Повисло молчание.
Только дождь продолжал стучать по крыше…
— Связано с Христом, — повторил криминалист, — и с грехом.
— Ваш коллега хочет сказать, — подхватила иранка, — что это дерево символизирует страдания Христа и одновременно искупление человеческих грехов. Чем больше физических страданий перенес Христос, тем больше людских грехов он, в символическом смысле, поглотил.
В голове Касдана все смешалось. Сейчас он очень отчетливо различал постукивание, которое слышал накануне у себя в коридоре. Трость. Палочка. У убийцы была трость, которой он пользовался, как слепец, чтобы ощупывать землю. И эта трость сделана из того же дерева, что и терновый венец…
Внезапно возникла еще одна идея. Прут. Прут для самобичевания. Армянин припомнил эту деталь. «Мизерере» — молитва, которую читают последние монахи, все еще практикующие самобичевание. Между всеми этими элементами несомненно существовала связь, но ему никак не удавалось ее найти. «Мизерере». Флагелляция. Дерево Христа. Наказание. Прощение…
Пюиферра подвел итог:
— Но самое лучшее я приберег на закуску. Прежде чем тебе звонить, я решил побольше узнать об этих частицах дерева. Знаешь, что такое палинология?
— Нет.
— Наука, изучающая рассеивание органической пыли, обнаруженной на предмете, — пыльцу, споры. Эта дисциплина позволяет определить регионы, в которых побывал предмет. Липкую ленту накладывают на образец и собирают пыль, которую затем изучают под микроскопом. В Форте Рони есть отдел, где проводятся такие исследования. Я передал им свои образцы, чтобы точно знать их происхождение. У них есть прибор, который…
Касдан раздраженно прервал его:
— Ты получил результаты — да или нет?
— Только что получил. Судя по найденной пыльце и спорам, дерево действительно побывало в Палестине. Возможно даже, в окрестностях Иерусалима. Иначе говоря, это то самое дерево, из которого изготовили терновый венец. Я имею в виду современное дерево.
Армянин заметил горящий взгляд Волокина. Казалось, русский полностью захвачен новыми сведениями. Пюиферра завершил свой рассказ:
— Была также обнаружена пыльца, характерная для других регионов. Чили. Аргентина. А также умеренная полоса Европы. Ничего не скажешь, эта акация повидала мир…
Еще одно важное слагаемое, с которым Касдан не знал, что делать. Ему вспомнились египетские иероглифы. Перед ним Розеттский камень, к которому у него нет ключа. И все же он мог представить себя Шампольоном, раскрывающим значение всего этого бреда благодаря одному-единственному символу, чью истинную роль ему предстояло понять…
— Спасибо за показ, — сказал он, пожав руку Пюиферра. — Нам пора.
— Я вас провожу. Я еще жду результатов анализа отпечатков обуви.
— Рассчитываю на тебя, когда ты их получишь.
Снова листва. Снова шорохи. На пороге оранжереи Пюиферра удержал Касдана за рукав, пропустив вперед Волокина.
— Он при исполнении?
— Отстранен.
Пюиферра усмехнулся:
— Ну и команда у вас. Прямо заирская армия.
32
Прикрыв голову курткой, они добежали до «вольво». Ливень не прекращался. Забравшись в машину, русский предложил:
— Тут рядом, в начале улицы Бюффона, есть «Макдак».
— Твои «Макдаки» у меня уже поперек горла встали.
— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…
— А чему радоваться? Мы по уши в дерьме. И чем дальше, тем глубже.
Волокин промолчал. Касдан взглянул на него: сумасброд, с чьих волос струилась вода, улыбался ему. Он дружески подсмеивался над ним.
— Если ты еще что-то знаешь — самое время сказать об этом.
— Как по-вашему, «христово дерево» вяжется со всем остальным?
— А то.
— Та женщина права. Это дерево — дерево страдания. Но такого страдания, которое ведет к искуплению. Христос пришел «стереть» людские грехи. Взять их на себя, чтобы они были прощены. Это как превращение: Иисус взял в руки земные грехи… — Волокин сомкнул ладони. — А потом, так сказать, выпустил их в небо. — Русский разжал ладони. — И это дерево — напоминание о том, что он сделал. Наши убийцы чисты. Они страдают за грехи тех, кого убивают. И поэтому причиняют им страдания. Чтобы тем вернее спасти их души.
Касдан, сидя за рулем, проверил сообщения на мобильнике.
— Вот что я чувствую, Касдан. Это дерево чисто, как карающая длань. Гетц, Насер, отец Оливье понесли наказание во искупление грехов. А поразившие их руки принадлежат истинным ангелам. Воплощенной чистоте. Тем…
— У меня сообщение от Верну.
Касдан включил громкую связь и набрал номер.
— Алло?
В салоне раздался голос Верну, неразборчивый из-за шума дождя.
— Это Касдан. Я с Волокиным. Есть новости?
— Я официально отстранен. Дело передают в уголовку.
— Кому?
— Начальнику группы по фамилии Маршелье.
— Знаю такого.
— Этот козел сумеет договориться с контрразведкой.
Касдан попытался изобразить сочувствие:
— Мне очень жаль.
— Ваши соболезнования мне ни к чему. У меня есть кое-что жареное. Вернулся атташе чилийского посольства. Его зовут Симон Веласко. Я только что говорил с ним. Он долго смеялся, когда узнал, что мы расследуем убийство политического беженца, жертвы диктатуры Пиночета.
— Почему?
— Если ему верить, Вильгельм Гетц сроду не подвергался преследованиям хунты. Совсем наоборот: он был по ту сторону баррикад.
— ЧТО?
— Что слышали. Гетц укрылся во Франции, потому что в конце восьмидесятых для палачей ветер переменился. Начались допросы свидетелей. Жалобы семей пострадавших, не только из Чили, но и из других стран. Я так и знал, Касдан, что ключ к разгадке — это политический след.
— Где мне найти этого парня?
— У него дома. Он только что вернулся из поездки.
Верну продиктовал координаты Симона Веласко в Рей-Мальмезон.
— Действуйте, — заключил он. — У вас пара часов форы. Я ничего не сказал Маршелье.
— С чего ты такой добрый?
— Сам не знаю. Из солидарности отодвинутых в сторону. Удачи.
Касдан помолчал. Тишину нарушали лишь дождевые струи, хлеставшие, царапавшие, встряхивавшие машину. Кое-что теперь стало для него очевидным. Все, что ему с самого начала было известно о Гетце, исходило от самого Гетца. Паутина лжи, которую он даже не пытался проверить. Вот вам и хваленое чутье легавого.
Через пару секунд он спросил:
— Кто будет говорить?
— Давайте вы. После речи о терновом венце у меня во рту пересохло.
— У нас две правды. Первая: теперь нам известно, в чем вина Гетца. Если в Чили он был палачом, значит, вины на нем предостаточно. Вторая: решись Гетц дать показания против своих бывших соратников, его свидетельства были бы очень важны. До сих пор я не понимал, что такое он узнал, когда его с завязанными глазами пытали в подвале. Но раз он был в команде негодяев, это все меняет. Нет никого опаснее раскаявшегося. Нашлось бы немало желающих заставить его молчать…
— Два мотива — чересчур, Касдан.
— Согласен. Но я полагаю, что в душе мы оба склоняемся к одному.
Напарники замолчали. Отныне они разделяли одну истину. В Париже пробил час возмездия. И взвалили на себя эту работенку ангелы с чистыми руками.
II Палачи
33
— Надеюсь, вы на меня не в обиде, но меня очень насмешило ваше предположение, что Вильгельм Гетц был жертвой чилийской диктатуры.
Касдан и Волокин переглянулись. Им было не до смеха.
— Мы не специалисты, — возразил армянин.
— Достаточно посмотреть на даты, — сказал Веласко. — Гетц покинул Чили в восемьдесят седьмом. Политические беженцы, я имею в виду тех, у кого были причины опасаться Пиночета, уехали в семьдесят третьем, сразу после переворота.
— Нам сообщили, что, когда Гетц уезжал, у него были проблемы с чилийским правосудием. Как это возможно, если он был на стороне властей?
— Даже там кое-что изменилось. Демократические организации при содействии Католической церкви собрали сведения о замученных, пропавших без вести и казненных и завели досье. Например, хорошо поработала команда адвокатов при «Викариате солидарности». В начале восьмидесятых годов поступили первые заявления. О похищениях, пытках, убийствах. То есть о том, что военные называли: арест, допрос, уничтожение. Считается, что в самые страшные годы пропало около трех тысяч человек. Среди них были не только чилийцы. Более того, «иностранцев» похищали чаще. Испанцы, французы, немцы, скандинавы… Их было много. До Пиночета режим Сальвадора Альенде создал нечто вроде социалистического интернационала. Воплощенная утопия, привлекавшая коммунистов со всего мира. Прекрасная эпоха! По крайней мере, для тех, кто верил в эти идеи.
Похоже, к Симону Веласко это не относилось. Высокий, борода с проседью. Его движения были широкими, а подкупающая улыбка еще шире. Он говорил по-французски без акцента, разве только с легким налетом снобизма, наверняка приобретенным на дипломатических раутах. Чилиец и не пытался скрывать свой социальный статус: выходец из среды крупной буржуазии, принадлежащий к высшему обществу Сантьяго, который в жизни не видывал ни застенков, ни леваков.
Похоже, к Симону Веласко это не относилось. Высокий, борода с проседью. Его движения были широкими, а подкупающая улыбка еще шире. Он говорил по-французски без акцента, разве только с легким налетом снобизма, наверняка приобретенным на дипломатических раутах. Чилиец и не пытался скрывать свой социальный статус: выходец из среды крупной буржуазии, принадлежащий к высшему обществу Сантьяго, который в жизни не видывал ни застенков, ни леваков.
Атташе предложил им ледяной лимонад, не слишком подходящий напиток в такую погоду. Но у Веласко, похоже, всегда царило бабье лето, как на широте Сантьяго-де-Чили. Он принял их в своем кабинете: лакированное дерево, коричневато-красная кожаная мебель, запах сигар. В тусклом свете Касдан разглядел золотистые обложки изданий «Плеяды». Он надел очки и прочитал: Монтень, Бальзак, Мопассан, Монтерлан… Истинный франкофил.
Наполнив стаканы, Веласко поставил хрустальный графин на стол и уселся напротив:
— В восьмидесятых годах в Чили возобладала негласная амнистия, защищавшая палачей. Прежде всего, остается проблема пропавших. Нет трупа — нет убийства. Кроме того, в чилийском уголовном кодексе само слово «пытка» не упоминается. По умолчанию, военным нечего было опасаться. Но только по умолчанию, так как поступали жалобы из других стран. Множились требования экстрадиции. В самом Чили об этих жалобах говорили все чаще. О них упоминали газеты. На улицы выходили манифестанты. Пиночет старел. Да и сам мир менялся: диктатуры рушились одна за другой. Южноафриканский апартеид был на грани краха. Пошатнулся «железный занавес». Даже США уже не поддерживали так открыто южноамериканские диктатуры. Таким образом, встал вопрос: будет ли Чили экстрадировать своих убийц?
Касдан перебил его:
— Что и произошло с Пиночетом, верно?
— Не совсем. У Пиночета были проблемы со здоровьем. В Лондоне его оперировали по поводу поясничной грыжи. Он проявил беспечность. В самом деле, английская сторона не выдвигала против него обвинений, но судья Бальтазар Гарзон из Мадрида добился признания испанской жалобы действительной на территории Соединенного Королевства. Между двумя странами существует соглашение. Пиночет угодил в ловушку. Он больше не обладал неприкосновенностью. Не считая состояния здоровья и якобы старческого слабоумия. Именно так он и выкрутился.
Волокин перевел разговор в интересующее их русло:
— Вернемся к Вильгельму Гетцу. Что вы знаете о его участии в репрессиях?
— Оно не было ни существенным, ни официальным. Вильгельм Гетц не военный. Точно так же он не принадлежал к аппарату, обслуживавшему режим. Зато он был близок к руководству секретной полиции Пиночета.
— А чем, собственно, он занимался?
Веласко отер бороду:
— Точно не известно. Мало кто выжил после этих допросов. Но его имя упоминалось во многих жалобах. Очевидно, он присутствовал при пытках.
— Кое-чего я никак не возьму в толк, — вмешался Касдан. — Если жалобы поступают из Европы, зачем Гетцу укрываться во Франции? То есть лезть в пасть ко льву?
— Хороший вопрос… Здесь какая-то тайна. Похоже, что во Франции Гетц чувствовал себя в безопасности. Словно здесь он пользовался иммунитетом. На этот счет даже ходили слухи.
— Слухи?
Чилиец сложил ладони, намекая, что вопрос слишком щекотливый.
— В политическом отношении семидесятые годы были сложным периодом. Иногда страны заключали между собой странные соглашения. К тому же тайные. Известно, что некоторые чилийцы во Франции пользовались защитой.
— С какой стати?
— Тайна. Однако Гетц не единственный чилиец, нашедший здесь убежище. Франция приняла и некоторых членов секретной полиции. Все они получили статус политических беженцев. Что-то невероятное.
— У вас есть список этих «беженцев»?
— Нет. Тут нужно поработать. Если хотите, я могу этим заняться.
Касдан размышлял. Открывшиеся факты объясняли наличие жучков в квартире Гетца. Его свидетельство могло дискредитировать французское правительство, и контрразведка приняла меры.
Он предпочел играть в открытую:
— Мы думаем, что Вильгельм Гетц собирался выступить свидетелем на процессе по поводу преступлений против человечности в Чили, до вас не доходили такие слухи?
— Нет.
— Вам это кажется вероятным?
— Ну конечно. Совесть может заговорить в любом возрасте. Или же Гетц был каким-то образом заинтересован в том, чтобы все выложить. Допустим, его настигла чья-то жалоба. И так он хотел выкупить свою свободу. В этом отношении сейчас все происходит очень быстро.
— Что вы имеете в виду?
— Смерть Пиночета всех взбудоражила. Это подстегнуло уже начатые судебные разбирательства. Смерть генерала доказала, что большинство виновных вот-вот умрут своей смертью, так и не понеся наказания. Полагаю, судебные власти развили бурную деятельность. Вскоре начнутся процессы и полетят чьи-то головы.
— В Европе или в Чили?
— Да повсюду.
— А вы не знаете французских адвокатов, занимающихся подобными делами?
— Нет. Я в подобных преследованиях не участвую. У меня иная роль. Зато я назову вам человека, который может оказаться полезен. Это политический беженец. — Он усмехнулся. — Настоящий. «Sobreviviente», выживший, который вынес страшные допросы, прежде чем оказался во Франции. Этот человек основал сообщество, цель которого разыскивать палачей, где бы они ни были.
Волокин вынул блокнот «Rhodia»:
— Как его зовут?
— Петер Хансен. Швед. Все тот же левый Интернационал… Это его и спасло. Шведское правительство вытащило его из чилийских застенков.
Веласко поднялся и обошел письменный стол, чтобы выдвинуть ящик. Надел очки и полистал записную книжку в кожаном переплете. Показал координаты шведа. Волокин переписал их.
— Последний вопрос, — сказал Касдан. — Из чистого любопытства. Откуда вы-то все это знаете? Похоже, вы хорошо осведомлены.
Веласко расплылся в улыбке:
— Я стал атташе всего пять лет назад. Это почетный пост после выхода на пенсию. Прежде я был следственным судьей.
— Вы хотите сказать…
— Да, я один из судей, преследовавших Аугусто Пиночета. На его собственной территории. И поверьте, это было непросто. У генерала хватало сторонников, и никто в Чили — я имею в виду влиятельных лиц — не стремился вынимать скелеты из шкафов.
— Вы допрашивали Пиночета?
— Я даже посадил его под домашний арест!
Теперь уже Касдан живо заинтересовался этими историческими событиями:
— А как проходили эти допросы?
— Доходило до абсурда. Сначала и речи не шло о том, чтобы он лично приезжал на допросы. Поэтому я сам со своей секретаршей, ведущей протокол, наносил ему визит на вилле в Сантьяго. Просто звонил в дверь. С целой армией журналистов за спиной.
— А потом?
— Он предлагал мне чаю, и мы спокойно беседовали о том, сколько крови он пролил.
Касдан представил себе эту сцену — диктатор, который произнес знаменитые слова: «Так, чтобы я об этом не узнал, даже лист не шелохнется в этой стране», вдруг припертый к стене и вынужденный давать отчет в своих поступках перед этим элегантным аристократом…
— Вы знаете, — продолжал Веласко, — Пиночет был совсем не таким, каким его представляют. Он сам создал образ всезнающего безжалостного диктатора, хотя ничего особенного собой не представлял. Так, мелкий подхалим. Муж-подкаблучник. Его тщеславная супруга занимала более высокое положение в обществе. Когда ему было лет тридцать, она узнала, что он ее обманывает. С тех пор он больше не рисковал. До семидесятого года Пиночет мечтал стать таможенником. Это поприще казалось ему перспективнее военного.
Веласко отпил лимонаду. Даже спустя столько лет эти события казались ему нереальными.
— Самое дикое, — продолжал он, — то, что «Пиноккио», как его называли, был против государственного переворота. Он боялся! К власти он пришел случайно. Просто-напросто американцы возвели на трон самого старшего генерала сухопутной армии. Аугусто Пиночета. И вот тут-то он дал себе волю. Словно жестокий ребенок, которому позволили играть целой страной. Американцы могли радоваться: он расправился с социалистами, словно стремясь искоренить заразную болезнь. Тогда генералы говорили: «Надо убить суку, пока она не ощенилась».
Его рассказ напомнил Касдану то, что он слышал от Насера об операции «Кондор», направленной на уничтожение «коммунистического рака», где бы он ни был. Он упомянул об этом плане. Веласко ответил:
— Возможно, Гетц и обладал какой-то информацией. Не исключено, что он участвовал в операциях… Как знать? Его секреты умерли вместе с ним. Разве что он уже сделал свое признание. Попробуйте найти его адвоката.
Волокин вернул ему его записную книжку и закрыл блокнот. Дипломат встал и открыл дверь кабинета. В заключение он сказал: