Цены на недвижимость в округе Сонома вознеслись до небес за прошедшие десятилетия, а в самой долине рабочие и фермеры уступили свои земли виноделам. В 1956 году мои родители купили свой дом и амбар на трех гектарах за двадцать семь тысяч пятьсот долларов. Пятьдесят лет спустя эта недвижимость стоит полтора миллиона. Многие простые люди не могли себе позволить жить в Глен Эллен.
Я переехал мост над Калабеза Крик, с которого рыбачил в детстве. Я приносил домой маленькую форель, которую готовили на ужин. Но за последние десятилетия система орошения виноградников нарушила водный баланс, и теперь русло речки стало сухим. Никто из вновь прибывших в долину не видит никаких изменений, так же как все мы верим в то, что мир, в который мы приходим, был таким всегда, — это слепота, пугающая и освобождающая одновременно. Пугающая — оттого что вы не узнаете места, в которое вы приехали, до тех пор, пока не поймете, где же вы были. Освобождающая — потому что невозможно увидеть прошлого, того места, что лежит перед вашим взором.
Я повернул на Хена Роуд к дому матери и в который раз восхитился пышными кронами деревьев. Я люблю Монтану за ее красивейшие сельские просторы, скалистые горы и хвойные леса. Приближаясь к дому и видя большие узловатые дубы под густой кроной, ты понимаешь, какой роскошной и гостеприимной может быть природа. Выросший среди деревьев, я принимал их существование как должное. Прежде, приезжая навестить маму, я часто потихоньку входил в дом через дверь, расположенную за спинкой кресла, в котором сидела мама, иногда из этого получался сюрприз. В этот раз она увидела меня сразу и просто сказала: «Ну, как ты, дорогой?» В свои 94 года она утратила чувство времени. Я вышел в Патио и думал о симптомах времени… Моей матери было пять лет во время Октябрьской революции; 23 — когда Ильф и Петров проехали по Америке; 33 — когда взорвалась первая атомная бомба; 51 — когда убили президента Кеннеди. Когда она родилась, машины еще были диковинкой, а самолеты едва отрывались от земли. Я смотрел на дубы, на их ветви, нависающие над домом, на их стволы и густую листву. Деревья как будто обнимали землю и делали это место уютным. Но было кое-что еще. Наш дом был построен в сороковые годы, и от времени образовались трещины в фундаменте. Зимний сад просел под тяжестью виноградной лозы. Неожиданно мне пришло в голову, то что присутствие людей в этом месте, которое я называю домом, совершенно временное явление, длящееся только благодаря постоянным усилиям. Если бы не настойчивость людей, деревья и лоза вернули бы себе эту землю, и все было бы так, как прежде…
* * *Я присоединился к группе в Сан-Франциско, в гостинице Холидей Ин, на восьмой авеню недалеко от Маркет-Стритс. Отель находится на границе между разными частями города. На восток простирается промышленный район, на северо-восток — Юнион-сквер, а там уж рукой подать до Чайна-тауна и финансового центра. Строго на север от отеля расположены беседки, развалины домов, маленькие, почти игрушечные домики и населенный бродягами парк. К северо-западу находился впечатляющий комплекс городской мэрии, а также галереи и здания музеев.
Открытый продуктовый рынок расположен в квартале от нас, и я предложил снять интервью с фермерами и покупателями рынка. Мы снимали около часа.
Во времена американской революции в 1776 году девяносто процентов населения были крестьянами, они питались исключительно тем, что выращивали сами. На волне иммиграции и индустриальной революции города быстро росли, и к 1900 году половина американцев уже стала горожанами. Во второй половине двадцатого века высокая эффективность труда и огромные федеральные субсидии превратили американское сельское хозяйство в огромные корпоративные фермы. В конце девяностых более двух третей свиней были выращены на откормочных фабриках, вмещающих более пяти тысяч животных. В начале двадцать первого века количество людей, выращивающих пищу, чтобы прокормить себя, стало настолько мизерным, что статистическое бюро США прекратило их подсчет.
Промышленное производство продовольствия имеет свои преимущества. Самое неоспоримое — дешевизна продуктов; американцы в процентном отношении тратят меньше своего бюджета на еду, чем жители любой другой индустриальной державы. Также это повышает стандарты качества продуктов, примерно одинаковый хлеб, молоко, мясо и полуфабрикаты вы можете купить по всей стране.
