– Значит, вы ее знаете?
– Лично – нет, – засмеялась Мария. – Но фильмы с Гарбо я тоже видела.
…В комнате стало уютно. Дядя Паша отремонтировал и принес стол, два стула и этажерку из амбара. Пообещал сколотить тахту Изочке из списанного шкафа в ветеринарной станции, где он работает. А еще – поставил на подоконник человечка с ягельными волосами! Вот кто, оказывается, мастерит таких человечков.
Печной кожух и кровать красиво блестели в ночном воздухе, пахнущем масляной краской. Спать новые жильцы общежития легли на полу.
– Завтра понедельник, день тяжелый, – вздохнула Мария. – Куча дел… Устроились, слава богу. Приятного сна, дочка.
– Почему ты сказала «козин» про дяди-Пашин патефон?
– Козин – фамилия певца. Это он пел «Утро туманное», Вадим Козин.
– А почему утро туманное?
– Потому что зима. Холод…
– А кто такие нивы?
– Не «кто такие», а что. Нивы – это поля.
– Печальные?
– Зимой они всегда печальные. Спи.
– А мы тут долго будем жить? – спросила Изочка, зевая. И, не дождавшись ответа, уснула.
Глава 2 Почему сердце слева
Последние дни лета выдались на редкость жаркими. Изочка целыми днями носилась с соседской ребятней. Собирали перезревшую кислицу, объедались ею, аж скулы сводило. Купались в быстрой протоке возле прилегающего к городской окраине совхозного огорода и до медного глянца загорали на горячем песке.
У воды стоял черный, мшистый от влаги насосный домик. Одноглазый сторож качал воду для огорода, куда было строжайше запрещено ходить, но иногда старик позволял поливать огромным шлангом круглые головки капусты и полосатые, сливающиеся на горизонте гряды картофеля.
Дрожащие осколки дня чешуйчато плескались в реке. Южный ветер доносил с другого берега сладкий и немного тинный запах боярышника. Сторож плел тальниковые корчаги, обмазывал их изнутри тестом из отрубей, но ничего серьезного, кроме ершиков и мелких окуней, не попадалось. Щукам и ельцам больше нравились дождевые червяки на крючках. Старик брал себе удочную рыбу, а корчажную отдавал ребятам. Рыжий мальчик по имени Гришка пек для Изочки хрустящих, как семечки, окушков в сизом пепле костра.
Засучив штаны, сторож плавал с мальчишками в протоке. Грудь у него была седовласая и ребристая, с тощей шеи свисал оловянный крестик на крученой нитке.
– Разве Бог есть? – поинтересовался у него Гришка.
– Может, есть. Может, нету.
– А крестик зачем носите?
– Для красоты, – засмеялся старик. – Только никому о моей «красоте» рассказывать не надо, лады?
– Бог – человек?
– Не человек. Бог – он Бог, – сторож добросовестно старался ответить на вопросы.
– На кого похож? На дяденьку?
– Не на тетеньку же!
– А зачем поп нужен?
– Чтобы помогать человеку идти к Господу.
– Далеко?
– Далеко. До неба.
– Туда, что ли, можно дойти?
– Раз ведут, стало быть, можно.
– Как шагать-то? Ногами?
– Да уж и не руками, малец. Душой люди идут.
– У души есть ноги?
– Про ноги не знаю, а глаза и уши, видать, есть.
– Душа есть у всего живого, – робко вставила Изочка слова матушки Майис.
– А у Бога два глаза или один?
– Два, наверное, – подмигнул сторож единственным оком. Слепой его глаз зиял темнотой, в зрячем сверкало солнце.
– Почему у людей по два глаза? – надоедал Гришка.
– Для подстраховки, если один ослепнет…
Изочка вдруг с удивлением осознала, что у каждого человека два глаза и уха, две руки и ноги. Вон как удобно придумано! Заболеет, к примеру, и отпадет одна рука – вторая есть для работы, отпадет нога – можно на другой скакать… А рту некуда падать, он и так – дырка, поэтому рот один и находится посередке.
Гришка, кажется, подумал о том же, потому что спросил сторожа:
– У людей нарочно по две половинки?
– Да. На левой стороне – зло, на правой – добро.
– На левой – зло? Отчего же в ней сердце?
– Оно как сторож. Бог его слева поместил, чтоб за злом следило…
Ребята постарше рассказывали разные истории. Одна из них, о привидении древней юрты, стоящей якобы не очень далеко в лесу, показалась Изочке особенно страшной.
– Говорят, в этой юрте сто лет назад жила семья, – посвистывал тревожным шепотом большой щербатый мальчишка. – Хорошо жила, пока не началась чума или какая-то другая холера. Опасная, в общем, зараза, от которой мор. Семья заразилась друг от друга, и все померли – отец, мать, дядьки, тетки, детишки. Все, кроме старого деда. Соседи перестали его навещать, думали, что он чумной, а если старик приходил к ним, закрывали дверь и не пускали. Потом вся деревня взяла и уехала оттуда. Дед остался один и повесился в юрте.
– Наверно, нечего было кушать, – предположил кто-то. – Или заскучал и не выдержал.
– Ну, не знаю… Вот висит он год, висит второй, никто с петли не снимает. Потом надоело и слез с тубаретки. Сам не заметил, как в привидение превратился. Мой старший брат видал его, когда в ту сторону на охоту ходил. Бродит, рассказывал, вокруг юрты белый-белый старик с веревкой на шее и воет, и плачет-надрывается… Всех уток распугал в затоне…
– Плачет?! – ужаснулась Изочка.
– Не отпели человека по-доброму, не похоронили, вот и мается душа неприкаянная, – вздохнул сторож. – Наружу осталось тело-то, не в земле, потому и не берет к себе смерть.
…Всё на свете имело души, сердце следило за злом, жизнь была полна удивительных событий, жутка, таинственна и невыразимо прекрасна.
Глава 3 Кукленыш и кукла
Над кустом шиповника кружилась белая бабочка, будто крупная снежинка заблудилась в предосеннем лесу. Изочка тихо подкралась, сложила лодочкой ладони:
– Бабочка, бабочка, сядь-посиди, я тебя не трону, только посмотрю!
Бросок, сомкнутые ладони раскрылись… Где бабочка? Улетела, исчезла!.. А что это там, под шиповником у забора? Неужели кукла?!
Изочка хотела оповестить остальных, но подумала, что кто-нибудь непременно отберет находку, и сказала только рыжему Гришке. Дети долго рассматривали мягкого голыша, слабо обтянутого тонкой резиной цвета красной глины. По некоторым признакам Изочка поняла, что это не кукла, а кукленыш, то есть мальчик. Когда сторож позвал детей на поливку, шмыгнула к шиповнику, завернула игрушку в подол и бегом в общежитие. Дома попробовала поднять закрытые веки кукленыша, показалось что-то темное, мутное, – испугалась, не стала дальше открывать. Побаюкала, укутав в платок.
– Спеть тебе колыбельную?
Подождала ответа и попросила себя за кукленыша вежливым голоском:
– «Козину» песню, пожалуйста.
Пела полюбившийся романс, как понимала его сама.
– Утро туманное, утро с едою…
Сквозь прозрачно-бисерный туман на ветках деревьев яркими елочными шарами проступали румяные яблоки, брызжущие, если укусишь, сладким соком. Мария сказала, что они только с виду похожи на помидоры, а на самом деле слаще не бывает… Казалось, милый кукленыш прислушивается к песне плотно прилегающими к голове ушками, шевеля крохотными пальчиками с овальцами ноготков.
Заметив в окно мать, Изочка выбежала навстречу:
– Смотри, что я нашла! – и протянула голыша в платке.
Мария вгляделась, оттолкнула Изочкины руки и вдруг закричала так громко, что стало стыдно за нее. Из общежития выскочили люди, посмотрели на куклу-мальчика, на девочку… Женщины почему-то тоже заорали дурными визгливыми голосами. Соседка тетя Матрена смешно вопила:
– Осподи помилуй, Осподи помилуй!
Дядя Паша выхватил кукленыша у Изочки из рук, положил его на крыльцо. Народ, перешептываясь, столпился вокруг.
Появился дядя милиционер в нарядной белой форме со звездочками на погонах, – Изочка заметила звездочки, когда он нагнулся, – и сказал два непонятных слова: «Аборт подпольный». Потом велел показать ему тот куст шиповника у огородного забора, где Изочка обнаружила куклу.
…Кукленыш по имени Аборт оказался капустным гномом-вредителем, так объяснил рыжий Гришка. Гном выходил поедать совхозные овощи из-под пола земли, поэтому и фамилия его была – Подпольный…
«Детеныш нибелунгов!» – ахнула про себя Изочка. Мария совсем недавно пересказала ей папину любимую сказку о волшебном кольце нибелунга[48] – повелителя злых гномов… Наверное, малыш проделывал и другие ужасные злодейства, недаром его все боялись и не хотели взять в руки.
Мария остервенело содрала с дочери ни в чем не повинное платье и кинула его в печь. Вымытая до скрипа Изочка, лежа на тахте, вжалась в стену и поплакала с расчетом, чтобы Мария услышала. Но та не желала слышать, хотя Изочке в самом деле было плохо и жалко себя и детеныша. Где гномикам брать пищу, если они не умеют добывать ее по-другому? Что теперь сделают с бедным человечком, как накажут? Неужели посадят в тюрьму?..
Ночью приснился сказочный сон. Аборт Подпольный превратился в маленького живого мальчика и повел Изочку в свою страну – туманный лес, полный сладких яблок и ласковых птиц. Птицы распевали музыку, высокие деревья с резными лаковыми листьями стояли свободно и не загораживали друг друга. Понизу вместо кустов и валежника расстилался прохладный муравчатый ковер – нивы печальные… Они взаправду были печальные, но как-то по-светлому, хотя снег их не покрывал. Грациозно, бесшумно скользили по нивам серебристые тени, пропадая в тумане. В траве там и сям светились цветы, издалека похожие на стрельчатые пятиконечные звезды, как на погонах у дяденьки милиционера.
Изочка долго играла с мальчиком-нибелунгом, плескалась с ним в зеленом ручье под журчащий шепот воды и бегала наперегонки по тропинке, усыпанной тонкомолотым песком. Она сообразила, что этот лес и нивы – небо. Вальхалла – так называется верхний мир по папиной сказке. Изочке хотелось погостить в Вальхалле подольше и Марию привести сюда, но мальчик грустно покачал темной головкой – нельзя – и проводил обратно…
Проснулась Изочка под утро – спине стало липко и холодно. Поняла, что описалась, вот тебе и зеленый ручей… Снова немножко поплакала, теперь уже потому, что лежать на мокром стало нестерпимо, а будить Марию стыдно, но надо. После чудесного сна окружающее впервые показалось пасмурным и враждебным.
Мария не стала ругать, сполоснула простыню и только собралась на работу, как в дверь постучал дядя Паша. Топчась на пороге, высунул из-за спины маленький сверток:
– Я тут, э-э-э, игрушку принес, куколку…
Он еще не договорил, а Мария почему-то испугалась:
– Что?!
– Да вы не бойтесь, – заторопился дядя Паша, – она ж из бересты!
Куклу славный дядька связал из закруток березовой коры, только не с белой, а со светло-охристой внутренней стороны. Втиснул в плетеное берестяное туловище круглую голову с жесткой косицей из конских волос, толстыми стежками стянул к тельцу смешно торчащие ручки с деревянными ладошками и ножки с искусно вырезанными ступнями. Во все стороны распыжился красный в белую крапинку сарафан, в косице – алая лента, на щеках румянец…
Кукла улыбнулась нарисованным ртом, веселыми бусинками-глазками, и кулачок Изочкиного сердца откликнулся восторженным стуком.
– Спасибо, – смущенно поблагодарила Мария. Подтолкнула дочку к игрушке: – Вот и подружка тебе, чтоб не скучала.
Изочка прижала куклу к груди и назвала сказочным именем Аленушка. Имя ласкало слух мягким звуком «эль»: ль-юб-ль-ю, Ль-ена, Ль-енин, Изо-ль-да. В зажмуренных глазах Изочки раскрутился хоровод сарафанных девушек в березовой роще. Открыла глаза – кукла улыбнулась еще ласковее. Живая, рожденная не в бездушном фабричном потоке среди множества двойников, а в теплых руках доброго человека. Другой такой не было на свете.
Аленушке пришлись впору ажурные стол и стульчики, смастеренные папой Хаимом из жестяных банок. Изочка играла весь день и не заскучала ни разу.
Мария вспомнила вечером, рассматиривая дяди-Пашин подарок:
– Майис рассказывала, что в прежние времена при рождении ребенка якуты скручивали куклу из бересты. Она называлась «ого-кут» – детская душа человека. Когда в свой срок приходила к человеку смерть, куклу сжигали, чтобы человеческая душа, уходя в небо, очистилась.
– Что такое душа, Мариечка?
– То, что у человека внутри.
– В кишках?
– Душа в сердце, маленькая ты надоеда и приставала.
– Она с глазами и ногами, сторож говорил… Мариечка, а папу похоронили?
– Похоронили, – рассеянно кивнула Мария, отходя к этажерке.
– Ой, как хорошо, – с облегчением вздохнула Изочка. – А то я думала, что если его не похоронили и оставили тело наружу, папина душа плачет в какой-нибудь старой юрте, и смерть не берет его к себе.
– О чем ты говоришь? – обернулась в удивлении Мария. – Где ты наслушалась этих глупостей? Мы же с тобой каждый год ходили на кладбище за «кирпичкой». Ты забыла могилу папы?
Изочка и впрямь много чего забыла. Год – это же много.
– Мариечка, что такое смерть?
– Это когда человек не живет на земле.
– Где же он живет?
– На том свете.
– В Вальхалле?
– При чем тут Вальхалла? В твоей голове все перепуталось!
– А что этот человек в Валь… там делает?
– Ничего не делает, – рассердилась Мария. – Что за ребенок неугомонный!
И тут Изочку озарило:
– Папа тоже на том свете?
Мария не ответила.
Изочка замерла: раз папа Хаим далеко, почему бы папой ей не согласиться стать дяде Паше? Папу она воочию не видела и не знает, какой он, а сосед умеет мастерить настоящих кукол и лесных человечков…
Мария достала из ящичка этажерки документы, нашла фотографию отца. Изочка сто раз ее видела. На удивленном папином лице блестели большие глаза, а близкие к переносью брови поднимались вверх, будто фотограф показал что-то диковинное и в этот миг сделал снимок. Мария сказала, что папа Хаим очень-очень любил Изочку, но однажды ушел.
Изочка не спросила, куда ушел. Она была спокойна за папу. Знала теперь, что он на том свете, и неважно, Вальхаллой или по-другому называется туманная лесная страна. Главное – папа живет среди яблок и серебристых теней, ему нескучно и есть что кушать. Папиной дочке теперь тоже не скучно – у нее есть Аленушка…
Глава 4 Взрослые полны загадок
Говорят, тем, кто хорошо учится в школе, на большой перемене бесплатно дают творожные шаньги. Через каких-то полгода Изочка пойдет в первый класс. В городе она прочитывала вслух все, что встречалось на пути: «Продовольственный магазин № 4», «Кинотеатр Центральный», «Слава Сталину – лучшему другу физкультурников!», «Сталин – это Ленин сегодня!» и еще что-то о товарище Сталине, всего не упомнишь.
«Болтун – находка для шпиона!» – вот что, оказывается, написано на плакате с тыкающим пальцем дядькой на двери кухни. Когда в коридоре никого не было, Изочка, не глядя на плакат, содрала его, скомкала и быстро-быстро сунула в горящую печь.
Изочка любила всехную кухню, а Болтун портил всякую радость. Думала, что он потом приснится, но нет, не приснился. Никто даже не заметил, как злой дядька исчез, и радость от приготовления еды и кухонных разговоров больше не омрачалась ничем.
В воскресенье Мария варила в кухне суп из сухих грибов. Тетя Матрена рядом стряпала картофельные блины. Изочка крутилась тут же, надеясь на неудачный блинчик. Тетя Матрена молчала-молчала и вдруг призналась, что ее вызывали в какой-то отдел и велели следить за соседями.
«Выследила! Знает про Болтуна!» – запаниковала Изочка, хотела сбежать и не успела.
– Ну и как успехи? – спросила Мария спокойно. – Много нового о нас узнали?
Тетя Матрена скроила обиженную мину:
– Что я – предатель какой? Пришла и сразу Наталье открылась. Теперь, вот, тебе. Не донесешь же на меня, что я про то рассказала?
– За Натальей Фридриховной тоже слежка? – удивилась Мария.
Тетя Матрена плотно прикрыла дверь.
– Наталья – тюремщица! Три года сидела, пока муж воевал. Не знала?
Изочка принялась складывать щепки перед печкой.
…Наталья Фридриховна жила с мужем Семеном Николаевичем в комнате напротив, была очень строгая и работала кем-то посменно в рыбном тресте. Изочка ее побаивалась. Однажды в мороз Мария попросила соседку присмотреть за Изочкой, опасаясь, что та сбежит на улицу и заболеет. В комнате Натальи Фридриховны пахло газетной бумагой – Семен Николаевич служит в типографии, где печатают газеты. Наталья Фридриховна сварила пшенную кашу, и он пришел в обед. Изочка старалась есть аккуратно и не шмыгать носом, собирала кашу ложкой по краям тарелки и медленно подвигалась к середке, чтобы не обжечься, как учила Мария.
«Сядь прямо, не сутулься, – сказала Наталья Фридриховна, – и не клади локти на стол». Изочка поспешно убрала локти, а скоро опять забыла. Тогда Наталья Фридриховна достала с полки две книги и сунула их Изочке под мышки: «Держи крепко и ешь».
Каша была вкусная, с маслом, но есть расхотелось. Изочка хорошо усвоила урок. Поздоровалась на другой день с Натальей Фридриховной, трепеща от ее сурового взгляда, и тотчас выпрямилась, словно сзади за ворот плеснули холодной воды. Соседка сдержанно усмехнулась: «Запомнила? Молодец».
…Изочка снова прислушалась к разговору. Тетя Матрена шептала с оглядкой, хотя в двери не брезжило ни щелочки и никого в кухне не было, кроме Марии, Изочки и куклы Аленушки. Ну, если не считать дяди-Пашиных деревянных человечков на подоконнике.
– Ван Ваныч сковородку-то, значит, поставил со своей яичницей на газетку, а на ей – портрет! Он и не заметил. Дно у сковороды, ясно море, в саже да жирное… Тут Скворыхин возьми и зайди.
…Этот худой и сутулый, как буква «г», дяденька Скворыхин круглый год не снимает облезлого треуха и живет возле общежития в землянке за дощатым забором. Забор высокий, сверху над ним виден только дым из печки. Ребята зовут Скворыхина «злая собака», потому что на калитке так и написано крупными черными буквами. Он действительно ужасно злой и ненавидит детей. Все время кричит: «Не подходите к моему дому!» Будто у него настоящий дом, а не крытая дерном и мхом землянка. Днем слышно, как во дворе на проволоке гремит цепь. Это Мухтар туда-сюда бегает, огромная, совсем не злая собака. Ребята говорят, что Скворыхин плохо ее кормит, деревянное корытце возле конуры всегда пустое. Когда он, заперев калитку, уходит на работу, кто-нибудь из мальчиков перелезает через забор и приносит Мухтару поесть…
– Надо же, я думала, этот Скворыхин ни с кем не общается, – приглушенно сказала Мария.