– Мне некогда, – коротко ответила она, рывком подтягивая поближе ревущего пацана.
– Не хоцу, не хоцу, не хоцу! – однообразно вопил капризный малец, словно подсказывая своей мамаше реплику, которая меня лично решительно не устраивала.
– У-тю-тю! Какой хорошенький мальчик! – присев, сладким голосом заворковала я. – А как этого милого мальчика зовут?
– Саса! – выдохнул милый мальчик между двумя «не хоцу».
– Миша любит Сашу! – произнес откуда-то снизу ворчливый голосок.
Я едва не подпрыгнула и забегала глазами по полу, разыскивая источник звука. Дикую мысль, будто в компании с великаншей и ее крикливым отпрыском путешествует еще и лилипут, я отбросила сразу, как только увидела в руке у пацана игрушечного медведя.
Таких мягких зверей – мишек и кошек – я видела в дорогущем магазине игрушек, когда ходила выбирать подарок маленькой дочке своей приятельницы. Плюшевые звери потрясли мое воображение не только ценой, но и умением произносить короткие фразы, хохотать, плакать и даже обниматься. У меня на говорящего медведя денег не хватило, а мадам великанша, видимо, оказалась более состоятельной. Ребенок явно не привык жалеть дорогие вещи: эксклюзивный костюмчик он уже извозил в пыли, и мишка, которого малец держал за лапу, волочился по затоптанному мраморному полу.
– Какой милый медвежонок! – неизобретательно похвалила я игрушку.
– Пропустите же нас! – нетерпеливо попросила мамаша. – Мы опоздаем к регистрации!
Переступив с одной большой и красивой ноги на другую, женщина нечаянно придавила медвежонка, и он снова сообщил, что Миша любит Сашу. Я лично этого неугомонного Сашу готова была возненавидеть! Если бы не этот невыносимый ребенок, его мамаша наверняка была бы более расположена к конструктивному разговору о телевизионных съемках!
– Скажите, когда вы вернетесь? Я обязательно должна встретиться с вами! – заволновалась я, цепляясь за свободную лапу любвеобильного медведя.
Великолепная красотка не обратила на эти мои слова никакого внимания и с ускорением устремилась вперед. Перекошенный состав из одного могучего паровоза с тремя разновеликими вагончиками прибыл к стойке регистрации, и там меня от поезда быстро отцепили.
«Екатеринодар – Вена», – прочитала я на табло.
Эх, далековато улетает моя «русская Венера»! Или с учетом пункта назначения правильнее будет назвать ее «Прусской»?
Я с сожалением отследила перемещение женщины с ребенком и медведем в «накопитель»: мальчик продолжал реветь, а попираемый ногами топтыгин – с мазохистским пылом признаваться маленькому хозяину в любви.
– До свида-анья, мой ма-аленький ми-и-шка! – печально напела я себе под нос, словно провожала игрушечного косолапого с компанией в последний путь.
Регистрация на австрийский борт заканчивалась, а самолет в Киев уже улетел. В зале вновь стало просторно и тихо. Я увидела, что знакомый охранник приветливо машет мне рукой, и отвернулась. В этот нерадостный момент мне очень хотелось набить кому-нибудь морду, но осмотрительный внутренний голос подсказывал, что вооруженный охранник – не лучшая кандидатура на роль боксерской груши.
Никаких дел в аэропорту у меня больше не было, и я поехала домой. Авось папуля предложит полдник, которым я заменю пропущенный обед, и мое душевное состояние улучшится вместе с физическим!
Я мечтала о тишине и спокойствии, но дома оказалось почти так же шумно, как в аэропорту. Самолетный рев с успехом заменял трубный голос гостьи, в роли которой по звуку легко можно было вообразить, например, слониху, занозившую три ноги из четырех. Четвертая конечность слонихи определенно была в норме, потому что звериный рев сопровождался гневным топотом. У соседей снизу побелка с потолка должна была сыпаться, как перхоть в рекламе шампуня!
– Не пугайся, у нас в гостях Любаша, – поторопился предупредить папуля, открыв мне дверь.
Зяма высунулся из кухни, где они с папулей малодушно отсиживались, и призывно замахал одной рукой. Другой он выразительно жестикулировал, призывая меня к молчанию. Я поспешила избавиться от предательски цокающей обуви и потихоньку укрыться в пищеблоке – подальше от гостиной, где бушевал редкий по накалу страстей скандал.
