ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВОПРОС ЧЕСТИ И ВОПРОС СТРАСТИ
I— Можно войти?
— Да, — ответил голос, — дверь открыта.
На двери была деревянная щеколда. Мистер Треверс поднял ее и вошел.
— Почему вы думали, что я заперлась? Я, кажется, вообще никогда не запираюсь.
Мистер Треверс затворил за собой дверь.
— Нет, до этого вы еще не доходили, — сказал он далеко не примирительным тоном.
В этой комнате, составлявшей часть деревянной рубки и имевшей вместо окна четырехугольное отверстие без стекла, но с полуприкрытым ставнем, миссис Треверс было видно не очень хорошо. Она сидела в кресле, распустив волосы, беспорядочно свисавшие через спинку. Наступила пауза.
Снаружи доносились мерные шаги двух матросов, расхаживавших по палубе мертвого корабля и подчиненных мертвой тени Иоргенсона.
Когда Иоргенсон принял «Эмму» под свое командование, он приказал сколотить на ее задней части рубку, где помещался и он сам, и Лингард, когда тот приезжал на Берег Убежища. Узким коридором рубка разделялась на две половины. На половине Лингарда стояла походная кровать, дощатый столик, бамбуковое кресло и матросский сундук, который Лингард как-то привез с собою. Кроме этих предметов, да маленького зеркала ценой в полкроны, приколоченного к стене, в комнате не было ничего. Что имелось на половине Иоргенсона, никто не знал, но по наружным признакам можно было предполагать наличность бритвенного прибора.
Постройка этого примитивного сооружения подсказывалась, скорее, соображениями приличия, чем соображениями удобства. Белые должны были иметь отдельное помещение; этого требовал этикет, но Лингард был совершенно точен, когда он сказал миссис Треверс, что он ни разу не спал здесь. Он привык спать на палубе. А что касается до Иоргенсона, то он вообще не спал или спал очень мало. Он не столько командовал «Эммой», сколько бродил по ней, как беспокойный дух. Его белый костюм всю ночь мелькал от носа к корме; иногда Иоргенсон замирал на месте и стоял целыми часами, молча созерцая сверкающие воды лагуны. Глаза мистера Треверса, понемногу привыкшие к темноте, стали теперь различать не одну только густую волну медвяных волос миссис Треверс. Он видел ее лицо, темные брови и глаза, казавшиеся черными в полусвете комнаты.
— Да вы и не могли бы тут запереться. Тут нет ни замка, ни засовов, — сказал он.
— Я, право, не заметила, есть или нет. Я сумею оберечь себя и без замков и засовов.
— Рад слышать, — хмуро проговорил мистер Треверс и замолчал, глядя на сидевшую в кресле женщину. — Вы, по-видимому, развлекаетесь вашими излюбленными маскарадными костюмами, — продолжал он с иронией.
Миссис Треверс сидела, закинув руки за голову. Широкие, соскользнувшие назад рукава обнажали ее руки по самые плечи. На ней был надет малайский жакет из тонкого ситца, без воротника и с широким вырезом на шее, застегнутый пряжками из чеканного серебра. Юбку, которую она носила на яхте, она заменила синим, клетчатым, шитым золотом саронгам. Глаза мистера Треверса медленно переходили от одной части костюма к другой и наконец остановились на качающейся обнаженной ноге, с которой свисала легкая кожаная сандалия.
— У меня не было другого костюма, — отвечала миссис Треверс. — Мое платье было невыносимо тяжелое. Я промокла насквозь, пока ехала сюда. И когда мне показали эти вещи…
— Явившиеся как бы по волшебству, — пробормотал мистер Треверс тоном, слишком мрачным для сарказма.
— Нет, явившиеся из того вон сундука. Там есть очень красивые материи.
— Не сомневаюсь! Этот человек не побрезгает ограбить туземца.
Мистер Треверс уселся на сундук.
— Самый подходящий костюм для этого фарса, — продолжал он. — Но неужели вы намерены выходить в нем днем на палубу?
— Конечно, намерена, — отвечала миссис Треверс, — Д'Алькасер меня в нем уже видел и нисколько не был шокирован.
— На вашем месте я бы нацепил на щиколотки бубенчики, чтобы они звенели на ходу.
— Бубенчики вовсе не необходимы, — скучающим тоном проговорила миссис Треверс, продолжая пристально глядеть вверх и точно думая о чем-то совершенно постороннем.
— Как вы думаете, сколько времени будет продолжаться этот фарс? — перешел к другой теме мистер Треверс.
Миссис Треверс отняла руки от головы, взглянула на него и сразу изменила позу.
— Что вы хотите сказать? Какой фарс?
— Да тот самый, который со мной разыгрывают.
— Вы все еще так думаете?
— Не только думаю, — я в этом глубоко уверен. Именно со мной. Это прямо что-то зловещее.
Мистер Треверс продолжал, опустив глаза, непримиримым голосом:
— Я должен вам сказать, что, когда я увидел вас во дворе и толпе туземцев и под руку с этим человеком, я был поражен.
— Я тоже имела зловещий вид? — спросила миссис Треверс, поворачивая голову к мужу. — И все-таки, уверяю вас, я была рада, очень рада, что вы в безопасности, по крайней мере, на время. Выгадать время для нас самое главное.
— Я не знаю, был ли я в опасности, — размышлял вслух мис тер Треверс, — Не знаю, в безопасности ли я теперь. Ничего не знаю. Все это представляется мне отвратительным фарсом.
В его тоне было что-то новое, заставлявшее его жену смотреть на него с живым интересом. Было очевидно, что огорчение его вызвано не страхом, и миссис Треверс начала было уже испытывать некоторое беспокойство, как вдруг он ледяным голосом произнес:
— Впрочем, вам об этом лучше судить.
Она снова откинулась в кресле, спокойно сложив руки на коленях.
— А вы предпочли бы, чтобы я оставалась на яхте, поблизости от тех самых дикарей, которые захватили вас? Или вы думаете, что и их тоже подговорили разыграть фарс?
— Безусловно уверен. — Мистер Треверс поднял голову, но голоса не повысил. — Вы должны были бы оставаться на яхте среди белых людей, ваших слуг, вашего экипажа, которые обязаны умереть за вас.
— Не знаю, почему они обязаны умереть за меня, и не думаю, чтобы я имела право просить их о такой жертве. Впрочем, я не сомневаюсь, что бы они это сделали. А может быть, вы предпочитали бы, чтобы я окончательно поселилась на бриге? Мы были там в полной безопасности. Я настаивала на переезде сюда только для того, чтобы быть ближе к вам и принять какие — нибудь меры… Но если вы хотите, чтобы я объяснила вам свои мотивы, я, пожалуй, ничего не смогу сказать. Я просто не могла оставаться там жить целые дни без всяких известий, мучаясь всевозможными страхами… До тех пор пока мы не приехали сюда, мы даже не знали, живы ли вы и д'Алькасер. Вас ведь могли убить там же на берегу после отъезда раджи Хассима и его сестры. Или могли убить, пока везли по реке. Я хотела узнать все сразу — и уехала в чем была, ни минуты не медля.
— Да… и вы даже не подумали отложить в мешок несколько вещей для меня. Конечно… впрочем, вы были в состоянии возбуждения. Вы, может быть, смотрели на положение так трагически, что вообще считали излишним подумать о моем костюме.
— Я сделала это под впечатлением минуты и не могла поступить иначе. Верите вы мне хоть в этом?
Мистер Треверс взглянул жене в лицо; оно было ясное и с покойное. До сих пор в его голосе слышалось тупое раздражение, теперь в нем зазвучала некоторая важность.
— Нет. Я знаю по опыту, знаю наверное, что вы лишены тех чувств, которые свойственны вашему происхождению, вашему общественному положению, тому классу, к которому вы принадлежите. Это открытие было самым тяжелым разочарованием моей жизни. Я решил никогда не говорить об этом, но вы сами создали эти обстоятельства. Это отнюдь не торжественные обстоятельства. Я вовсе не смотрю на них так торжественно. Все это очень неприятно и очень унизительно. Но все это случилось. Вы никогда серьезно не интересовались моей деятельностью, которая составляет отличительную черту и ценность моей жизни. Почему в вас вдруг проснулось чувство ко мне, как к человеку, — я не понимаю.
— И потому вы меня не одобряете, — ровным голосом резюмировала миссис Треверс. — Но уверяю вас, вы вполне могли бы меня одобрить. Мои чувства были совершенно светского характера, совершенно такие же, какими бы они были на глазах у общества. Мы все же муж и жена. Что я тревожусь за вас — это только прилично. Даже человек, которого вы так не любите (между прочим, эта нелюбовь — самое сильное чувство, которое я когда-либо у вас замечала), даже он и то нашел мое поведение вполне приличным. Это были его собственные слова. Оно было настолько прилично, что он даже ничего не мог возразить против моего плана.
Мистер Треверс беспокойно заерзал на стуле.
