому я не могу относиться снисходительно к подонкам.
— Но зато сможете воспользоваться уликами, обнаруженными вами на моих стенах?
— Конечно же нет!
— Так какова же тогда ваша позиция?
— Не смешивай одного с другим. Какое отношение имеют моральные устои к тому, что развесил ты по стенам?
— Никакого, но только до тех пор, пока вы не очутитесь в моем положении.
Арон Пинкус молча приложил ладонь ко лбу и, опустив голову, отпил несколько глотков бренди.
— Любая, даже самая невероятная проблема должна иметь какое-то решение, пусть не в этой, так в последующей жизни.
— Если не возражаете, Арон, я предпочел бы при этой.
— Я тоже, — отозвался престарелый юрист. — И поэтому двинем вперед, как любишь ты выражаться на своем неподражаемом народном диалекте.
— Куда?
— Навстречу генералу Маккензи Хаукинзу, которому мы с тобой объявляем войну!
— Вы твердо решили это?
— Да, Сэмми. Я кровно, можно сказать, бесконечно заинтересован в победе над ним. В этой связи мне хотелось бы привести тебе один из трюизмов нашей профессии, весьма справедливый: юрист, переоценивающий свои возможности, рано или поздно оказывается в дураках. То же относится и к твоему генералу Хаукинзу. Возможно, он и в самом деле обладает экстраординарным умом военного склада со всеми проистекающими отсюда ярчайшими проявлениями эксцентричности его натуры, но, должен я смиренно заметить, по части уловок он и в подметки не годится Арону Пинкусу.
* * *Вождь племени уопотами Повелитель Грома, щедро украшенный перьями, выплюнул изжеванную сигару и вернулся в свой огромный вигвам, где в дополнение к вполне естественным в данных случаях «поделкам» индейцев вроде рядами висевших на стенах искусственных скальпов он водрузил водяной матрас и установил различное электронное оборудование, которым мог бы гордиться и гордился Пентагон, пока все это великолепие не украли. Вздыхая громко от печали и гнева, предводитель краснокожих снял осторожно свой величественный головной убор и уложил его на грязный пол. Потом дотянулся до мешочка из оленьей кожи, вытащил свежую сигару неизвестного происхождения и сомнительного качества, сунул в рот и принялся жевать и калечить ее. Когда добрых два дюйма этого изделия табачной промышленности превратились в месиво, а зубы потемнели, он, перешагивая через водяной матрас, потерял равновесие и упал спиной на вечно перекатывающиеся выпуклости сей спальной принадлежности, и в этот миг, как назло, в его расшитой бисером национальной одежде взорвался звонком радиотелефон, так и не умолкнувший все то время, что он метался в безуспешном стремлении унять неугомонную воду, переливавшуюся строптиво под ним из одного края матраса в другой. Лишь с большим трудом избавив себя от капризов водной стихии, генерал, уже прочно стоя в грязи в сапогах, сердито бросившись вперед, схватил телефонную трубку.
— В чем дело? — заговорил вождь грубо. — У меня совещание — паувау.
— Послушай, предводитель краснокожих, там, где пребываешь ты в данный момент, единственные совещания — это когда дети слушают, как лают их собаки. Тебе ни за что не догадаться, кто тебе звонит, приятель.
— Не знаю никого, у кого был бы этот номер.
— Никогда не забывай, что противник может произвести сканирование и обнаружить твою частоту...
— Что?
— Будь бдителен, парень.
— А в чем дело?
— Знаешь ту английскую пару, что была здесь вчера и все выспрашивала о тебе? Ту самую, перед которой мы разыграли представление, будто мы и немы и глухи?
— Ну и что они?
— Вернулись сюда с двумя помощниками. Один выглядит так, словно вырвался только что из клетки, а другой все обнюхивает и сопит: у него или сильный насморк, или ноздри здорово воспалились.
— Должно быть, они что-то учуяли.
— Но чудик тут ни при чем...
— Я не имею в виду наши вспомогательные силы, я говорю об англичанах. Возможно, этот твой юридический представитель Чарли Редуинг сболтнул им лишнего.
— Давай-ка... не будем паниковать. Если не считать падения с этой вшивой лошади, то он был великолепен. Они ни черта не узнали о тебе, а эта расфуфыренная дамочка буквально не сводила глаз с его бандажа...
— С набедренной повязки, сынок! С набедренной повязки! Да и дело, может быть, было не в нем, а в лошади.
— Хорошо, пусть будет набедренная повязка, — согласился собеседник Повелителя Грома, в то время как тот, издав беспомощное «ах!», вновь увяз в виниловых волнах водяного матраса и теперь отчаянно барахтался, лежа на спине. — А что, если наш орел-юрист в самом деле замешан как-то в этом? Думаю, ты не станешь отрицать такой возможности.
— Сейчас я все готов отрицать! Мое жилье оказалось ни к черту не годным...
— Но ты же сам его проектировал, Эм Ха![32]
— Советую тебе оставить фамильярный тон, мальчуган! Ты — низший чин, наемник и, обращаясь ко мне, должен величать меня вождем.
— В таком случае, славный царек, можешь сам отправляться в город за своими гнилыми сигарами...
— Я не пытаюсь переделать тебя, сынок, и не собираюсь применять каких бы то ни было суровых мер воздействия. Просто мне хотелось бы сохранять субординацию. По-моему, вспомогательные войска не вызывают ради тех, кто носит набедренные повязки. Я ясно выражаю свои мысли?
— Более или менее... И что же, ты думаешь, они разнюхали?
— Не они, молодой человек, а кто-то еще. Он-то и вызвал подкрепление. Эти бритты не сами сюда явились. Им приказали. И за всем этим стоит боевой офицер, который решил заново провести рекогносцировку. Это ясно как Божий день.
— А день-то тут при чем?
— Да ни при чем. Скажи-ка лучше, малый, а где они сейчас?
— В лавочке с сувенирами. Набирают всякой всячины, держатся дружелюбно. Даже этот Бык, англичанин. Кстати, девушки из ларька — ох, извини, скво — чертовски рады: мы как раз получили новую партию безделушек с Тайваня.
— Да ни при чем. Скажи-ка лучше, малый, а где они сейчас?
— В лавочке с сувенирами. Набирают всякой всячины, держатся дружелюбно. Даже этот Бык, англичанин. Кстати, девушки из ларька — ох, извини, скво — чертовски рады: мы как раз получили новую партию безделушек с Тайваня.
Повелитель Грома, нахмурившись, закурил сигару.
— Не бросай трубку. Я должен подумать. — Когда клубы дыма заполнили вигвам, Хаук прервал молчание: — Скоро бритты заговорят обо мне — вот увидишь, упомянут мое имя.
— Думаю, да.
— Пусть тогда один из наших попранных братьев сообщит им, будто мой вигвам находится примерно в двухстах прыжках антилопы от северного пастбища, позади места, где спариваются буйволы у тех огромных дубов, где орлы откладывают свои бесценные яйца. В этом уединенном уголке Повелитель Грома, мол, общается с лесными божествами и предается созерцанию. Уловил?
— Ни слова! Коровы у нас еще есть, но не буйволы, и я нигде не видел орлов, кроме как в зоопарке в Омахе.
— Но что лес есть, это-то ты признаешь?
— Ну, лес, может быть, и есть, но не помню, чтобы там были огромные деревья.
— Черт бы тебя побрал, сынок, замани их в лес и все! О'кей?
— А по какой тропе их направить? Они все хорошо видны, но некоторые лучше других: прошел этот чертов туристский сезон.
— Ты подсказал мне идею, паренек! — воскликнул Повелитель Грома. — Придумал! Скажи им, чтобы они разделились, если хотят побыстрее разыскать вождя. И что тот, кто увидит его, покличет остальных, дорожки ведь не настолько уж удалены одна от другой.
