Мне надо переодеться.
Может, стоило бы съездить к Янне, быстренько забрать то, что мне нужно? Но он, вероятно, захочет, чтобы я осталась, и Туве будет умоляюще смотреть на меня. И я в конце концов захочу того же.
Малин встречается глазами со своим отражением в зеркальце заднего вида и отворачивает его в сторону. Она вдруг понимает, что сделала: бросила мужчину, которого любит, ударила его, подвергла свою дочь смертельной опасности и вместо того, чтобы помочь ей, погрузилась на дно, так что ее худшая сторона взяла над ней верх. Она променяла любовь на выпивку, на обволакивающий, обитый войлоком мир, где ничего нет, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Но это ошибка… И теперь ей стыдно, так стыдно, что стыд берет под контроль ее дыхание, все ее тело, и ей хочется повернуть в сторону Мальмслетта, к дому, но вместо этого она едет в Торнбю, останавливает машину в дальнем углу парковки перед магазином «Икеа» и выходит.
Малин стоит под дождем и вглядывается в окружающую ее темноту. Это совершенно незаметное и пустынное, хотя и открытое всем ветрам место. Свет магазинов сюда не доходит.
Она идет в сторону торгового центра. Хочет звонить Туве, чтобы посоветоваться насчет покупок, но это невозможно. «Ведь именно поэтому я здесь: я наплевала на все и спаслась бегством».
Малин ходит между рядами платьев магазина «Н&М», берет трусы, колготки, бюстгальтер, рубашку, свитер. Платит, даже не примерив, только вскользь просмотрев этикетки с размерами. «Должно подойти. Последнее, чего мне сейчас хочется — видеть себя в зеркале в полный рост, мое опухшее тело, мои полные стыда глаза».
Она опускается на скамейку в главном коридоре торгового центра. Смотрит на полки книжного магазина на другой стороне. Витрина буквально завалена пособиями по популярной психологии. Как стать богатым и счастливым. Чувство собственного достоинства! Стань успешным партнером!
«Черт, скорее куда-нибудь подальше отсюда!» — думает она, а к горлу снова подступает тошнота.
Перед киоском с прессой рекламные афиши «Экспрессен» и «Афтонбладет».[38]
Бизнесмен убит в замке.
Убитый миллиардер в замковом рву.
Интересно, какая лучше продается? Вторая?
Через полчаса Малин сидит за столом в баре ресторана «Гамлет», устроившись в укромном уголке, но на расстоянии, позволяющем ей слышать разговор старых алкоголиков и прочих завсегдатаев этого заведения.
Две порции текилы приятно затуманили глаза. Этот мир словно обит войлоком, приятен, и даже сердце, кажется, заработало в новом, не таком бешеном ритме.
Пиво.
Согревающий алкоголь.
Веселые люди.
Малин оглядывается вокруг: здесь все наслаждаются обществом друг друга.
«Мама и папа. У вас был только один ребенок. Почему? Папа, ты же наверняка хотел больше. Но ты, мама, не соглашалась. Я встала на твоем пути, ведь так? Конечно, именно так ты и думала. Ты хотела быть чем-то большим, чем просто самый заносчивый клерк на „Саабе“? Я всегда мечтала о брате. Черт бы тебя подрал, мама. Туве, ты мечтаешь о брате? Черт бы меня подрал…»
— Еще, пожалуйста, — говорит Малин. — Двойной. И большой крепкого, чтобы протолкнуть.
— Конечно, — с готовностью отвечает бармен. — Сегодня все будет так, как ты хочешь, Малин.
«Чего я хочу?» — спрашивает себя Фредрик Фогельшё, съеживаясь в комок на тюремных нарах. Он вглядывается в окружающую его темноту, проводит рукой по исцарапанным стенам. «Знал ли я когда-нибудь, чего хочу?»
Только что, всего час назад, он второй раз разговаривал со своей женой. Она не злилась на него, не требовала объяснений. Только сказала: «Мы скучаем по тебе, возвращайся скорее».
Дети спали. Она хотела разбудить их, но он не позволил. «Пусть спят, ведь мне придется соврать им, где я нахожусь».