— Мне кажется, Эдита, что если бы вы были мужчиной, вы вели бы крайне беспорядочный образ жизни. Вы были бы авантюристом — в моральном смысле слова. Я был очень огорчен, когда понял это. Вы презираете серьезную сторону жизни, презираете идеи и стремления той общественной среды, к которой вы принадлежите.
— Мне кажется, Эдита, что если бы вы были мужчиной, вы вели бы крайне беспорядочный образ жизни. Вы были бы авантюристом — в моральном смысле слова. Я был очень огорчен, когда понял это. Вы презираете серьезную сторону жизни, презираете идеи и стремления той общественной среды, к которой вы принадлежите.
Он умолк, потому что его жена снова закинула руки за голову и не смотрела на него.
— Это совершенно очевидно, — снова начал он. — Мы жили в избранном обществе, а вы всегда относились к нему так отрицательно. Вы никогда не считали важным достижение высокого положения, личный успех. Я не припомню случая, чтобы вы сочувствовали когда-нибудь политическому или общественному успеху. Я вообще не понимаю, чего вы ожидали от жизни.
— Во всяком случае, я не ожидала от вас такой речи. А что же касается моих ожиданий вообще, то я, должно быть, была глупа.
— О нет, только не это, — серьезно возразил мистер Треверс, — Это не глупость. — Он подыскивал слово, — По-моему… это своего рода упрямство. Я предпочитал не думать об этом прискорбном различии в наших взглядах, которое, конечно, н‹ мог предвидеть, пока мы не…
Мистером Треверсом овладело какое-то торжественное смущение. Миссис Треверс, опершись головой на руку, пристально смотрела на голую стену рубки.
— Вы обвиняете меня в глубоком девическом двоедушии, in так ли? — тихо спросила она.
Горячий и неподвижный воздух комнаты был точно весь на душен тонким ароматом, исходившим от распущенных волос миссис Треверс. Мистер Треверс уклонился от прямого ответ;i на вопрос, показавшийся ему грубым и даже не совсем прилич ным.
— В то время я, вероятно, был немного выбит из колеи и не обнаружил должной проницательности и рассудительности, отвечал он. — Тогда мне не хватало критических способно стей, — признался он. Но, даже делая это признание, он не взглянул на жену и потому не заметил легкой улыбки, заиграв шей на губах миссис Треверс. Скептицизм этой улыбки был так глубок, что его нельзя было выразить ничем, кроме легчайшего намека. Поэтому миссис Треверс ничего не сказала, и мистер Треверс продолжал, как бы думая вслух:
— Конечно, ваше поведение было безупречно. Но вы соста вили себе ужасную репутацию, — вас считали надменной, насмешливой. Вы вызывали недоверие в лучших людях и никогда не были популярны.
— Я скучала, — проговорила миссис Треверс, точно припоминая и по-прежнему подпирая голову рукой.
Мистер Треверс вдруг вскочил с матросского ящика, словно укушенный осой, однако все же сохраняя до известной степени свою медлительную важность.
— Суть в том, Эдита, что вы в душе примитивны.
Миссис Треверс встала и, поправляя волосы неспешным движением рук, задумчиво проронила:
— Не вполне цивилизована.
— Не вполне дисциплинированы, — поправил мистер Треверс, подумав.
Миссис Треверс опустила руки и обернулась к мужу.
— Нет, уж во всяком случае не это, — со странной серьезностью возразила она, — Я самое дисциплинированное существо на свете. Я готова сказать, что моя дисциплинированность не останавливалась ни перед чем, кроме разве самоубийства. Но вы вряд ли меня поймете.
На лице мистера Треверса показалась легкая гримаса.
— Я и не буду пытаться вас понять, — сказал он. — Это похоже на то, что мог бы сказать варвар, ненавидящий утонченность и сдержанность более благородной жизни. У вас это звучит как намеренно дурной тон. Я вообще часто удивлялся вашим вкусам. Вы всегда любили крайние мнения, экзотические костюмы, отчаянные характеры, романтических людей — вроде д'Алькасера…
— Бедный мистер д'Алькасер… — прошептала миссис Треверс.
— Человек без всякой идеи о долге и полезности, — сердито проговорил мистер Треверс, — Почему вы его жалеете?
— Почему? Да потому, что он очутился в этом положении исключительно благодаря своей любезности. От своего путешествия с нами он не мог ждать ни политических, ни каких-либо иных выгод. Вы, вероятно, пригласили его для того, чтобы нарушить наше одиночество, которое начинало становиться вам скучным.
— Я никогда не скучаю, — объявил мистер Треверс. — Д'Алькасер, по-видимому, принял приглашение с радостью. И, кроме того, он испанец, а потому трата времени для него ничего не значит.
— Трата времени! — с негодованием повторила миссис Треверс, — За его любезность ему, может быть, придется поплатиться жизнью.
Мистер Треверс не мог скрыть своего гнева.
— Ах, я и забыл ваши нелепые страхи, — сказал он, стиснув зубы, — Д'Алькасер — испанец, и ничего больше. К этому подлому фарсу он относится совершенно равнодушно. У вырождающихся рас есть своя особая философия.
— В этом положении он проявляет большое достоинство.
— Не знаю, где тут достоинство. По-моему, это просто недостаток уважения к самому себе.
— Почему вы так думаете? Только потому, что он спокоен, вежлив и осторожен в своих суждениях? Что касается вас, Мартин, то позвольте мне вам сказать, что ваши злоключения вы сносите не очень-то хорошо.
— Я не привык к этому манерничанью, которое так любят иностранцы, и вовсе не намерен скрывать свои чувства.
— Вы просто злитесь, — сказала она.
Миссис Треверс обернулась и посмотрела мужу в лицо.
Мистер Треверс слегка тряхнул головой, как бы пропуская это слово мимо ушей.
— Я оскорблен, — заявил он.
В его тоне послышалось что-то вроде настоящего страдания.
— Уверяю вас, — сказала миссис Треверс серьезно (она была сострадательна), — что этот странный Лингард совершенно не представляет себе, насколько вы значительное лицо. Он не знает ни вашего общественного положения, ни вашего политического влияния, ни ваших планов.
Мистер Треверс стал слушать с некоторым вниманием.
— А разве вы не могли бы ему это рассказать? — спросил он.
— Это было бы совершенно бесполезно. Он думает только о своем собственном положении и о своем влиянии. Он вышел и i низшего класса…
— Он — животное, — упрямо проговорил мистер Треверс.
Муж и жена с минуту глядели друг другу в глаза.
— Да, — медленно произнесла миссис Треверс, — я ведь и за была, что вы решили не скрывать ваших чувств, — В ее голосе послышалась нотка презрения. — Но знаете, что я вам скажу? Миссис Треверс приблизила голову к смотревшему на нее блед ному небритому лицу. — Я думаю, что при всем вашем слепом презрении вы достаточно хорошо понимаете этого человека и потому отлично знаете, что можете предаваться вашему негодо ванию с полной безопасностью. Слышите? С полной безопас ностью.
Она сейчас же пожалела, что это сказала. В самом деле, здесь, в Восточном архипелаге, полном темных козней и воин ственных замыслов, было нелепо относиться к выходкам мистера Треверса с большей страстностью, чем она относилась к ним в искусственной обстановке большого города. В конце концов, она хотела только спасти его жизнь, а не утончить его восприимчивость. Мистер Треверс раскрыл рот и, не произнеся ни слова, снова закрыл его. Миссис Треверс отвернулась к прибитому на стене зеркалу.
— Эдита, где тут правда? — послышался за ней его голос.
В голосе мистера Треверса чувствовался страх неповоротливого ума, инстинктивно боящегося малоизвестных мест и новых открытий. Миссис Треверс оглянулась через плечо и проговорила:
— Правда на поверхности, уверяю вас. Только на поверхности.
Она опять отвернулась к зеркалу, где ее лицо встретилось с черными глазами и легкой дымкой волос над ровным лбом. Слова ее не произвели, однако, никакого действия.
— Скажите, пожалуйста, Эдита, что все это значит? — воскликнул он. — Почему этот человек не извиняется передо мной? Почему нас держат здесь? Почему мы не уезжаем? Почему он не увез меня обратно на яхту? Чего он от меня хочет? Как он добился нашего освобождения от этих людей на берегу, которые, по его словам, намеревались нас зарезать? Почему они отдали нас ему?
Миссис Треверс принялась закручивать волосы.
— Все это вытекает из высших соображений местной политики. Конфликт личных интересов. Взаимное недоверие партий, интриги отдельных лиц, вы ведь знаете, к каким неожиданностям все это приводит. Он воспользовался всем этим. Прежде всего ему надо было не освободить вас, а добиться того, чтобы вас отдали под его надзор. Его значение здесь очень велико; и поверьте, что ваша безопасность зависит не столько от его силы, которую он не может применить, сколько от его умения использовать свое влияние. Если бы вы захотели с ним поговорить, я уверена, что он рассказал бы вам все, что может.
— Мне вовсе не интересно слушать рассказы об его проделках. Но вас-то он посвятил во все это?
— Вполне, — подтвердила миссис Треверс, смотря в зеркало.
— Чем объясняется ваше влияние на этого человека? Выходит как будто, что наша судьба в ваших руках.