Я должен признать, это было красиво… Но я не мог наслаждаться видами, в то время как мой внутренний голос все время вопил: «Боже! Мы сейчас разобьемся!»
Пути Господни неисповедимы. И в этот день он (или она) решил, что мы сегодня не умрем. Спустившись вниз к побережью невредимыми, мы приехали в ресторан «Напте», где Владимир, по его словам, был двадцать лет назад. Он пообещал нам прекрасный вид и лучшие гамбургеры в мире! Он не обманул.
В семидесятых и восьмидесятых годах я часто бывал в Лос-Анджелесе. У меня были там хорошие друзья, но сам город мне никогда не нравился. Когда Ильф и Петров проезжали здесь в тридцатых, это был тихий городок, и только в Голливуде наблюдалось оживление. Тогда еще в Пассадене росли апельсиновые рощи.
Все это исчезло задолго до моего приезда в Лос-Анджелес. Город превратился в однообразный, аморфный, постоянно растущий организм без определенных границ, которые бы мог заметить приезжий. Нездоровое, коричневое облако смога покрывало все вокруг. Он был как опухоль, увеличивающаяся за счет забитых автомобилями артерий автострады. Сейчас, в 2006 году, единственное изменение, которое я заметил — эта опухоль стала еще больше.
Поездка по побережью заняла у нас тринадцать часов. Мы приехали в три тридцать после полуночи. Здесь нам предстоял долгожданный день отдыха, единственный за пятидесятидневное путешествие. Но у меня и Алены Сопиной была проблема. Растущая испаноязычная иммиграция и растущая политическая мощь иммигрантов из Латинской Америки были основными темами нашего документального фильма. И остановка в Лос-Анджелесе была запланирована для интервью по этому вопросу.
Из Москвы Алена связалась с латиноамериканским активистом, который должен был организовать несколько встреч, но он куда-то исчез. Несмотря на мои многочисленные визиты в Лос-Анджелес, у меня не было ни одного знакомого латиноса. Но были два человека, которые могли нам помочь. Мой старший брат, Стив, который работал в Калифорнийском департаменте парков и специализировался на озеленении городов и найме этнических меньшинств для работы в парках. Он знал нескольких политиков. Еще мой близкий друг на протяжении двадцати лет, Марша Хоббз, она жила в Лос-Анджелесе. Мы познакомились в восьмидесятых, когда Марша руководила отделом по сбору средств для зоопарка Лос-Анджелеса, и мы сотрудничали с ней по вопросам спасения калифорнийского кондора. На протяжении всей моей жизни я знал разных людей. Но никто даже отдаленно не мог сравниться с Маршей. Если о ком-то и можно было сказать, что он знает всех, то это она. И если тебе очень-очень нужно что-то сделать, сделать быстро и хорошо, то это может сделать только она. Звонки Стиву и Марше дали нам список возможных контактов, а звонки по этому списку составили расписание интервью. Католические священники с латиноамериканскими корнями, бывшие члены банд латино, и специалист департамента полиции Ван Нуйс, сенатор штата Ричард Аларкон. Марша также позвонила мэру Лос-Анджелеса, которого она хорошо знала. Когда она мне перезвонила и сказала, что за такое короткое время нельзя договориться о встрече с мэром, в ее голосе сквозило раздражение. В свою очередь, я был рад, что я не мэр.
Банды — это давнишняя калифорнийская проблема. В 1978 году, когда я был членом комиссии штата по исполнению наказаний, я разбирался с составами банд и с их специализациями. В те времена они формировались на этнической основе: мексиканская мафия, Нуэстра фамилия, семья Блек Гуэрилья и арийское братство. Они зарабатывали на продаже наркотиков, проституции и иногда вооруженных ограблениях. В 2006-м молодежные банды стали неотъемлемой частью городского пейзажа, и в них преобладала латиноамериканская составляющая.
Ван Нуйс — это одна из частей «Большого Лос-Анджелеса». Мы договорились об интервью с лейтенантом Сторикером в отделе полиции по борьбе с организованной преступностью. Он был в форме. Квадратное лицо, короткие, цвета песка волосы, прямая осанка. Банды пополнялись детьми из неполных семей. Там, среди старших товарищей, они находили замену отцу. Наиболее жестокими были войны за сферы влияния между бандами. В меньшей степени — вылазки одиночек. Преступная деятельность меняется, и очень тяжело расследовать новые дела.
«Силы правопорядка могут остановить незаконные действия, — сказал лейтенант Сторикер, — но мы не можем уничтожить банды».