Виктории пять лет. Леопольду три. Он будто чувствует тепло их тел, натягивая на себя одеяло, чтобы защититься от сырого, пронизывающего холода подвальной камеры.
Он скучает по ним и по Кристине, хочет понять, что ему все-таки нужно. В этой комнате он никого не боится. Он не знает, почему не отвечал на вопросы полицейских, зачем ему понадобилось лгать, как научил его отец. Как будто все это кто-то решил за него. Но как он был вульгарен, агрессивен, тот полицейский! Уже во время автомобильной гонки Фредрик почувствовал, что надо брать под контроль свою жизнь, этот опьяняющий поток адреналина и страха.
Фредрик Фогельшё тяжело дышит.
Собственно говоря, кому и что я должен доказывать? Ты, отец, скрепя сердце принял Кристину и ее высокообразованных родителей. И бог знает, что ты сделал с Катариной!
Фредрик Фогельшё закрывает глаза и видит Кристину с детьми в двуспальной кровати на итальянской вилле.
«Это будет непросто, — думает Фредрик, — но больше ничто не должно стоять между нами».
«Что ответил мне бармен?» — спрашивает себя Малин, стараясь удержаться на стуле, не упасть и не упустить из поля зрения бутылки на освещенной полке на стене.
Позади нее шумят. Она почти пьяна, но ни с кем не разговаривает.
Кто-то стучит ей в спину.
Она оборачивается, но никого не видит. Только собственное отражение в зеркале над бутылками.
— Мне показалось, кто-то постучал мне по спине, — говорит она, а бармен ухмыляется.
— Это призраки, Малин. Никого не было.
Потом она снова чувствует чье-то прикосновение и опять видит только зеркало. Она оборачивается.
— Черт с вами со всеми.
Ей чудится в пьяном угаре, будто голоса вокруг сливаются в один, как в лесу возле Скугсо.
— Я делаю, что хочу, — объявляет голос. — Как я попал туда, в воду, выясни, — продолжает он. — Что сделал я такого плохого?
— Убирайся к черту, — шепчет Малин. — Дай мне спокойно напиться.
— Ты скучаешь по Туве? — спрашивает голос.
— Туве могла умереть! — кричит Малин. — Ты слышишь? И в этом виновата только я.
Она не замечает, как люди в баре замолкают, как они смотрят на нее, будто спрашивая, зачем бросает она эти слова в пустое пространство?
Кто-то снова трогает ее за спину. Она оборачивается.
— Пора домой, Малин? — спрашивает бармен, наклонившись к самому ее лицу.
Она качает головой.
— Все в порядке. Еще двойной. Please.[39]
21
25 октября, суббота
Малин ударяется головой обо что-то мягкое.
Тело, если только оно еще есть там, где должно быть, раздуто, и каждый мускул и сустав болят, а что у меня такое с головой?
Я сплю?
Должно быть, меня по-прежнему зовут Малин Форс, а те маленькие планеты в нескольких метрах над моими глазами очень уж напоминают дверные ручки на бюро в прихожей. Подо мной такая жесткая кровать… Тем не менее я хочу спать, спать, спать. И не просыпаться. Почему же постель такая жесткая?
Простыня режет мне щеку, она синяя и плотная, как тряпичный коврик на полу. А то круглое, наверху, похоже на светильник в прихожей. Пахнет типографской краской, мне больно. Поток света с левой стороны режет глаза. В чем дело?
Усни, Малин.
Пошли этот день к черту.
Взгляд ее медленно проясняется, и она понимает, что лежит на полу в прихожей, рядом с дверью. Должно быть, уснула вчера здесь, была так пьяна, что не смогла дойти до кровати.
Но откуда этот шум в голове?
На полу рядом с ней «Свенска дагбладет».[40] Наверняка академики-евангелисты подписались, да забыли сообщить, что изменился адрес. Или газету бросили сюда по ошибке.
Форс с трудом принимает сидячее положение. Отталкивает от себя пакет с одеждой, который, несмотря ни на что, принесла с собой из бара.
Убит миллионер.
Строгий типографский шрифт.