Ругались двое – Любаша и наша мамуля, а шум стоял, как в разгар битвы при Бородине. По обрывкам фраз, доносившихся до недостаточно звукоизолированной кухни, мне удалось понять, что причиной нешуточной ссоры старых добрых приятельниц стал производственный момент. Наша мамуля – популярная писательница, успешно подвизающаяся в жанре литературного кошмара, а Любаша, она же тетя Люба или Людмила Семеновна Крошкина, – ее бессменный ведущий редактор. Она сопровождает мамулины произведения от письменного стола автора на всем замысловато петляющем пути по коридорам издательства и вплоть до типографии. Обычно мамуля и Любаша воркуют, как голубки.
– А что случилось? – шепотом поинтересовалась я, опустившись на диванчик и вытянув гудящие ноги.
– Она все-таки сделала это! – ответил Зяма.
В продолжение и развитие сказанного он изобразил небольшую пантомиму: схватил себя двумя руками за горло, выкатил глаза, вывалил язык, захрипел и повалился на бок, придавив меня на диване и локтем сбив со стола соусник. Посудинка грохнулась на пол и разбилась, а вылившийся из нее кетчуп запятнал мои белые одежды некрасивыми пятнами.
– Это же был мой парадно-деловой костюм! – возмутилась я, отпихнув Зяму, который не заметил произведенных им разрушений и продолжал биться в конвульсиях.
– Что? – Братец ожил. – А, пустяки! Я тебе подарю новый костюм, по-настоящему нарядный!
– Не надо! – испугалась я.
Зяма как настоящий художник-авангардист щеголяет в таких нарядах, один вид которых мог бы довести до самоубийства стайку завистливых райских птичек. Я не хотела превратиться в попугаиху!
– Лучше деньгами, – добавила я.
– А вот с деньгами у нашего семейства теперь могут начаться проблемы! – вздохнул Зяма. – Мамуля-то наша какова, а? Решительно и бескомпромиссно закопала финансовый источник!
– Да объясните вы мне толком, что такого натворила наша мамуля? – рассердилась я.
Папуля молча протянул мне пачку бумажных салфеток, чтобы промокнуть томатные пятна.
– Она грохнула Кузю! – ответил Зяма голосом, в котором смешались ужас и восторг.
Типичная реакция на мамулины произведения!
– Правда? – Я недоверчиво посмотрела на папу.
Он кивнул. Я так удивилась, что даже перестала оплакивать свой погубленный костюм. Надо же, мамуля наконец-то убила Кузю! Поверить в это было трудно.
– Как говорил Иоанн Грозный: «Я тебя породил, я тебя и убью!» – пробормотала я, имея в виду сложные взаимоотношения нашей мамули с убиенным ею Кузьмой.
Кузей она окрестила персонаж, которого придумала несколько лет назад. Происхождения он был смутного – рязанский вурдалак по отцовской линии и трансильванский вампир по материнской, темперамент имел взрывной, как Везувий, а характер – легкий и ироничный, насколько это возможно для представителя нечистой силы из отряда кровососов. Вдобавок мамуля щедро наделила Кузю задатками лидера, так что апатичная нежить, залежавшаяся на тихих отечественных погостах, получила в его бледном лице прекрасного организатора и руководителя. Кузьма стал главным героем целой серии произведений, которые снискали мамуле бешеную популярность. С появлением Кузи мамулины книжки стали продаваться так хорошо, что издательство отпочковало их от цикла «Женские ужасы», выделив в самостоятельную серию «Семейный кошмар». За пять лет мамуля написала двадцать пять романов с Кузей в главной роли, и эта жестокая эксплуатация вампира человеком оказалась весьма прибыльной. Смерть Кузьмы могла существенно уменьшить мамулины гонорары.
– Любаша очень недовольна, – точно угадав, о чем я думаю, со вздохом сказал папа. – Она требует возвращения Кузьмы, опасаясь резкого падения спроса.
– А мамуля ни в какую не хочет возвращать Кузю в мир живых! – добавил Зяма. – Говорит, она от него жутко устала! Он ее связывает по рукам и ногам, не оставляя никакого пространства для творческого маневра!
– Слушайте, а как она его… того? – спросила я, изобразив купированную версию Зяминой пантомимы.
– Грохнула-то? – правильно понял меня братец. – О, мамуля сделала это красиво! В финале ее последней повести Кузя имел неосторожность прогуляться по системе подземных коммуникаций от своего комфортабельного склепа до заброшенного кладбища, над которым соорудили поле для гольфа. Ну, вылез он, как водится, из сырой земли – бледный, но с располагающей улыбкой, обнажившей начищенные до блеска глазные клыки. В общем, душка-вампирчик! А какая-то нервная новорусская дамочка с перепугу возьми да и долбани красавчика по темечку своей клюшкой для гольфа!
– Пардон! – с претензией встряла я. – Это абсолютно недостоверно! По всем канонам, вампира нельзя убить ударом по голове! По правилам его надо пронзить осиновым колом!
– В том-то и фишка, что клюшка у дамочки была деревянная и как раз из осины! – радостно закивал Зяма. – От удара о Кузину голову она сломалась, и получился превосходный кол, которым дамочка начала фехтовать! Эх, не повезло Кузе! Ну, помянем беднягу!
Тут только я заметила, что на столе, помимо еды, имеются рюмки. Две были пусты, а третья полна до краев и аккуратно накрыта кусочком хлеба. Я поняла, что папуля с Зямой душевно поминали усопшего Кузю.
За этим тоскливым разговором мы незаметно поужинали. Судя по отсутствию в меню экзотических блюд, папулю как художника здорово деморализовали шумные разборки. Шедевров кулинарного творчества в меню не наблюдалось. Самым рискованным гастрономическим сочетанием на столе был кривобокий бутерброд с арахисовым маслом, колбасой и помидорами, собственноручно сооруженный Зямой.
– И что теперь? – слопав свой оригинальный сандвич, озабоченно вопросил братец.
Поскольку одновременно с этим он зорко оглядел опустевший стол, я решила, что Зяма интересуется десертом. Однако опечаленный папуля понял его иначе.
– Теперь надо надеяться, что мамуля с Любашей придут к компромиссу, – вздохнув, сказал он.
– Что, компромисс с мамулей? – я недоверчиво фыркнула. – Как же! Долго ждать придется!
В памяти еще были свежи мои собственные яростные перепалки с родительницей: лет десять назад, когда у нас был одинаковый размер обуви, мы ежеутренне спорили, кто наденет лучшие туфли. «Великое башмачное противостояние», как называл нашу маленькую войну ехидный Зяма, продолжалось почти два года. Потом как-то разом выросли и мои ноги, и благосостояние нашей семьи, и туфельный кризис потерял свою остроту. Но я не забыла, как настойчиво и аргументированно умеет доказывать свою правоту наша разносторонне образованная мамуля!
– Пожалуй, я пойду прогуляюсь! – решила я.
– А у меня в двадцать один ноль-ноль деловая встреча! – сообщил Зяма, взглянув на настенные часы, стрелки которых едва перевалили за пять часов. – Времени в обрез! Папульчик, ты помоешь посуду? Я приму ванну и буду собираться.
Я великодушно удержалась от ехидного вопроса, что это за деловая встреча, которая требует предварительного принятия ванны и трехчасовых сборов. У меня ведь тоже не было никакой необходимости в прогулке, кроме желания удалиться подальше от словесной баталии мамули и Любаши. Битва литературных титанов грозила затянуться, как война мышей и лягушек в пародийном древнегреческом эпосе.
Решив дождаться ухода Любаши в виноградной беседке у подъезда, я даже не стала переодеваться. Если я буду спокойно сидеть на лавочке, чинно сложив руки на коленках, томатных пятен на моей юбке никто не увидит.
На сей раз мне хватило ума обуть не босоножки на каблуках, а удобные легкие тапочки, так что затяжной спуск по лестнице дался мне без труда. Тем более что дошла я только до пятого этажа и там остановилась, засмотревшись на дверь двадцать первой квартиры.
Чудачка Трошкина украсила ее подобием косматого веника из какой-то полузасушенной растительности. Возможно, в Алкином понимании это был наш кубанский аналог тех нарядных еловых венков, которые американцы вывешивают на дверях своих домов в знак гостеприимства. С моей точки зрения, за декоративное украшение растрепанный сноп тощих колосков не канал, а в качестве приглашения заглянуть на огонек мог заинтересовать только очень голодное жвачное животное.
Высоко подняв брови, я критически разглядывала эту жалкую помесь гербария и икебаны и вдруг заметила, что из квартиры валит сизый дым!
Растяпа Алка только на прошлой неделе потеряла последний ключ от своего жилища и вынуждена была поставить новый замок. На месте старого, который пришлось грубо выбить, все еще зияла дырка. Именно из нее шел дым, показавшийся мне нестерпимо вонючим.
Я мгновенно придумала этому вполне правдоподобное объяснение. Видимо, Трошкина дошла в своем новом увлечении природничеством до полного угара – во всех смыслах! Запалила в комнате пасторальный костерчик, поджарила на палочке пару лесных сыроежек в дополнение к основному блюду из брюквы с проростками, а потом сожрала свои галлюциногенные грибочки и отключилась, не затушив дымящий очаг на паркете!