В девяностых годах в штате был принят закон об ужесточении наказания, удлинении сроков заключения и обязательном заключении под стражу после трех осуждений. «Три удара — и ты в ауте». Я сказал Сторикеру, что, когда работал в комиссии штата по исполнению наказаний, в тюрьме штата находилось тридцать две тысячи человек. Сейчас там — 165 тысяч. За двадцать пять лет — рост в пятьсот процентов. Основной прирост составили нарушения закона без применения насилия — пьяные водители и продавцы наркотиков. Я спросил об отношении лейтенанта к этим законам: ограниченный бюджет штата, взлетевшая до небес стоимость содержания в тюрьме, не мешает ли это заниматься теми социальными проблемами, связанными с бандами, о которых он сам нам говорил?
Он ушел от ответа. «Мы должны арестовывать нарушителей закона».
Через час мы сидели в офисе сенатора Ричарда Аларкона. Примерно ста семидесяти семи сантиметров роста, стройный, немного угловатое, приятное лицо. На нем был хорошо сшитый костюм. У него твердое рукопожатие. На стенах кабинета висело много фотографий, на которых запечатлен он, в обществе с другими политиками. Он был настоящий политический старожил. Шестнадцать лет во главе Лос-Анджелесского городского совета и два срока сенатором от штата.
В его округе проживало восемьсот тысяч человек, многие из них испаноязычные, но большинство избирателей были англоговорящими. Таким образом, сенатору Аларкону приходилось обращаться к обеим этническим группам.
Он хорошо говорил, обдуманно и на удивление честно. Он спросил нас, почему мы выбрали его, в то время как здесь есть более влиятельные сенаторы.
«Нам сказали, что вы прогрессивны», — произнес я, и он улыбнулся. Из всех людей, с которыми мы говорили во время нашего путешествия, единственный кто заострил внимание на влиятельности корпораций был сенатор Аларкон. Он сказал, что они влияют на экономическую и политическую жизнь Америки во много раз сильнее, чем можно было бы ожидать. Корпорации были созданы для того, чтобы служить на благо людей, и сейчас за ними нужно следить, чтобы они это делали. Он сказал, что был автором закона, который поощрял деятельность корпораций, направленную на благо общества, а не на максимальную прибыль. Он улыбнулся: «Он не прошел».
«Меня обвинили в том, что я коммунист и социалист, — сказал он, — но вне зависимости от системы — коммунизма, социализма или капитализма — жадность — это угроза любой из этих систем».
Он говорил тоном учителя, и он был им. «Наша страна», по его словам, «нуждалась в балансе между предпринимательством и представительным правительством».
Интервью закончилось, и мы собрались идти. Сенатор протянул руку Познеру: «Я знаком с вашей работой, и для меня честь — видеть вас здесь. Я помню телемосты и вашу работу во время «холодной войны». Я хочу поблагодарить вас за вашу помощь в этом общении».
* * *Московских водителей я всегда считал очень агрессивными и в то же время удивительно рациональными. Поэтому я решил, что русские, которые были за рулем в этом путешествии, — исключение. Они вели себя за рулем безумно.
Некая сноровка необходима для того, чтобы вести караван из трех автомобилей в плотном движении Лос-Анджелеса. И хотя в каждой машине есть рация, если ее и использовали, то только для того, чтобы сказать, что «первая машина поехала в неправильном направлении».
Пример. Дорога от нашего отеля до Ван Нуйса очень проста. Две основные дороги, один хайвей. От десяти до пятнадцати минут пути, в зависимости от плотности потока. С помощью GPS водитель первой машины продемонстрировал удивительную способность: ехать на юг вместо севера, на восток вместо запада и превратить десятиминутную поездку в почти часовую прогулку. Они также обладают редким даром — делать поездки занимательными. Развороты в неположенном месте — это любимая тактика, применяется неожиданно, поперек полос движения и без предупреждения. Еще одна — это неожиданно разогнаться и… перестроиться! Тем самым разорвать нашу цепочку. Быстрый поворот налево, и автомобили сзади продолжают движение по прямой, в то время как машина-лидер, освобожденная от ответственности, предоставлена сама себе.
Съемки фильма идут по расписанию, назначается много встреч. Благодаря шуткам GPS-навигатора и водителя, который ошибается всегда и везде, мы постоянно опаздывали. Но, по счастью, были живы.
* * *Въезжая в Беверли-Хиллз, ты понимаешь, почему Лос-Анджелес когда-то считали раем. Неожиданное обилие растительности, узкая дорога вьется около прекрасных домов, гнездящихся на склоне горы. Строились эти дома архитекторами и строителями, которые никуда не спешили и делали свою работу на совесть. Потрясающие виды на горы и до горизонта на гладь Тихого океана.
Въезжая в Беверли-Хиллз, ты понимаешь, почему Лос-Анджелес когда-то считали раем. Неожиданное обилие растительности, узкая дорога вьется около прекрасных домов, гнездящихся на склоне горы. Строились эти дома архитекторами и строителями, которые никуда не спешили и делали свою работу на совесть. Потрясающие виды на горы и до горизонта на гладь Тихого океана.
В этих домах очень уютно, много мебели, прохладные кафельные полы, просторные патио и глубокие бассейны. Воздух нежен. Зачем торопиться жить?
В одном из таких домов мы встретились с Майком Йорком, недавно получившим гражданство, кино- и театральным актером. Шекспировским стипендиатом. Всегда очень приятно встретить развитого человека. Он был неожиданно мудр в своих суждениях и прост в общении. У Владимира получилось с ним интересное интервью, касавшееся американской политики, театра, кино, телевидения и Шекспира. Меня поразил Йорк, сказав, что его Шекспировская стипендия — это фикция, потому что Шекспира не существовало. Если быть точнее — человек, которому веками приписывались пьесы, был полуграмотен, а реальный автор почти наверняка был видным ученым тех лет.
Пока они говорили, я вспоминал того Майка Йорка, которого я помнил: молодой, красивый, смышленый, слегка женственный. Он играл любовника Лайзы Минелли в «Кабаре», одном из лучших фильмов всех времен, по моему мнению. Двое в Германии двадцатых годов. Она — наивная и амбициозная, он — наивный и идеалистичный. Подъем нацизма. Там есть грандиозная сцена. Они едут в машине щеголеватого отпрыска благородного семейства, собирающегося соблазнить их обоих. Они приезжают в маленький город. Его жители, сидя на площади, слушают местный ансамбль. Прекрасная музыка, лица людей красивы, добры. Ансамбль переходит к новой мелодии «Deutchland Uber Alles», и, слушая ее, люди меняются прямо на глазах. Лица становятся жесткими, в глазах огонь, руки двигаются угрожающе. Несколько человек встают и складывают руки в нацистском приветствии.
Когда мы уезжали от Майка Йорка, я пожал ему руку и поблагодарил за его работу в «Кабаре». Он был немного удивлен и польщен. На выходе я сказал садовнику-мексиканцу, работающему на подъездной дорожке: «Буэнос диас!» он кивнул и улыбнулся в ответ.
Ранним вечером я снова вернулся в Беверли-Хиллз, на ужин в гости к друзьям Марши Хоббз. Черный «Мерседес» был запаркован на изящно изгибающемся подъездном пути, на краю которого начинался потрясающий розарий. Хозяин дома встретил меня очень тепло. Огромный лохматый человечище 195 сантиметров роста и около 125 килограммов веса, одетый в уютные марлевые штаны и темную тенниску. Мы вошли в гостиную, мебель светлых тонов на темном кафеле. Том смешал мне напиток из рома, перечной мяты и какого-то фруктового сока, и он был хорош. Появилась его жена, маленькая, подтянутая, с хорошей фигурой. Прекрасная хозяйка, она была дружелюбной, внимательной и вежливой. Марша приехала с подругой, с которой они вместе собирали деньги на благотворительность.
Их очень заинтересовал наш документальный фильм. Я описал наш вояж по Америке. Том был уверен, что из этой истории могла бы получиться хорошая книга. Оказалось, что он работал много лет литературным агентом. И в разговоре стала очевидной его любовь к литературе. Он говорил о старых временах, когда издатели ценили книги. Да, это была их работа, и им нужно было зарабатывать. Люди выбирали издательский бизнес, по словам Тома, из-за любви к книгам. «Они могли опубликовать автора только за то, что он был хорош, отдавая себе отчет в том, что заработают они на этом не сразу». Жаль, что с появлением издательских корпораций те времена ушли в прошлое. Он говорил об этом, как будто потерял что-то очень дорогое. Мне нравился этот человек.
В комнату вошла собака — точная копия своего хозяина. Она была гигантской, ее большая голова чем-то напоминала бульдожью. Было абсолютно понятно, что, если она захочет, она порвет тебя на части. Она, наоборот, тыкалась носом в каждого, кто гладил ее, и пускала слюни.
Мы ужинали в патио, окруженном ухоженным газоном. Глубокий голубой бассейн выглядел маняще. Ужин был потрясающий. Ребрышки, приготовленные так, что мясо чуть ли не падало с костей, сладкая кукуруза в початках, прекрасный свежий салат.
Мы разговорились о разных благотворительных акциях, в которых они участвовали: охрана животных, женщины, подвергающиеся насилию, нуждающиеся дети, местная больница. Все эти проблемы требовали денег и времени.
Кто-то упомянул о недавно прошедших демонстрациях. По всей стране сотни тысяч людей маршем выражали свой протест против желания властей усилить борьбу с нелегальной иммиграцией. Десятки тысяч были на марше в Лос-Анджелесе. Почти все из них — латиноамериканцы.
И здесь, за столом, что-то изменилось. Мои новые друзья говорили о том, что используют труд иммигрантов. Они работали здесь как уборщицы, повара, няньки, садовники, выгульщики собак. Они построили здесь каменные стены, мыли машины и посуду. Хозяева открыто говорили, что многие из тех, кто работает на них, были незаконные иммигранты. Но так уж здесь было все устроено, а эти недавние события, массовые демонстрации, их расстраивают.
«Мне нравится то, как все устроено сейчас», — сказала хозяйка. Некоторые из демонстрантов несли большой мексиканский флаг. «Эти люди не преданы Америке».
С тех пор как я уехал отсюда, политическая сила латиноамериканцев очень выросла в Калифорнии, подпитываемая высоким уровнем рождаемости и иммиграцией. Мэр Лос-Анджелеса — испаноязычный, так же как и многие члены и руководители исполнительной власти. Если современные тенденции сохранятся, через два-три десятилетия латиноамериканцев станет больше, чем англоязычных.
«Что из всего этого касается лично вас?» — спросил я.
«Эти люди пользуются всеми возможными социальными услугами, и, если их численность будет продолжать расти, у нас просто не хватит денег за все это платить. Это может привести к социальной напряженности». Его жена кивнула: «Существует опасность насилия». Он тоже закивал: «Они говорят, что мы здесь захватчики, что это не наша земля».
Это было мне напоминанием: да, Калифорния и большинство земель юго-западных штатов 160 лет назад были частью Мексики, а присоединение их к США было следствием мексиканской войны. Авраам Линкольн считал эту войну захватнической и был против нее.
«Хорошо, — сказала подруга Марши, — девяносто процентов — это верные американцы. Проблемы создают остальные десять процентов».
Марша провела очень много времени в Мексике и хорошо говорила по-испански: «Я знаю их культуру».
«Давай поговорим об этом, — сказал я. — Давай предположим, что есть люди, которые хотят вернуть Калифорнию Мексике. Насколько высока вероятность того, что это может произойти? По Конституции штат не может выйти из Союза, так установлено Гражданской войной».
Мои друзья озадаченно переглянулись, очевидно, ни один из них не задумывался об этом. Основная проблема была не в Мексике, а в том, в чьих руках была власть.
Я ехал обратно в отель и подумал, что нынешний разговор был своеобразным эхом другого разговора, который мог бы состояться в 1848 году на какой-нибудь из южных плантаций. Цветные люди начали развиваться. Они организовывались. Боже правый! Они хотят голосовать! А знаешь, чего они захотят далее? Они захотят ходить в наши школы!
Также я подумал о фильме «Кабаре», о сцене в парке. Это неизлечимое высокомерие и глупость элиты и, что особенно важно, то, что есть в каждом из нас: мы очень быстро из абсолютно нормальных людей можем превратиться во что-то совершенно другое.
* * *Отец Бойл уже снимался для телевидения и отвечал на вопросы очень умело. Иезуит, он основал Houmboys Industries, программу по работе с членами молодежных банд. Штаб-квартира организации находилась в коммерческом районе многонационального восточного Лос-Анджелеса и располагалась по соседству с химчисткой, двумя мексиканскими ресторанами, продуктовым магазинчиком и отделением полиции Лос-Анджелеса.
Мы сидели в простеньком кабинете священника, окруженные большими плакатами. Цезарь Чавес, со своим обычным хмурым лицом, на одном из них.
Святой отец говорил о том, что численность банд растет за счет безнадежности жизни и распада семей. Его программа хорошо работала, предлагая членам банд альтернативу — достойное место в обществе. Восемьдесят процентов успеха зависело от возможности найти достойную работу. Houmboys, по сути, было кадровым агентством, которое помогало тысяче людей ежемесячно. Также у этого агентства был и свой бизнес — каттеринг и покраска домов. Здесь были заняты около восьмидесяти человек. Ежегодный бюджет предприятия составлял три с половиной миллиона долларов.
Он говорил о необходимости общества объединиться, о необходимости признать, что нет никаких «мы и они», а есть только «мы». Я предположил, что это довольно проблематично, потому что существуют очень серьезные культурные различия между группами. «Нам нужно подчеркивать объединяющие нас черты», — ответил святой отец.