Теоретически монахи были monachoi, одиночками, отрешенными от мира, но многие из них с энтузиазмом участвовали в политических событиях, защищая ортодоксию. Самыми воинственными и активными были иноки Нитрийской пустыни, знаменитой священной пустыни, где располагались сотни домов и где сам Кирилл несколько лет проходил обучение. Египетские монахи были надежной армией церкви. Активнее прочих в политических делах участвовали parabolani, члены братства, призванные совершать дела милосердия, такие, как погребение умерших, и получившие в церкви особые привилегии. Однако в V веке они взяли на себя новую роль: стали чем-то вроде личных телохранителей епископов. В 416 году вышел имперский указ, который должен был ограничить численность этой армии до пятисот человек, однако патриархи всегда могли привлечь новые силы в случаях, когда видели в том необходимость. Монахи поддерживали работу мощной политической машины, каковой была церковь Египта[116].
Египетские монахи были надежной армией церкви
Египетская церковь вступала в конфликты с гражданской властью в тех случаях, когда эта власть не желала осуществлять то, что считалось Божьей волей. Патриархи постоянно подчеркивали превосходство власти церкви, тем самым отстаивая теократию. В 414–415 годах произошла серия событий, которые ярко показывают политическую позицию церкви, которая была официально признана империей менее ста лет назад. Эти события стали также предвестниками тех столкновений, которые позже происходили на Великих соборах[117].
В те годы Кирилл был новым патриархом Александрии. Его главным противником стал римский префект Орест, христианин, который, в отличие от Кирилла, следовал традиционным римским представлениям о религиозном и этническом многообразии. Орест считал, что в целом следует терпимо относиться к религиозным практикам, если люди признают имперскую власть, соблюдают законы и платят налоги. Разумеется, терпимость не распространялась на бунтовщиков или тех, кто презирал законы, в этом случае Рим проявлял жестокость. Но если этого не было, римская власть не стремилась поддерживать одни религиозные группы и подавлять их соперников. Кирилл же хотел разгромить иноверцев и христиан иных направлений и готов был в случае необходимости использовать для этого силу. Орест с опасением наблюдал за тем, как растет власть церкви, подрывая власть империи, и у него были личные основания для таких опасений. Он знал, что Кирилл велел своим людям тайно наблюдать за ним и замечать, не отступит ли он хоть на шаг от ортодоксии или нет каких-то вещей, которые могли бы нанести ущерб репутации префекта[118].
И вот однажды между ними разгорелся острый конфликт. В Александрии давно существовала большая иудейская община, которая обратилась к властям с жалобой на одного христианского активиста, устроившего беспорядки во время традиционных танцев и театральных представлений иудеев. Римские власти согласились с тем, что возмутителя спокойствия, который «ревностно внимал проповедям Кирилла», следует призвать к порядку, и к нему даже применили пытки. Тем самым Орест дал понять Кириллу, где кончаются границы власти церкви, но этим дело не кончилось. Отношения между патриархом и иудеями становились все напряженнее, и это привело к погромам. Кирилл возглавил «бесчисленную толпу», которая грабила синагоги и выгоняла из домов иудеев, чьи предки поселились в городе еще семь столетий назад. Хотя Орест обратился с жалобой непосредственно к императору, он был бессилен против патриарха, взявшего власть в свои руки[119].
«Разумеется, ничего не стоит столь далеко от духа христианства, как такое дозволение убийств, драк и тому подобных вещей»
Тем временем в город прибыли семь сотен монахов из Нитрийской пустыни. Они восклицали, что Орест – язычник и идолопоклонник, преследующий их возлюбленного патриарха. Когда вооруженная охрана префекта разбежалась, монахи забросали Ореста камнями и ранили его. Это был вопиющий акт неповиновения, из-за которого в другом месте и в другую эпоху император мог бы стереть с лица земли целый город. Орест отдал приказание предать зачинщика мучительной смерти, но это также не испугало Кирилла. Вместо этого он распорядился превратить убитого инока в мученика и мгновенно совершил его канонизацию – к недоумению многих христиан, в целом готовых поддержать своего духовного руководителя[120].