Я толкнула дверь, но она была закрыта. Вышибать двери, даже самые обыкновенные, деревянные, я не умею, поэтому и пробовать не стала. В моем представлении ловко пробивать заградительные сооружения собственными крепкими плечами, ногами и головами должны физически сильные мужчины героических профессий – в диапазоне от слесаря-сантехника до представителя вооруженных сил. Разумеется, я не могла забыть, что один такой боец невидимого фронта живет прямо надо мной, и побежала за помощью к Денису Кулебякину.
Дверь распахнулась даже раньше, чем затихла трель звонка, потому что Денис и Барклай как раз вышли в прихожую, собираясь на прогулку.
– Скорее! Там Трошкина загибается! – выкрикнула я в лицо своему любимому менту.
От волнения я изъяснялась невнятно, но умница Денис не стал уточнять, где и как именно загибается Трошкина. Как настоящий герой, он без расспросов и раздумий бросился на помощь! Так же героически проявил себя и бассет. Оба полетели соколами!
К сожалению, мой собственный полет был лишен всяческой красоты, хотя я тоже не задержалась с разворотом. Но Денис ринулся вперед, обходя меня справа, а Барклай рванул слева, и соединявший пса и хозяина прочный кожаный поводок подсек меня под колени!
Стартовала я так резко, что в нашем спонтанном спринтерском забеге по трем условным дорожкам один лестничный марш, безусловно, лидировала, но на первом же повороте Денис и Барклай меня обошли. Когда, стерев животом пыль с дюжины ступенек, я затормозила на площадке между восьмым и седьмым этажом, парни уже приближались к пятому. Замешкавшись, первый – неудачный – наскок Дениса на Алкину дверь я пропустила, но зато второй дубль увидеть успела и даже залюбовалась, как слаженно и результативно действовали Денис и Барклай!
Мой милый с разбегу бухнул в дверь ногой. Дерево затрещало, Денис мужественно выматерился, схватился за колено и подался в сторону. Благодаря этому бассет получил беспрепятственный доступ к перекосившейся преграде и успешно завершил штурм, поднявшись на задние лапы и толкнув дверь передними.
– Апчхи! – оглушительно чихнул Денис.
– Что она там запалила, идиотина? Пластиковые стаканчики из-под мороженого? – озадаченно бормотала я, медля нырять в клубы густого сладковатого дыма с отчетливым привкусом ванили.
– О, черт! – громко вскричал Денис, которого я потеряла из виду сразу, как только он вошел в квартиру.
Зато я заметила белый конверт, который раньше, наверное, торчал в двери, а теперь валялся на полу. Я машинально подобрала его и повертела в руках: обычный конверт, чистый, без всяких надписей и почтовых отметок.
Тут Барклай, скуля, как щенок, выбежал из задымленной квартиры на лестницу и уселся на цементный пол, елозя лапой по морде. Выглядело это так, будто пес плакал и вытирал слезы. Я испугалась, что с Трошкиной случилось нечто такое страшное, чего не смогла вынести даже тренированная милицейская собака. Может, Алка наложила на себя руки? Вот и конверт какой-то подозрительный нашелся, не иначе с последним «прости»!
В тревоге за судьбу подружки я ворвалась в дымное облако, как реактивный самолет в грозовую тучу.
Конечно, я не хотела наступить на Алку! Я ведь знать не знала, что она лежит на полу задымленной комнаты, сложив ручки на груди и тихо улыбаясь, как великомученица, радующаяся своему долгожданному переходу в мир иной! А под Алкиными руками на ее чахлой груди багровело некрасивое пятно, похожее на красную звезду с кривыми, как пиявки, лучами.
Если бы я созерцала эту сцену дольше, чем долю секунды, то могла бы здорово испугаться! Впрочем, я и так испугалась, когда придавленная моими ногами Трошкина неожиданно широко распахнула глаза заорала:
– Мама! – и сначала села так резко, словно в пояснице у нее был шарнир, а потом задом наперед с умопомрачительной скоростью уползла в угол и спряталась там за занавеской.
– Мама! – эхом повторила я, хватаясь за сердце.
Кровавая клякса на груди у Трошкиной живо напомнила мне недавние внутрисемейные разговоры об убийстве с помощью подручных предметов из осиновой древесины. Вдобавок, у подружки было круглое красное пятно на лбу, имевшее такой вид, будто Трошкиной между бровей всадили пулю. Впрочем, с такой трактовкой оригинального макияжа никак не вязалась живость, проявленная Алкой при отступлении за шторы. Разве что Трошкина была зомби, нехарактерно пугливым для нормального живого мертвеца.