Но, как мы убедились во время нашего путешествия, существуют также и проблемы в индустрии питания. Самое очевидное — это однообразность продуктов. Наша команда впала в депрессию от одной и той же еды… США — это страна иммигрантов, и все они привезли с собой свои собственные кулинарные рецепты, обогатившие американскую кухню. Массовые продукты, наоборот, нивелируют это разнообразие, и гастрономические пристрастия американцев отчасти деградируют.
Есть еще очень важные, скрытые факторы. Низкие розничные цены на продукты напрямую зависят от больших субсидий, государство поддерживает цены на кукурузу, зерно и молоко. Субсидирует химическую промышленность, выпускающую удобрения, от которых зависит производство продуктов. Активное использование гербицидов, пестицидов и антибиотиков вызывает бесконечные мутации и адаптации сельхозкультур, и этот фактор, как ни парадоксально, приводит к еще более обширному использованию химикатов…
Продукты, произведенные промышленным способом, содержат в себе обработанные ингредиенты и простой сахар. Эта дешевая калорийная еда способствует ожирению. Один пример: лишний вес — главная причина диабета у взрослых. И Соединенные Штаты — это первая страна, которая столкнулась с эпидемией этой болезни среди детей. Ухудшение здоровья все чаще связывают с некачественным питанием. В продуктах содержится много химикатов, а усиленное использование антибиотиков способствует появлению новых штаммов болезнетворных микробов. Как результат, все больше и больше американцев озабочены тем, насколько безопасна для здоровья продукция сельскохозяйственной индустрии.
Ну и наконец, очень важный вопрос о расходовании энергии, и это существенно, ведь над планетой нависла реальная угроза глобального потепления. В 1950 году, к примеру, в Монтане семьдесят процентов потребляемых продуктов были произведены внутри штата. Теперь это всего двадцать процентов. Обычный помидор в Соединенных Штатах везут две-три тысячи километров до того, как он попадет на стол. Перевозить на дальние расстояния то, что может быть выращено на месте, просто безответственно. Тогда, августовским утром, на фермерском рынке нам еще не было известно об этих фактах. Мы увидели расслабленных людей, передвигающихся меж красочных стеллажей и ярких навесов. Увидели то, как покупатели пробуют персики, початки кукурузы, латук, изучают качество товара и цены, в то время как фермеры расхваливают и то и другое.
Вот одна из сцен, которую мы сняли.
Аполлинарий, совладелец компании «Ерена, Органик Фармс». Его отец, Ерена, привез свою семью в Соединенные Штаты в 1968 году. С двумя сыновьями он работал на хлопковых плантациях южной Калифорнии. Когда Цезарь Чавес предпринял попытку объединить сельхозрабочих, они решили самостоятельно заняться сельским хозяйством. Хозяева земли снабжали их семенами, удобрениями и инструментами. Выручка с продажи урожая делилась между сторонами. Таким образом семья Ерена выращивала клубнику в течение двенадцати лет. А потом они взяли землю в аренду. Иметь сорок акров земли было не очень выгодно с экономической точки зрения до тех пор, пока они не нашли свою нишу — экологически чистые продукты. И вот, спустя десять лет они наслаждаются успехом.
Лицо Аполлинария слегка округлое, с натянутой кожей. Это лицо человека, знающего, что такое труд и терпение. Он сказал, что новые проблемы угрожают деятельности фирмы. Растущие цены на топливо заставляют фермеров покупать большие грузовики для перевозки продукции. Еще одна угроза исходит из Мексики, откуда импортируется все больше фруктов и овощей. Там рабочим платят четыре доллара в день. И все же он с оптимизмом смотрит в будущее.
Его дочь обслуживала клиентов, пока мы с ним говорили. Ей девятнадцать лет. Большие карие глаза, очаровательное круглое лицо, глаза, не видевшие трудных времен, хотя она работала в поле с пяти лет. Зато сейчас она собирается поступить в колледж. Вопрос, хочет ли она выйти замуж и иметь детей, смутил ее… Я поговорил с покупательницей — высокой, стройной женщиной, с большими золотыми сережками. Она была учительницей. Пришла на фермерский рынок по нескольким причинам: свежайшая и здоровая пища, желание поддержать семейные фермы, на которых, по ее убеждению, лучше заботятся о земле и о благе семьи, как таковой. Она убедительно говорила о еде как об отражении общественных ценностей, о том, кто мы есть как нация и как страна. Я рассматривал прилавок Ерены: зеленые и желтые кабачки, красные, зеленые и желтые перцы, черника, малина, клубника — все такое яркое, свежее и сияющее. Мне было приятно думать о том, что я здесь побывал.
Его дочь обслуживала клиентов, пока мы с ним говорили. Ей девятнадцать лет. Большие карие глаза, очаровательное круглое лицо, глаза, не видевшие трудных времен, хотя она работала в поле с пяти лет. Зато сейчас она собирается поступить в колледж. Вопрос, хочет ли она выйти замуж и иметь детей, смутил ее… Я поговорил с покупательницей — высокой, стройной женщиной, с большими золотыми сережками. Она была учительницей. Пришла на фермерский рынок по нескольким причинам: свежайшая и здоровая пища, желание поддержать семейные фермы, на которых, по ее убеждению, лучше заботятся о земле и о благе семьи, как таковой. Она убедительно говорила о еде как об отражении общественных ценностей, о том, кто мы есть как нация и как страна. Я рассматривал прилавок Ерены: зеленые и желтые кабачки, красные, зеленые и желтые перцы, черника, малина, клубника — все такое яркое, свежее и сияющее. Мне было приятно думать о том, что я здесь побывал.
* * *Выйдя с рынка, я увидел фонтан перед бетонной стеной с надписью. Я подошел ближе.
«Мир на земле не может быть следствием заботы одного человека, группы людей или страны. Мир должен покоиться на совместных усилиях всего мира.
Франклин Делано Рузвельт»Это была выдержка из его обращения к конференции в Сан-Франциско, на которой была основана Лига Наций. «Холодная война» началась через два года. А через сорок четыре года Советский Союз развалился, и Соединенные Штаты стали единственной в мире супердержавой. В 2001 году на Америку напали девятнадцать человек, вооруженных канцелярскими ножами, бельевой веревкой и религиозным фанатизмом. С тех пор наша страна оказалась втянута в войну без правил. Конфликт, раздуваемый исламскими фундаменталистами, при достаточно ироничном наборе обстоятельств: большинство мусульман живет под управлением диктаторов, режимы которых поддерживаются Соединенными Штатами. Для миллионов молодых мусульман единственный шанс получить обучение — это медресе фундаменталистов. После 11 сентября около двадцати лидеров моей страны без публичных дискуссий сформулировали то, каким будет ответ на вызов фундаменталистов. Единодушие и использование шока и страха перед военной силой Америки.
Стоя на площади Сан-Франциско, я задавался вопросом: когда последний раз хоть кто-нибудь читал слова Рузвельта?
От фонтана напротив располагается маленькая площадь, где вдоль низкой стены на лужайке стоят палатки. Около тридцати бездомных людей сидят вдоль стены или лежат на траве, наслаждаясь августовским солнцем. Их возраст варьируется от двадцати до шестидесяти лет, и большинство из них черные. Когда мы подошли к ним, несколько человек разговаривали друг с другом.
Я интервьюировал молодую женщину, ей было на вид около тридцати пяти лет. Она была слегка полновата, светлые заколотые волосы, и две маленькие сережки в брови добавляли агрессии ее детскому лицу. Она пожаловалась, что она, не будучи наркоманкой и умственно отсталой, сих пор не может получить помощи. Было неясно, почему она до сих пор не подыскала себе какую-нибудь работу.
Черный мужчина отказался говорить на камеру. Его лицо под бейсболкой было довольно приятным, его речь лилась мягко. «Я ухожу», — сказал он.
Я опросил юного парня с короткими волосами и овальным лицом. Ему необходимо было побриться, и у него было только два нижних зуба. Он сказал, что он ВИЧ-инфицирован, и что он приехал в Сан-Франциско из Вашингтона, потому что в этом городе можно получить хоть какие-то медикаменты. Он был умен и начал жестикулировать, когда я спросил его, почему у него нет работы. Он сказал, что у него нет возможности получать приглашения для собеседований о приеме на работу.
Мы поймали такси, чтобы поехать в столовую для бездомных. Таксист был лет сорока, с Филиппин. Он был из первой волны иммиграции, имел две работы, он считал бездомных ленивыми и просто не желающими трудиться людьми. Он сказал, что в Америке все имеют возможность заработать. Один из его детей уже учится в колледже, и он был уверен, что остальные тоже пойдут в колледж.
Я спросил его, не считает ли он, что в Америке погоня за деньгами переходит все разумные пределы. Он не согласился. Он был больше обеспокоен жестокостью, которую пропагандируют телевидение и видеоигры.
Мы приехали в благотворительную столовую Святого Антония, и таксист ждал все время, пока я брал интервью у человека из очереди. Ему было лет пятьдесят семь. Недавно он повредил спину на работе и не мог продолжать трудиться. Из девятисот долларов, которые он получал в месяц, четыреста пятьдесят уходило на квартплату. Когда я рассказал эту историю таксисту, он был смущен. «Мы должны помогать таким людям, — ответил он, — медобслуживание должно быть бесплатным, как в Канаде. Вот это самое важное, — сказал он, — власть людей, для людей».
Обедали мы в «Голубой русалке», в ресторане около рыбацкой гавани. Красивая молодая девушка, встречавшая нас у входа, была из Владивостока. Сидя в Патио, на свежем морском воздухе, мы заказали крабовый салат и местное живое пиво «Анкор Стим».
Официантка тоже была русская, с образованием оперной певицы. Хотя она все еще была довольно молодой женщиной, ее надежды на карьеру в опере таяли день ото дня. И она раздумывала о возможности петь джаз. Мы взяли у нее интервью, и она красочно говорила о красотах и достопримечательностях Сан-Франциско. Когда мы закончили, управляющий кафе подошел, чтобы сообщить о том, что нельзя проводить интервью на территории частной собственности. После обеда мы встретились с основной группой на трамвайной остановке. Мы собирались снимать из трамвая. Это был один из обворожительно прекрасных дней в Сан-Франциско. Свежий бриз и солнечный свет, блуждающий в мерцающей зелени. Маринхиллс был прекрасно виден за Алькатрасом. А маленькое суденышко с парусом плыло по волнам с барашками прямо перед нами. Трамвай тарахтел, звенел и вибрировал, мы сидели на деревянных скамьях и улыбались абсолютно без причины. Мы только что приехали из Лас-Вегаса, контраст был грандиозный. Туристы в трамвае, казалось, и вправду вглядывались в город и людей, как бы запоминая их. Это был настоящий город настоящих людей, живущих своей настоящей жизнью. Уютное, положительное, очень доброе ощущение. Вся группа чувствовала то же самое, это было видно по их лицам, здесь и правда было хорошо.
* * *В моем номере зазвонил телефон. Это был Валерий. В Чайна-тауне мы запланировали провести интервью. А Владимир, который должен был провести их, столкнулся с некоторой проблемой. Мне нужно было встретиться с ним через пятнадцать минут. Это было неприятно — возможность сделать хорошее интервью прямо пропорционально времени, выделенному на его подготовку.
Я бывал в Чайна-тауне много раз за те сорок лет, что я прожил в Калифорнии. И почти всегда я заезжал туда перекусить. Это совершенно особая часть Сан-Франциско. Узенькие улочки, маленькие магазинчики. Но однажды меня озарило, что за все это время я ни разу не говорил с настоящим китайцем.
Пожилой человек в Китайском историческом музее ожидал нас уже полтора часа. Этому местному историку было больше восьмидесяти лет. Операторы снимали весь день и выпали из графика, но никто даже не позаботился позвонить и предупредить его. Я был ужасно смущен и извинился.
До закрытия оставалось полчаса, и мы быстро пробежали через простенькую, хорошо продуманную экспозицию черно-белых фотографий, отражающую историю китайцев в Калифорнии. Фотографии семей, вновь прибывших китайцев в порту, бригады на самой тяжелой работе, на строительстве железных дорог, которые принадлежат «большой калифорнийской четверке» — Хопкинс, Стенфорд, Хантингон, Крокер. Труженики жили в нищете и умирали молодыми. У Калифорнии появились железные дороги, а «большая четверка» разбогатела. Фотографии китайских магазинчиков, прачечных и других заведений. Фотографии свадеб.
Операторы снимали то, как мы усаживались на складных стульях в узком зале. «Очень важно, — сказал он, — чтобы следующее поколение китайцев знало историю. Это нужно для того, чтобы ориентироваться в сегодняшнем мире, они должны знать свое прошлое. Они должны знать, что неприязнь к иммигрантам — далеко не редкость в Соединенных Штатах: обогатившись за счет их почти рабского труда, правительство Калифорнии приняло закон, запрещающий китайцам владеть землей, и приостановило прием иммигрантов из Китая». В его голосе не было ни злобы, ни обиды.
Через полчаса Иван Ургант и я говорили с шестью школьниками. Один из них китаец, а другие — американцы во втором поколении. Только китаец считал необходимым знать историю предков. Один из них выразил мнение большинства: «Нас интересует будущее, а не прошлое».
Хозяйка ателье сидит посреди швейных машин, повсюду обрезки ткани. Наступили тяжелые времена, и ее производство сильно сократилось. Дешевая рабочая сила в самом Китае потихоньку вытесняет ее из бизнеса. Я спросил, сколько она платит рабочим, но она отказалась отвечать.