– Приехал, приехал, скорее давайте! – замахали руками в дверях собравшиеся девчонки.
За гостями и одолженным на Галин праздник патефоном прибыл на тракторе с прицепом друг Сергея.
В комнате поскучнело. Изочка начала и отложила штопку чулок. Не хотелось ни читать, ни даже выйти к коровам. Вспомнила об Аленушке – с Нового года не разговаривала с ней. Вынув куклу из тумбочки, вгляделась в смешное лицо с синими бусинками-глазками. На круглой Аленушкиной голове все так же задорно торчала жесткая косица, сплетенная из конских волос, но ладошки и ступни потемнели, а красный в белую крапинку сарафан выцвел. Куклины жестяные стол и стульчики, вырезанные папой из банок, Изочка оставила в старом общежитии на этажерке. Они давно проржавели и лишились нескольких ножек…
Дядя Паша подарил Аленушку после того, как Изочка нашла гнома Аборта Подпольного. Кукла спасала хозяйку от плохих мыслей и снов. Помнила маму…
«Майис рассказывала, – раздался в памяти мамин голос, – в прежние времена при рождении ребенка якуты скручивали куклу из бересты. Она называлась «ого-кут» – детская душа человека…»
– Аль-ленушка. Ль-юб-ль-ю, Ль-ена, Изо-ль-да.
Мягкий звук «эль» нежил нёбо, Аленушка улыбалась ласково и понятливо. Она была не просто игрушкой, а «ого-кут».
Изочка вдруг обнаружила, что играть ей тоже не хочется. Не сейчас, а совсем.
– Прости меня, – сказала она тихо. – Я, кажется, выросла.
Кукла, как раньше, обняла ее лицо берестяными ручками, деревянными ладошками. Изочка уткнулась в сарафанную грудь, вобравшую в себя кислый казенный запах, и закрыла глаза.
Песни и разговоры с Аленушкой, ожидание мамы с работы, из больницы, плач и холодные ночи с куклой вдвоем, когда Мариечка ушла к Богу, – все осталось близко и далеко. Там, в оставшемся времени, жил и легко превращался в белку и кукшу дух леса Байанай, и, наверное, продолжали подниматься из низин к вершинам волшебные создания воздуха и лазури, которых Изочка видела когда-то, а теперь будет видеть вместо них обыкновенных стрекозок. Там по лесной тропе шла впереди матушка Майис, озаренная веснушчатым солнцем, и ангелом летела в небо светлая мамина душа…
Изочка подумала, что никогда не уедет отсюда, из-под этого неба, от всего дорогого, к чему крепкими корнями, как берега ручьистого овражка на Зеленом лугу, привязана ее собственная детская душа.
«Лесное, речное, небесное – лес на моей земле, река и небо, вода и воздух…»
– Смотри, малышка-то наша с куклой в обнимку спит! – услышала Изочка насмешливый Полинин голос.
– Пусть спит, а ты не буди, – сказала Наташа. – Давай гостинцы на подушку положим.
Донеслось бумажное шебуршанье, и над головой сладко заблагоухало кондитерской выпечкой. Изочка потянула носом, сонно протерла глаза:
– Вы уже пришли?
– А то кто, если не мы?!
Синие сумерки завесили снаружи окно.
– Вставай, все на свете проспишь! Гляди, что мы тебе принесли.
Вместе с обещанным куском торта Галя отправила Изочке целый пакет разных вкусностей – сахарные рулетики, ватрушки, печенье с повидлом, конфеты…
– Галка сильно жалела, что тебя не пустили.
Скоро в комнату набились девочки из других комнат, и получилось маленькое пиршество для тех, кто не был у Гали. Полина с Наташей наперебой рассказывали, как продавцы, узнав, что диван куплен на свадьбу, по своему почину упаковали его в бумагу и перевязали атласными лентами. Роскошный подарок гости привезли все на том же тракторе и еле протащили в узкую дверь засыпухи.
– Галка рада была-а! Аж разревелась. Сергей сразу выкинул ящики, на которых они спали.
– Мы думали – во что Галя оденется? Наизусть же знаем все два ее платья! А она – в белом, жених настоял! Наряд шелковый, шторка на голове кружевная!
– Фата, – поправила Полина.
– Ну да, невестина, с цветами веночком.
– А прическу Галке в парикмахерской делали.
– Людей пришло! Кроме наших еще человек пятнадцать, парни стоя угощались.
– Галка полный стол всего наготовила, ей сестры жениховские помогли.
Наташа шепнула на ухо Изочке:
– Мы шампанское и сухое вино попробовали, так что не совсем чаепитие…
– Жаль, на пластинках быстрых танцев не было, но хорошо потанцевали, когда стол на улицу вынесли. Галка «спасибо» передавала за патефон. Над пластинками тряслась, боялась, что разобьют.
– А тракторист с Полинки глаз не сводил и раз пять приглашал на танго!
– Больно мне нужен этот колхозник! – фыркнула Полина. – Я для другого себя берегу.
– Для кого это?
– Все вам вынь да положь!
– Для артиста из Москвы, – засмеялась, дразнясь, Наташа, – она пока только на фотке с ним познакомилась!
– А правда, что Галя беременная?
Девочки переглянулись. Вопрос, заданный известной в детдоме болтуньей, повис в воздухе.
– Вот что, дорогуша, – красная от гнева Полина поймала болтуньин локоть, – будешь сплетничать – отлуплю!
– Она с лета не целка, все знают, – защищалась та.
– А тебе завидно? Или мстишь за то, что не позвала? – прошипела Полина, выпуская локоть из цепких пальцев.
Настроение у всех испортилось, и потихоньку девочки разошлись.
Изочка ничего не поняла. Что за целка, в чем обвинили Галю? Полина сокрушенно всплеснула руками:
– Ты, Готлиб, хоть маленько в жизни смыслишь? Целка – это наша честь. Галка с «кукурузы» нечестная, потому и балаболят про нее.
– Я не помню, чтобы Галя кого-нибудь обманывала.
Полина захохотала:
– Насмешила, будто сама в капусте родилась!
– Это кукленыш родился в капусте, – некстати ляпнула Изочка, еще близкая к посетившим ее сегодня воспоминаниям. – А я под кустом нашла.
– Чей кукленыш? – насторожилась Полина.
– Не знаю… Я долго думала, что это гномик. Нибелунг…
– Ну-ка, что за гномики-кукленыши?
Изочка послушно начала рассказывать, внутренне напрягаясь и холодея. Полина слушала, сидя в изножье кровати, окаменевшая, с белым, как стена, лицом. Косточки пальцев на кроватной спинке тоже побелели, словно бездвижная Полина собралась согнуть железо силой мысли. В глазах никогда не плачущей девочки – бесшабашной, веселой, злобной, дерзкой, грубой, какой привыкла видеть свою соседку Изочка, застыли слезы и боль. Едва рассказ кончился, Полина молча закрыла лицо руками и бросилась вон из комнаты.
– Зря ты, – вздохнула Наташа.
Изочка растерялась:
– Я ничего… я не дума…
– Не догадываешься, почему она тебя по фамилии все время зовет?
– Почему?
– Твоя фамилия не по-простому звучит, артистично, и нравится ей. А своя не нравится. Она же Удверина. У двери, значит, поняла?
– Нет…
– Вот у тебя мать померла, – безжалостно сказала Наташа, – у меня – тоже, от туберкулеза, у Галки обое, мать и отец, враз потонули, когда наводнение случилось. Но у всех нас родители кой-какие имелись, хоть и померли, поэтому сироты мы. А Полинка – подкидыш. Оставили ее, новорожденную, у двери нашего корпуса, в одной пеленке с запиской – имя там было, и всё. Хорошо, что летом родилась, а то бы напрочь замерзла.
– Кто… оставил?
– Кто-кто. Такая же «прости господи», что кукленыша в кусты кинула.
Глава 26 Алый цветок
Через несколько дней молодая жена пришла в гости. Изочке бросился в глаза ее подросший живот. Привычная и незнакомая, Галя сияла белым лицом, светлым венком косы.
– Отпросилась у мужа. Дай, думаю, загляну к своим.
Пили чай с домашним рыбным пирогом, Галя рассказывала какие-то неинтересные деревенские новости. В заминке Полина навалилась на стол локтями, подалась к гостье. До Изочки донесся горячечный шепот:
– Как диван? Хорошо вам спать на нем?
– Ага. Мягкий.
– А с мужем как спать… хорошо тебе?
Галя метнула на Изочку смущенный взгляд, прикрыла ладонью зардевшееся лицо:
– Без особого интересу я к этому… Перестань, что ты при мало́й-то…
– Ой, будто она не знает! Все она знает!
Изочке стало неловко и стыдно за Полину:
– Спасибо, Галя, очень вкусный пирог.
– Почему не доела тогда?
– Я потом… Я домашние уроки еще не сделала.
Разложив на тумбочке учебники и тетрадки, Изочка попыталась сосредоточиться, но в их каморке далеко не спрячешься, хоть уши затыкай, и лица – лица девочек вот они, перед глазами.
– Сплетничают, что ты сразу ему дала, – не унималась Полина. – Чего торопилась?
– Я поверила Сереже, как можно было ему не поверить? Он у меня такой… он добрый. Ну и пожалела, конечно. – Галя словно оправдывалась, или впрямь считала себя в чем-то виноватой. Щеки полыхали малиновым жаром. – Люблю я его, Полинка…
– Дожалелась, – жестко сказала Полина, садясь прямо. – Женщины от родов дурнеют, и многие мужики перестают любить своих жен после рождения детей.
– Только не мой Сережа, – уверенно улыбнулась Галя. – Он ребятишек любит, как я. Мы не меньше четырех хотим – двух мальчиков и двух девочек. Я ж привыкла, что детей много вокруг. Но семья у меня будет родная, собственная. Не детдом. Я матерью стану, Полинка. Матерью, понимаешь?!
…Вечером Изочка с Полиной должны были дежурить в коровнике. Пятнашка привыкла к тому, что девочки доят ее по очереди, а Изочкиным рукам особенно доверяла. Так говорила тетя Аглая.
Изочка подошла к коровнику и рассмеялась. Кто-то из девчонок повесил у входа плакат со стихами Маяковского:
Под стихотворением красовался рисунок акварельными красками. Пятнашка была в рисунке круглая, как воздушный шар, а вымя напоминало морское животное. Румяного кальмара с толстыми щупальцами.
Сняв с замшевого носа Марты тальниковый намордник, Изочка подтолкнула ее к вымени Пятнашки. Машинально поглаживала курчавый Мартин лоб, а у самой из головы не выходило: «…с мужем как спать… хорошо тебе? – Без особого интересу я к этому… – Женщины от родов дурнеют…»
Ничего не поделаешь, если тебе «женщина» имя. «Не выйду замуж и рожать не буду», – решила Изочка. Привязала Марту, пока теля не высосала все молоко. Подсела к Пятнашке и, в ожидании замешкавшейся с ведром Полины, принялась читать монолог из чеховской «Чайки».
– Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустыне уныло, и никто не слышит…
– Да слышу я, слышу, – звякая подойником, откликнулась от двери Полина. – С кем болтаешь?
– С коровами, – стушевалась Изочка.
Полина задумчиво усмехнулась:
– Вот смотрю я на тебя, Готлиб, и никак не пойму: то ли ты шибко умная, то ли, обратно, дура дурой. А может, «луч света в темном царстве»?..
Перед обедом забежал Галин Сережа. Все испугались, думали, что-то случилось, а он вручил Изочке коробку с бисквитным тортом. Только тогда она вспомнила, что у нее день рождения.
Полина подарила общую тетрадь, почти новую, всего без пяти передних листов. Наташа, рукодельница и чистюля, – носовой платок с тоненькими кружавчиками по краям. В детдоме носовые платки не полагались, не напасешься на всех. Если у кого-то начинался насморк, кастелянша выдавала чистые тряпочки.
Самой приятной неожиданностью для Изочки стал подарок Бэлы Юрьевны. Воспитательницы в этот день не было, но передала через няню таинственную сумочку, шитую из зеленого шелка. Изочка открыла, а там – пуанты! Она видела пуанты только на ногах Бэлы Юрьевны во время занятий танцами – белые, атласные, твердые, со срезанным носочком и завязочками. Белочка, наверное, специально заказала мастеру балетную обувь, ведь в магазине такая не продается, и размер как-то узнала…
Пуанты пришлись впору и крепко держали ступню, чуткие к ногам. Изочка закружилась между койками – ах, как весело, как легко! Плие! Де ми! Батман тондю!
– Ишь, пируэты откалывает, – кивнула Наташа Полине, любуясь Изочкой, – балерина!
Полина отложила учебник истории, засмеялась:
– Готлиб, мы с тобой в одном театре будем работать! Я – петь, ты – танцевать!
– Нет, я хочу сниматься в фильмах! – крикнула Изочка, прыгая у двери. – Актрисы кино умеют петь, танцевать, представлять смех и слезы, все-все умеют!
– Может, и станешь сниматься, – согласилась покладистая отчего-то Полина. – У тебя глаза красивые. Волосы тоже ничего, сами по себе вьются. И скачешь, как горный козел.
– Ты же говорила, что никуда отсюда не уедешь, – напомнила Наташа. – А на актрис не здесь, в Москве учат. Если еще Леопарда позволит десять классов закончить.
– Отучусь и приеду, к тому времени здесь свою киностудию откроют!
– Ага, через тыщщу лет, имени знаменитой Изольды Готлиб!
Наташа щекотнула под ребра, когда будущая знаменитость пролетала мимо. Изочка рухнула на койку, хохоча, задрыгала ногами в чудесных пуантах… ой, мамочки, – и, захлебнувшись смешком, замерла.
Мама!
«Мария любила тебя, жила ради тебя и о себе не думала… Ты к этому дню по-другому попробуй отнестись. Особенный он: хоть и печальный, а в то же время с благодарностью к матери за счастье жить, и сама эта радость. Хохот-веселье вовсе не обязательно устраивать…»
Как Изочка посмела веселиться, плясать и прыгать в день маминой смерти?! Как могла забыть?!
Пуанты упокоились до времени в тумбочке. Изочка вытащила патефон из-под кровати. Пластинка Вадима Козина поверх конверта была бережно обернута газетой. Дорожки на старом диске стерлись, игла шипела, «заедала» и подскакивала на слове «туманное»: «Утро тума-ма-ма-манное».
На ужин не пошли. У запасливой Наташи с прихода Гали сохранился кусочек плиточного чая, попросили у няни кипяток из «титана». Весь вкуснющий торт съели втроем. Он, впрочем, был небольшой, размером с пять пирожных. Изочка никого не позвала.
– Ты чего закуксилась? – спросила Наташа.
– Так…
Полина взглянула внимательно:
– Плакать, что ли, собралась?
Изочка не ответила, отошла к тумбочке и снова завела патефон.
– Ма-ма, ма-ма, – страдал бархатный голос. Изочка легонько подталкивала иглу, и «больное» место перескакивало сразу на «Нехотя вспомнишь и время былое…»
Окно схватилось к ночи искристыми иголочками. Через дорогу и перелесок за ним простирались нивы. Печальные, снегом покрытые.
Давно ушел с земли писатель Тургенев, ушел и автор прекрасной музыки, а Изочка, живая и пока еще не старая, сидела и слушала их романс. До самого отбоя крутила одну и ту же пластинку. Девочкам надоело, но они терпели, все-таки день рождения у человека…
Под утро Изочка проснулась оттого, что между ног стало горячо и мокро. «Неужели описалась?» – удивилась она. Но было не просто мокро, а скользко и липко. Изочка встала с постели, подошла к светящейся дверной щели и нагнулась. Прямо на ее глазах в середине пижамных штанов расцветал алый цветок.
«Умираю! – ужаснулась Изочка. – Бог покарал меня за веселье и пляски в смертный день!» И вспомнила: «Красная армия…»
Няня, дремлющая в конце коридора на трех табуретах, открыла глаза и села, едва Изочка подошла к ней. Заметив красноречивое пятно, сочувственно качнула головой:
– Пока полотенечко чистое дам, а завтра у кастелянши попроси, у нее на это дело старые простынки откладены.
Потом, лежа в кровати и стараясь не двигаться, Изочка с отвращением прошептала:
– И так двенадцать раз в год.
В окно поверх тонких узоров инея уже заглядывало туманное утро. Его сдержанный, царственно синий свет будил на стенах неспящие тени. Тело дышало знойной пропастью, живот потягивало больно и жарко.
Изочка думала о маме Марии и матушке Майис – что бы они сказали ей сегодня? Думала, что теперь весною законно получит от государства вместо ватника полупальто с цигейковым воротником и хромовые сапожки. Она будет начищать их гуталином до безупречного блеска. Если майской ночью к ней, как в тот раз, явится Гришка, он, может быть, согласится поцеловать ее один раз для проверки – интересно это или так себе. Изочка думала, что когда дядя Паша вернется из командировки, она расскажет ему про диван для Гали и попросит в долг немного денег на польские духи, либо рижские, какие найдутся, чтобы меньше пахнуть детдомовской хлоркой. Думала, что стала настоящей девушкой, взрослой Изой – Изольдой, и маленькой наивной Изочкой не будет уже никогда…
Никогда.
Примечания
1
Огокко́ – дитя (якут.).
2
Начало истории читайте в романе А. Борисовой «Змеев столб».
3
ТФТ – Тяжелый Физический Труд. Рекомендация ТФТ стояла на справке спецпоселенца.
4
«Равновесие в доме – мир вокруг» (лат.).
5
Нельма – ценная промысловая рыба семейства лососевых, подвид белорыбицы.
6
Лагушок – кадушка емкостью в два-три ведра.
7
Сметона Антанас (1874–1944) – государственный деятель, один из идеологов литовского нацизма, президент Литовской Республики (1926–1940).
8
Огокком – дитятко мое (якут.). Буква «м» придает слову «огокко» (дитя) более нежный и собственнический оттенок.
9
Белым золотом якуты называют серебро.
10
Ысыах – кумысное торжество, от слова «ыс» – «кропи», «брызгай», отмечается во второй половине июня. В старину к этой поре накапливалось необходимое для отправления празднества количество кобыльего молока, и якуты готовили кумыс. Во время главного праздничного обряда в честь богов и грядущего плодородия жертвенным кумысом окропляли огонь и землю. В советские годы «праздник с духами» не приветствовался и его справляли негласно либо под видом праздника, посвященного лету. Вновь начали повсеместно отмечать в 90-е годы. Теперь ысыах – самый большой и любимый национальный праздник в Якутии.
11
Дорообо – якутская интерпретация слова «здравствуй».