— Идея твоя мне не по душе. Поскольку тебя в лесу не будет, они попросту заблудятся.
— Надеюсь на это, сынок, надеюсь.
— На что на «это»?
— Учитывая характер этого предприятия, противник использует неординарную стратегию. В этой неортодоксальности, черт подери, нет ничего плохого, я и сам не раз прибегал к подобным приемам. Но это не имеет никакого смысла, если не содействует дальнейшему продвижению вперед. В сложившейся ситуации лобовая атака наилучший выход для наших недругов. Но они почему-то предпочитают обходить нас с флангов да палить из пушек дерьмом.
— Ты снова не понял меня, вождь, — заметил собеседник.
— Итак, этнографы ищут следы великого племени? — иронизировал Повелитель Грома. — Дикарей с берегов реки Шенандоа[33], поставленных под власть британской короны Уолтером Рейли? Неужто ты и впрямь поверил во всю эту чепуху?
— Ну, я полагаю, что такое возможно. Уопотами пришли откуда-то с востока.
— Из долины Гудзона, а не Шенандоа. Вероятно, их сумели прогнать могауки, потому что те не знали земледелия и скотоводства и не выходили из своих вигвамов, если шел снег. Они не были великим племенем. Они были неудачниками с первого же дня и до тех пор, пока не добрались в середине восемнадцатого века до берегов реки Миссури, где и обрели свое подлинное призвание: сперва занимались вымогательством, а потом — совращением белых поселенцев.
— И ты все это знаешь?
— Не много найдется в истории твоего племени, чего бы я не знал. Нет, сынок, за этой тайной операцией определенно кто-то стоит, и я собираюсь выяснить, кто это. А теперь за работу. Отправь-ка их в лес!
* * *Прошло двадцать три минуты, и участники поисковой экспедиции Хаймана Голдфарба двинулись по четырем разным тропинкам в глубь лесной чащобы. Разделиться они решили потому, что сведения, полученные ими в лавочке сувениров, были крайне неопределенны и противоречивы. Толпа орущих скво повела грубыми голосами дебаты о том, какая из тропинок может привести гостей к вигваму великого вождя Повелителя Грома, чья обитель приравнивалась, по-видимому, к раке святого.
В течение же последующих сорока шести минут все четверо угодили поочередно в засаду. Трое из них со вставленными в рот кляпами из фальшивых бобровых шкур были привязаны по рукам и ногам к толстоствольным деревьям. Поверженным противникам доверительно сообщили, что они могут рассчитывать на быстрое освобождение, но только до тех пор, пока не вытащат каким-либо образом изо рта кляпы и не закричат. Ибо в данном случае гнев угнетаемого, нещадно эксплуатируемого народа падет на их головы, причем буквально, поскольку со скальпами им придется расстаться.
С каждым, естественно, обошлись во время пленения соответственно его поведению и полу. Английская леди оказалась существом куда более разумным, чем ее спутник, попытавшийся опрометчиво применить какой-то восточный приемчик, что окончилось вывихом его левой руки в локтевом суставе. Коротенький сопящий американец понадеялся, что ему удастся снять потихоньку с плеча короткоствольный армейский автомат, а в результате растянулся на земле со сломанными ребрами. Однако самую тяжкую участь вождь Повелитель Грома — урожденный Маккензи Лохинвар Хаукинз, хотя его второе имя обычно вычеркивали из деловых бумаг, — уготовил четвертому лазутчику. Хаук всегда считал уместным приберечь самый мощный удар для последней атаки. Нельзя же было рассчитывать взять Роммеля[34]в первом же выступлении против Африканского корпуса:[35]такого просто не бывает.
Хаукинзу предстоял поединок с верзилой, мозги которого, судя по всему, находились в обратной пропорции к его росту. В соответствии с хорошо проработанным планом единоборства с мужчиной вдвое моложе себя Хаук ловко уклонился от удара и тут же вонзил выставленные вперед твердые, словно камень, пальцы в живот супостата: по запаху, исходившему изо рта противника, он заранее определил, что это подействует. И действительно, из горла разведчика взметнулся вверх фонтан индейской пищи. Воспользовавшись этим, Мак завернул амбалу руку за спину, что и завершило схватку.
— Имя, звание и твой номер, солдат?!
— О чем вы? — выдавил из себя между двумя рвотными позывами лазутчик, окрещенный службой охраны Повелителя Грома Быком.
— Я требую, чтобы ты назвал свое имя и сообщил, на кого работаешь. Ну, живее!
— У меня нет никакого имени, и я ни на кого не работаю.
— Ложись брюхом вниз!
— Черт бы вас побрал, имейте сострадание!
— С какой стати? Разве ты не пытался вырвать сердце из моей груди? И в том, что угодил в переделку, ты сам виноват, солдат.
— От земли так скверно пахнет!
— Не так плохо, как ото всех вас, четверка клоунов. Делай, что приказывают: ты у меня в плену.
— Там мокро... Хорошо, хорошо, меня зовут Заступом!
— Как кличка сойдет. Кто твой командир?
— О чем вы?
— На кого ты работаешь?
— Да вы что, спятили?
— Хорошо, солдат, придется тебе расстаться с остальным содержимым твоего желудка... Ну и как, нравится тебе наша жратва? Если «да», то жри это снова, ты, почитатель краснокожих.
— Иисусе, жрите это сами! Я ничего не должен бы вам говорить. Но вы сами назвали «Краснокожих»!
— Опять за свое, мурло?
— Он играл за них! За «Краснокожих»... Дайте же встать, Христа ради!
— Играл за краснокожих? Говори яснее, ты, чистильщик нужников! Что за чушь пытаешься мне подсунуть?
— Неужто так трудно понять? Ведь вы были так близки к истине, когда упомянули о «Краснокожих»! Пока он находился на поле, остальной команде нечего было делать. Он не нуждался в других защитниках. Срывался с места и несся вперед, сбивая с ног нападающих из «Намата»! Прямо еврейский Геркулес какой-то.
— Нападающие... «Намат»... Краснокожие... О Господи, это же так ясно: речь идет о футболе! Ну, и кто же такой Геркулес?.. Был только один защитник подобного рода во всей истории Национальной футбольной лиги — Хайми Ураган!
— Я ничего не говорил! Это вы сказали!
— Ты, солдат, не имеешь ни малейшего представления о том, что я сказал, — тихо произнес Хаук скороговоркой. Освобождая этого быка человеческой породы от веревок, которыми прикрутил он своего пленника к дереву, генерал бубнил хрипло себе под нос: — Золотой Голдфарб...[36]Ведь это я завербовал этого сукина сына, когда служил в Пентагоне!
— Что вы сделали?
— Ты никогда ничего не слышал об этом, Заступ! Поверь мне: никогда ничего не слышал! Мне необходимо тотчас бежать отсюда! Я пришлю кого-нибудь за вами, идиотами, но ты... ты никогда ничего не говорил мне, понял?
— Конечно! Но я был бы счастлив услужить вам, мистер великий вождь индейцев!
— Надо уладить одно дельце, сынок, так, пустячок, впереди же нас ждут большие свершения. Ударим же по нежному воздыхателю с самой чувствительной во всем этом Городе Чудес нервной системой!.. Золотой Голдфарб, так вот оно что... Мне немедленно нужен мой поверенный, и я знаю, где находится эта неблагодарная скотина!
* * *Винсент Манджекавалло, директор Центрального разведывательного управления, смотрел на телефонную трубку в своей простертой руке с таким видом, будто сей неодушевленный предмет был носителем заразной болезни. Когда истерический голос на линии умолк, поскольку его обладатель нуждался в глотке воздуха, главный разведчик страны резко приставил трубку к уху и произнес спокойно и мрачно: