Восходящие и падающие звезды
На протяжении большей части V века самым большим престижем среди всех христиан и в империи обладали четыре церкви, и каждая из них активно участвовала в богословских спорах. Три из них – церкви Антиохии, Рима и Александрии – представляли собой как бы великий треугольник, лежавший в основе возникновения христианства, а четвертой была церковь Константинополя. И на всех соборах можно было видеть взаимодействие этих четырех духовных царств.
Во времена Константина некоторые престолы уже обладали особым статусом – благодаря их роли в истории христианства, но также в силу статуса и богатства городов, где они находились. В 325 году Никейский собор признал превосходство церквей Рима, Александрии и Антиохии. Когда в 381 году император Феодосий I признал христианство как официальную религию империи, он, естественно, должен был уточнить, какую именно версию этой веры следует считать правильной. Он решил этот вопрос так: это та вера, которой следуют в Риме и Александрии. Христианство Рима сложилось еще во времена апостола Петра, «а теперь его исповедуют [Римский] pontifex Дамас и Петр, епископ Александрии»[94].
Каждый великий престол был центром для большого региона из нескольких государственных провинций, в которых служили епископы, признававшие первенство местного епископа епископов. (Слово «патриарх» появилось лишь в начале V века.) Каждый патриархат был как бы региональной империей в рамках церкви со своими строго очерченными границами, о которых могли возникать споры с амбициозными соперниками. Это означало, что существующие патриархаты видели в новых набиравших силы епархиях потенциальных противников. В свою очередь новые соперники боролись против почтенных патриархатов, что вносило нестабильность в жизнь церкви. Любой тогдашний человек, хоть немного знакомый с историей, знал, что патриархаты набирают и теряют власть и что духовный центр, некогда обладавший высоким статусом, может с годами его утратить. В церкви могут появиться новые папы – этого просто следует ожидать. Подобные соображения подливали масла в огонь конфликтов между церквами, которые боролись за власть, но делали это в форме богословских споров.
Многие великие церкви потенциально могли обрести в будущем статус патриархатов вместе с уже существующими или даже вместо них. Карфаген уже повысил свой статус в Никее и стал бы патриархатом, если бы местную церковь не раздирали кровавые расколы. Можно было думать о славном будущем Милана или галльского престола в Арле. Столица Месопотамии Селевкия-Ктесифон претендовала на роль центра огромной церкви Востока за пределами Римской империи, и глава этой церкви действительно стал патриархом Востока в 498 году[95].
Но куда большее значение имело возникновение патриархата Константинополя, Нового Рима, который был заложен в 325, а освящен в 330 году. Город был призван стать двойником Рима со своими префектом, магистратами и сенатом из трехсот мужей. Что очень важно, его многочисленные, прекрасно построенные – начиная с 408 года – стены делали город почти неприступным. Что бы ни случилось с другими частями империи, Константинополь в ближайшем будущем должен был оставаться несокрушимым бастионом. Выгоды его положения стали очевидны в период политических и военных кризисов. Что бы ни случилось с Римом или Антиохией, Константинополь устоит – и этот город действительно был христианским центром до 1453 года, когда турки наконец начали использовать тяжелую артиллерию.
Когда город превратился в столицу восточной империи, – а затем и всей империи, – он естественным образом стал пользоваться престижем в церкви. В 381 году Константинопольский собор торжественно провозгласил: «Епископ Константинополя должен быть вторым по чести после епископа Рима, потому что это есть Новый Рим». Фактически позднейшие соборы нередко употребляли такой лестный титул: «Константинополь – Новый Рим». Это вызывало протесты, причем не только со стороны римских пап, которые отказывались признавать эту привилегию. В конце концов, признание Константинополя вторым по чести вносило нестабильность в порядок, который и без того не был слишком устойчивым. Признание этого статуса автоматически умаляло значение других великих престолов – так что Александрия должна была занять третье место, а Антиохия четвертое. Кроме того, выражение «Новый Рим» предполагало, что существует «Старый Рим» – можно было это понимать как одряхлевший или приближающийся к закату[96].
Баланс власти великих престолов определял церковную политику в V веке. На заднем плане всегда не утихала борьба между Александрией и Антиохией, но кроме этого прочие престолы боролись с Константинополем. Город-выскочка всегда испытывал сопротивление Александрии и обычно нападения со стороны Рима: Рим с Александрией с легкостью вступали в союз против Константинополя. Собор 381 года стал началом войны этих трех городов, которая была завершена лишь в Халкидоне в 451 году. Трижды – в 401, 431 и 449 годах – под давлением александрийцев низвергались константинопольские епископы, и каждый раз это приводило к тяжелому кризису для всей империи. В 458 году недовольство Александрии вызвало беспорядки, повлекшие за собой убийство четвертого патриарха столицы империи.
Но у Константинополя были и другие враги. Подъем новой столицы с неприязнью воспринимали в Эфесе, где, как считалось, жили апостол Иоанн и Дева Мария. Благодаря этому славному прошлому Эфес в IV веке занимал важное положение в церкви и господствовал над западной частью Малой Азии – богатой территории, жизненно важной для империи. Но появление великого константинопольского патриарха означало, что теперь епископ столицы будет сам контролировать окружающие провинции, так что Эфес лишался былой власти. В начале V века константинопольский архиепископ Иоанн Златоуст свободно вмешивался в дела Эфеса, и с течением времени Эфес должен был неизбежно утратить свою власть под напором столицы империи. Но можно было ослабить позиции Константинополя, убедив церковь в том, что это гнездо еретиков. Когда в 431 году были выдвинуты обвинения против константинопольского епископа Нестория, тот факт, что Вселенский собор созывался в Эфесе, давал великое преимущество врагам обвиняемого[97].
Другим энергичным противником столицы был престол Иерусалима, слава которого была связана с самим рождением церкви. Никейский собор признал почетный статус Иерусалима, хотя административно оставил его под властью митрополита Кесарии. Позднее епископы Иерусалима боролись за то, чтобы этот высокий статус дал им в руки реальную власть. Важнейшую роль во всем этом играл Ювенал, возглавлявший церковь Иерусалима с 422 по 458 год, который постоянно принимал участие в интригах на соборах, где он всегда боролся за интересы своего престола. Возвышение Иерусалима означало бы, что под его власть перейдут некоторые провинции, которыми управляет патриарх Антиохии, что умаляло бы силу последнего. Это заставляло Ювенала нападать на антиохийское богословие и на представителей этой школы, таких, как Несторий. На великом Эфесском соборе Ювенал в коалиции с епископом Эфеса Мемномом и александрийцами боролся против епископа Константинополя. В итоге Ювенал добился своего: в 451 году Иерусалим получил статус патриархата, и эта система пяти патриархатов сохранилась на несколько столетий[98].
Оружием для борьбы за региональные интересы могли становиться идеи. Это ярко демонстрирует пример Ювенала, но не он один среди вождей церкви боролся за власть и престиж, опираясь на любые официальные на данный момент доктрины богословия. Изучая поведение некоторых участников этих схваток, британские историки вспоминают образ викария из Брея. Это отрицательный персонаж из песни XVIII века – священнослужитель, переживший бесконечные смены режима и идеологий, поскольку он умело использовал их в своих интересах. Роялист? Республиканец? Пресвитерианин? Викарий готов поднять то знамя, которое нужно. Он прагматик до мозга костей с одним-единственным принципом – выжить. В песне он хвалится своими умениями так: «Какой бы король ни взошел на престол,/ я, господа, останусь викарием Брея». В V веке можно было найти немало предшественников викария из Брея. Современник так писал об одном тогдашнем епископе: «Он никогда не держался определенного мнения, но всегда вел двойную игру, меняя взгляды в соответствии с нуждами момента: то он предает анафеме синод Халкидона, то, отрекаясь от своих убеждений, целиком и полностью его одобряет»[99].
В пестром христианском мире поздней античности каждый патриарх в каком-то смысле жил в собственном мире со своими особыми представлениями о политике и географии и о том, кто его союзники и противники
В пестром христианском мире поздней античности каждый патриарх в каком-то смысле жил в собственном мире со своими особыми представлениями о политике и географии и о том, кто его союзники и противники
В пестром христианском мире поздней античности каждый патриарх в каком-то смысле жил в собственном мире со своими особыми представлениями о политике и географии и о том, кто его союзники и противники. Патриархи также по-разному взаимодействовали с империей. Со времен Константина церковь получила доступ к управлению государством, и по крайней мере двое патриархов – Рима и Александрии – обрели такую огромную власть на своих территориях, что почти напоминали самостоятельных монархов. Обретая все больше влияния, духовного и светского, они воскрешали древние традиции – не только традицию апостольского преемства, но и традиции монархии.
Император Рима
Хотя мы из истории знаем, что Рим сохранился, пережив великие бедствия, люди того времени терзались неуверенностью в его будущем. Римские папы стремились подражать императорам и усвоили множество традиций и обычаев, которые в прошлом скорее были свойственны не христианским епископам, но кесарям – тем не менее они чувствовали, что оказываются на обочине истории. Рим оказался открытой всем ветрам опасной точкой цивилизованного мира и все меньше и меньше играл роль центра культурной и интеллектуальной жизни. Все, что папы делали на соборах, следует воспринимать в контексте этого ощущения опасности: Рим отчаянно боролся за ускользающие из его рук власть и статус в церкви и империи.
Хотя папы считали себя прямыми наследниками Петра и Павла, институт папства не всегда имел ту централизованную структуру, которая появилась в нем в IV и V веках. Ко временам Никеи папство уже было установившейся традицией; его престиж увеличивался благодаря тому, что многие епископы Рима испытали на себе гонения или стали мучениками. Но только в течение нескольких десятилетий после 370 года оно сложилось как тот вызывавший благоговейный трепет институт, который мы знаем по позднейшим эпохам, с его особыми титулами и учреждениями, с его риторикой и с претензией на мировое господство. В 370 году епископ Рима был просто уважаемым служителем церкви, который в основном пользовался властью лишь в Италии. К 460 году этот епископ уже предъявлял претензии на мировое господство и считал, что гражданская власть не вправе его судить или ставить ему препятствия. Хотя вначале папы не могли навязывать свою волю секулярному миру, позднейшие политические события дали им огромную возможность расширить сферу своего влияния. Если вспомнить о том, как папы влияли на политику Европы – да и всего мира, можно по праву назвать это изменение идеологии истинной революцией. Там происходило формирование института, сыгравшего ключевую роль в жизни средневековой Европы[100].
В течение нескольких десятилетий после 370 года папство сложилось как тот вызывавший благоговейный трепет институт, который мы знаем по позднейшим эпохам, с его особыми титулами и учреждениями, с его риторикой и с претензией на мировое господство
Между 370 и 430 годами церковью Рима правил ряд блестящих создателей папства, именно они заложили основания для прочной и экспансивной власти церкви, на которых позднее могли строить папа Лев и его преемники. Епископы Рима обрели авторитет и обосновали свои притязания, за эти годы они стали папами, наследниками Петра, приматами и понтификами, единовластно управлявшими апостольским престолом (см. Таблицу 3). Так созидалась церковь.
Таблица 3
РИМСКИЕ ПАПЫ 366–468
366—384 Дамас I
384—399 Сириций
399—401 Анастасий I
401—417 Иннокентий I
417—418 Зосима
418—422 Вонифатий I
422—432 Целестин I
432—44 °Cикст III
440—461 Лев I
461—468 Иларий
Дамаса I (366–384) было бы справедливо назвать первым великим папой. Он нашел обоснование власти Рима в словах самого Христа: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Он развивал идею sedes apostolica, апостольского престола, к которому обращаются со спорными вопросами менее важные церкви. От язычников Дамас унаследовал древний титул понтифика, верховного жреца, хотя должно было пройти несколько веков, чтобы папы стали пользоваться титулом pontifex maximus в полном его смысле, какой он имел в Римской империи. Он также навел порядок в папских архивах – и это имело значение не только для ученых, изучающих древние рукописи. Эти архивы были его риторическим оружием: когда какой-либо царь или епископ высказывал хотя бы крупицы признания авторитета и престижа папы, соответствующий документ сразу же поступал в архивы, чтобы его можно было извлечь и предъявить в нужный момент – через год или через столетие. Там хранились и подлинные древние документы, и документы иного рода. К важным подделкам из папских архивов можно отнести Псевдоклиментины, собрание посланий, приписываемых автору I века Клименту, но на самом деле созданных около 220 года. Эти тексты давно привлекали внимание церкви Рима, потому что в них содержалось открытое признание первенства папы и говорилось о том, что епископы Рима унаследовали от Петра власть вязать и решить. К концу IV века их перевели на латинский, а риторика Климентин стала частью риторики пап[101].
Во времена Сириция (384–399), преемника Дамаса, титул папа стали прилагать исключительно к римскому понтифику, а не к епископам вообще. Желая продемонстрировать авторитет Рима, Сириций выпускал указы, которые по форме напоминали императорские эдикты. Хотя позже были придуманы поддельные «древние» декреталии такого рода, первый аутентичный пример – это эдикт времен правления Сириция, где содержатся подробные указания относительно жизни и курса развития церкви в Испании. Здесь Сириций надменно утверждает: «Мы несем на себе бремена всех угнетенных – точнее, не мы, но блаженный апостол Петр, который во всем хранит и защищает нас, наследников, как мы верим, его управления, носит их в нас». Подобные слова кажутся вполне типичными для пап последующих 1600 лет, но в 380-х они были потрясающим нововведением. Тогда епископ Рима заявил, что он занимает cathedra Petri, престол Петра[102].
Последующие папы продолжали борьбу за свое первенство. Папа Иннокентий I (401–417) уверенно издавал декреталии, регулировавшие жизнь церквей западной империи, и римские епископы утверждали, что их не могут судить прочие церкви. Иннокентий нашел еще одно важное обоснование первенства Рима. Он сослался на шестое каноническое правило Никейского собора, где говорится, что церковь Александрии должна иметь власть на своей территории, в Египте и Ливии, подобно тому, как Рим властвует над своими. Но что именно здесь говорилось о географии юрисдикции Рима? По контексту можно понять, что речь идет об Италии – о тех ее регионах, что прежде подчинялись Риму. Однако со времен Иннокентия папы стали утверждать, что Рим должен управлять всей церковью Запада. Поддельная латинская версия канонов идет еще дальше: здесь говорится, что ecclesia Romana всегда имела primatum, первенство, надо всей церковью. Позднее папы с гордостью ссылались на этот отрывок как на официальное признание вселенской власти Рима – и продолжали это делать даже после того, как восточные епископы справедливо указали на то, что подобных слов нет в официальном греческом оригинале.
* * *Между 420 и 460 годами – в период христологических сражений – последующие папы продолжали строить здание папства на этих основаниях. В 431 году на Первом Эфесском соборе представитель папы Целестина I открыто ссылался на апостола Петра как на оправдание авторитета Рима. Когда же в 440 году папой стал Лев, он сознательно действовал как наместник Петра, как земной голос апостола: он, например, произнес такие слова: «Блаженный апостол Петр не перестал возглавлять свой престол». Папа Лев верил: когда он говорит, это говорит Петр, а оскорбление папы наносит прямое оскорбление апостолу. Когда Лев официально обращается к преемнику Кирилла Диоскору, он обращается не как Лев к Диоскору, но скорее как Петр к своему секретарю Марку. Разумеется, заявляет папа, наши церкви находятся в полном согласии относительно вероучения. И далее Лев с оптимизмом утверждает: «Было бы нечестием думать, что святой ученик [Петра] Марк, который стал первым главой церкви Александрии, мог бы отдавать распоряжения, полагаясь на какую-либо иную традицию»[103].
Папа Лев верил: когда он говорит, это говорит Петр, а оскорбление папы наносит прямое оскорбление апостолу
Папа Лев стремился превратить духовный авторитет Рима в настоящее первенство на уровне юрисдикции. Если он есть наследник Петра, то, согласно римскому праву, он наследует права и власть апостола, включая власть вязать и решить, создавать и нарушать законы. Он считал себя indignus haeres beati Petri, недостойным наследником блаженного Петра, и разумеется, самым важным словом здесь было – наследник. Лев отстаивал право пап действовать как принципат, то есть почти нести функцию имперской власти, и папы начали так понимать свою роль с 420-х годов.