Затем пролилась кровь еще одной жертвы. Ею была женщина-философ Гипатия, знаменитая своей ученостью, которая пострадала из-за своей предполагаемой дружбы с Орестом (в недавно вышедшем фильме «Агора» она блещет не только умом, но и красотой). Толпа христиан выволокла ее на улицу и притащила в церковь, где ее избили и изуродовали до смерти, после чего ее тело расчленили и сожгли. Хотя не существует прямых доказательств причастности Кирилла к этому убийству, он не пытался остановить разъяренную толпу, что было его прямой обязанностью. Кирилла осуждают не только люди нашей эпохи, которые не могут принять нравственные стандарты прошлого. Один древний писатель, почти современник Кирилла, отозвался об этом инциденте такими словами: «Разумеется, ничего не стоит столь далеко от духа христианства, как такое дозволение убийств, драк и тому подобных вещей»[121].
Таким образом, во времена Кирилла александрийские патриархи опирались на монархическую по своему характеру традицию и были почти абсолютистами в своей готовности устранять всякую оппозицию. Кирилл правил огромной египетской церковью, где было не менее ста епископов в десяти митрополиях. Патриархи не отказывались и от имперских амбиций, поскольку они управляли церковной жизнью таких дальних стран Африки, как Эфиопия и Нубия, и в целом определяли вероучение и строй жизни этих церквей. Ни один прежний фараон не повелевал этими территориями на юге. И это еще более обостряло напряженные отношения патриархов Египта с Константинополем. Александрия, естественно, желала быть африканской империей, а тем временем имперская столица претендовала на право управлять всеми церквями, существующими за пределами границ[122].
Размышляя об александрийской церкви того времени, современный исследователь неизбежно задает себе вопрос: не носил ли энтузиазм, вдохновленный Афанасием и Кириллом, националистический характер, не сражались ли монахи и уличные толпы за египетскую идентичность, сопротивляясь Риму? Разумеется, Кирилл и его сторонники гордились славой своего города и региона и историей Египта как защитника ортодоксии. В то же время говорить о националистических стремлениях людей той эпохи было бы анахронизмом, и мы не видим в их поведении признаков сепаратизма. Скорее патриархи считали себя умелыми правителями Египта в рамках христианской империи и вовсе не стремились отсоединиться от империи – в этом у них не было необходимости, это желание показалось бы им ненормальным. Вместо этого они хотели, чтобы их родная земля стала тем надежным центром, откуда историческая истина Египта могла бы распространиться по всему христианскому миру. И опыт Никеи показал, что соборы церкви играют в этом важнейшую роль. Афанасий в целом распространил никейскую ортодоксию по всей империи, несмотря даже на серьезное противодействие со стороны императорской семьи.
Константинополь и Антиохия
Амбициозные стремления Александрии натыкались на два препятствия, которые, как оказалось, были связаны одно с другим. Во-первых, это был престол Антиохии с его апостольскими традициями. Именно здесь еще в апостольские времена впервые прозвучало слово «христиане» – возможно, оно было пренебрежительным или оскорбительным прозвищем, родившимся в иудейской общине. Этот город также считал своим первым епископом святого Петра, бывшего рыбака, перебравшегося в странный город далеко на западе. В последующие века Антиохия больше славилась как родина мученика Игнатия, епископа, занимавшего один из самых почетных патриарших престолов церкви. Кроме того, Антиохия, управлявшая богатыми землями Сирии, играла важную политическую роль в христианской империи. Как церковь Египта стремилась управлять лежащими от нее к югу территориями Африки, так Антиохия оказывала влияние на части Ближнего Востока, где говорили на сирийском, до Месопотамии и далее. Имперские стремления были свойственны Антиохии в не меньшей степени, чем Александрии[123].
В культурном смысле Антиохия была достойной соперницей Александрии, хотя идеи антиохийцев пугали или возмущали египтян. Императоры охотно ставили монахов и ученых из Антиохии епископами – и особенно епископами Константинополя. Уязвимым местом Антиохии было ее богословие. Александрийцы могли находить в Антиохии ересь – что она не воздает должное почтение божественности и славе Христа, – и это давало им сильное оружие. Константинопольский епископ, прошедший антиохийскую школу, находился в крайне опасном положении.
В культурном смысле Антиохия была достойной соперницей Александрии, хотя идеи антиохийцев пугали или возмущали египтян. Императоры охотно ставили монахов и ученых из Антиохии епископами – и особенно епископами Константинополя. Уязвимым местом Антиохии было ее богословие. Александрийцы могли находить в Антиохии ересь – что она не воздает должное почтение божественности и славе Христа, – и это давало им сильное оружие. Константинопольский епископ, прошедший антиохийскую школу, находился в крайне опасном положении.
Константинополь находился под прямым покровительством императоров, что было и благословением, и проклятием для церкви. Сам константинопольский престол никогда бы не возник, если бы не присутствие императора, и уж тем более никогда бы не стал вторым по чести после Рима. Поскольку выбор епископа был делом тонкой дипломатии, ключевую роль в этом деле играли императоры и высокопоставленные придворные, так что, восходя на престол, епископ теоретически был должен пользоваться прямой поддержкой самых влиятельных лиц империи. Эти же влиятельные лица стремились повысить престиж столицы в христианском мире, а потому строили прекрасные церкви и снабжали их удивительным набором реликвий. Константинополь должен был стать особым священным городом империи, находящимся под покровительством Девы Марии. В отличие от других великих городов, этот город был создан христианами для христиан, так что ему не нужно было очищаться от грехов языческого прошлого. Чем город святее, тем выше престиж его епископа[124].
Но при всем при этом пост епископа Константинополя таил в себе особые опасности, поскольку внешние силы с легкостью могли создавать здесь свои фракции в императорской семье и при дворе и использовать их в своих интересах. На протяжении большей части V века александрийские патриархи имели в Константинополе достаточно большую и дееспособную сеть своих людей, которые отстаивали их интересы и собирали для них нужные сведения. Они подкрепляли эту работу обильными дарами и огромными взятками – патриархи могли себе позволить такую щедрую расточительность, поскольку Египет был богатой страной. Закулисные игры александрийцев накладывали отпечаток на религиозную политику империи.
К V веку Константинополь уже был неспокойным городом с долгой историей бунтов и гражданских беспорядков. Многие императоры убедились в том, что бесполезно контролировать границы империи, если ты не в состоянии поддержать порядок на улице рядом с дворцом. Поскольку религиозные вопросы играли важную роль в политике, епископы тоже становились мишенью толпы во время беспорядков. В Константинополе было немало престижных монастырей, на которые стремились оказывать влияние александрийцы. Их монахи легко превращались в воинствующих активистов или в опасных предводителей буйной черни. Непопулярный епископ легко мог оказаться в таком положении, что его не мог бы защитить даже сочувствующий ему император[125].
Низвержение Иоанна Златоуста
Задолго до начала христологических баталий в Эфесе и Халкидоне из-за соперничества церквей был низвергнут один патриарх, причем в этом можно увидеть предзнаменование будущих событий. Главным героем этой драмы был Иоанн Златоуст, один из величайших святых древности и легендарный проповедник, за что он и получил свое прозвище. Каждый этап его карьеры свидетельствовал о славе Антиохии. Златоуст родился в Антиохии и учился у последних оставшихся языческих учителей, причем одним из его соучеников был Феодор Мопсуестийский. Он был одним из первых слушателей недавно открытой христианской школы, которой руководил Диодор из Тарса. Его рукоположили в священники в Антиохии. В 398 году, не без серьезных колебаний, он согласился стать архиепископом Константинополя[126].
Прошло пять лет – и карьера Златоуста трагически завершилась благодаря махинациям александрийского патриарха Феофила. Вступив в спор с некоторыми упрямыми египетскими монахами, Феофил решил применить стандартное оружие александрийских патриархов: он собрал вооруженных людей, которые разрушили кельи иноков и запугали их сторонников. Монахи стали протестовать против такого гонения, в результате чего Феофилу было велено явиться с объяснениями в Константинополь. Однако александрийский патриарх превратился из обвиняемого в обвинителя, представив и изгнанных монахов, и Иоанна Златоуста как сторонников известной ереси, основанной на трудах Оригена. Кроме того, Феофил обрел важную поддержку двора в лице императрицы Элии Евдоксии. Неизвестно, что она думала о богословских вопросах, но она видела в Златоусте своего личного врага. Иоанн с пуританским жаром обличал излишнюю роскошь и суетность женщин, а Евдоксия услышала в этих обличениях выпад против нее. Кроме того, она была недовольна еще одним выступлением Златоуста. Христианская империя, прославляя свой режим, нередко заимствовала обычаи из языческих ритуалов; однажды, когда во время празднеств была торжественно открыта статуя Евдоксии, Златоуст не побоялся публично выразить свое недовольство[127].
Вот стандартное оружие александрийских патриархов: собрать вооруженных людей, разрушить кельи иноков и запугать их сторонников
Низвержение Златоуста, против которого боролись столь могущественные противники, стало неизбежным. В 402 году Феофил прибыл в Константинополь с внушительным отрядом из двадцати девяти подчиненных ему епископов, подкрепив свою позицию знаменитыми александрийскими щедрыми взятками. Такая демонстрация силы позволила Феофилу одержать победу над Златоустом, который был низложен местным собором, так называемым «Собором под дубом» (403). Фактически Иоанн вскоре снова занял свой пост. Городская чернь его обожала, а свершившееся землетрясение заставило некоторых его врагов поверить в то, что они ополчились против человека, особо любимого Богом. Кроме того – и это также предвещает грядущие события – Златоуст заручился мощной поддержкой папы римского Иннокентия, который пытался собрать собор, чтобы восстановить в правах свергнутого патриарха. Сам Иоанн также не сдавался и в проповедях сравнивал императрицу с Иродиадой, которая требовала казни Иоанна Крестителя. На короткое время Златоуст вернулся на свою кафедру, но вскоре был снова осужден и умер на пути в ссылку в 407 году[128].
Каждый аспект этой истории в том или ином виде повторялся на позднейших соборах, которые, казалось бы, занимались христологией, а не вопросами церковного устройства. В эти позднейшие годы александрийские патриархи также играли роль «сторожевых псов» церкви и бесцеремонно вмешивались в дела других епархий. Они также опирались на поддержку многочисленных верных епископов и подкрепляли свою позицию щедрыми взятками и дарами. В данном случае секретарем Феофила был Кирилл, будущий патриарх, который усвоил здесь многие важные уроки политических игр в церкви и империи.
Таким образом, к 420-м годам Кирилл прекрасно знал, как добиваться своих целей. Он умел использовать насилие – реальное или его угрозу, – знал, как снискать благосклонность придворных, и понимал, как можно использовать соборы и синоды для получения нужных результатов. И прежде всего он усвоил главную вещь: самая тяжелая и неразрешимая проблема решается с помощью запугивания и хитрости.
На протяжении V века исход церковных споров целиком и полностью зависел от благосклонности императорской фамилии, и особенно женщин
Кроме того, все патриархи прекрасно понимали еще одну важную вещь: какой бы независимостью они ни обладали, как бы они ни правили, подобно царькам или даже самым настоящим царям, они действуют в рамках все еще жизнеспособной империи, которая имеет достаточно власти, чтобы им противостоять. Если они забывали этот факт, они ставили под угрозу само существование своих патриархатов. На протяжении V века исход церковных споров целиком и полностью зависел от благосклонности императорской фамилии, и особенно женщин.
4. Царицы, полководцы и императоры
Если патриархи действовали подобно царям, то императоры, в свою очередь, вели себя подобно папам. Во время христологических споров империя действовала как внутренняя сила церкви, а не просто как честный посредник, обеспечивающий справедливые условия игры для соперничающих сторон. Вожди церкви пытались склонить на свою сторону придворных или членов императорской семьи, но многие императрицы и княжны вступали в схватку, не дожидаясь особого приглашения. Государство интенсивно участвовало в церковных спорах на всех их этапах[129].