Малин на четвереньках вползает на кухню и смотрит на часы из «Икеа». Половина восьмого. Ей нужно на работу, несмотря на выходной. «Если очень напрягусь, успею на утреннее собрание, — думает она. — Но тогда мне надо поторопиться».
Она поднимается, готовая вот-вот упасть навзничь и потерять сознание. Эту проблему можно решить только одним способом: бутылка с текилой стоит на полу гостиной, Малин оставила ее там позавчера. Она берет бутылку и делает семь глубоких глотков, с каждой секундой чувствуя, как боль отпускает.
Душ, чистка зубов, полоскание рта — и вот я готова к утреннему собранию.
Она надевает на себя джинсы и красную хлопчатобумажную рубашку с длинным рукавом, купленную вчера. Проклятые штаны никак не застегиваются: живот распух от спиртного, а красная рубашка добавляет ее лицу сходства с сочным томатом.
Она вызывает такси. Не стоит ехать на служебной машине после вчерашнего, пусть пока постоит возле «Гамлета».
В такси она читает газету, которая, должно быть, очень нужна сейчас евангелистам. Об их деле, об адвокате Йерри Петерссоне, о том, что он убит, коротко о его отношениях с Гольдманом и его сомнительной репутации. Деньги, суммы… Ничего нового.
В такси она читает газету, которая, должно быть, очень нужна сейчас евангелистам. Об их деле, об адвокате Йерри Петерссоне, о том, что он убит, коротко о его отношениях с Гольдманом и его сомнительной репутации. Деньги, суммы… Ничего нового.
Таксист сигналит. Дождь льет как из ведра.
Тело приходит в норму.
Малин бросает газету на заднее сиденье.
Возле поворота к зданию старых казарм, где располагается полицейский участок и другие учреждения, она просит шофера остановиться.
— Я бы мог подвести прямо к участку, — говорит он. — Ведь вам туда? Я узнал вас по фотографии в газете.
— Я выйду здесь.
«Как бы мало ни заботило меня, что обо мне подумают коллеги», — добавляет про себя Малин, захлопывая дверцу.
У входа в участок под дождем мокнет толпа репортеров. Среди них Даниэль Хёгфельдт. Даже в такую погоду ему удается выглядеть бодрым.
Малин направляется к заднему ходу через здание местного суда. Проходя по коридору мимо светлых деревянных дверей, она слышит звуки, напоминающие пистолетные выстрелы. Малин понимает, что они доносятся откуда-то изнутри ее самой, но даже не задается вопросом почему.
— Это Ловиса Сегерберг, — Свен Шёман представляет симпатичную блондинку лет тридцати в гражданском и кладет руку ей на плечо. — Она поможет нам с бумагами Петерссона. Экономист по образованию. И полицейский. Представимся ей?
Харри, Юхан, Якобссон, Вальдемар Экенберг и Малин приветствуют Ловису, называя себя. Добро пожаловать в группу розыска!
— Присаживайтесь, — говорит Свен. Ловиса опускается на свободный стул рядом с Малин и улыбается ей, как женщина женщине, самой приветливой улыбкой, но у Малин нет сил ответить на нее. Вместо этого она разглядывает костюм новенькой: как элегантно смотрится черная вязаная кофточка с бантом под грудью, как тщательно выглажены черные шерстяные брюки. Во всем облике Ловисы есть что-то подлинно стокгольмское, рядом с ней Малин, в своих старых джинсах и дешевой красной рубашке, чувствует себя безнадежной провинциалкой.
— Начнем с подведения итогов, — объявляет Свен. — День второй. Вы знаете, что Фредрик Фогельшё задержан, но мы подозревали его с самого начала. Как далеко мы продвинулись в расследовании убийства Йерри Петерссона?
Часы на стене зала заседаний показывают восемь пятнадцать.
Формальности и обмен вежливыми фразами заняли пять минут. «Хорошо, что Ловиса здесь, — думает Малин. — Сами мы вряд ли одолеем и обыкновенный годовой отчет».
Свен пытается расписать, чем занимался Йерри Петерссон в последние сутки своей жизни. «К сожалению, — заканчивает он, — обследование места преступления не дало нам ничего конкретного. Тому виной дождь. Никаких следов крови на гравии. Водолазы не нашли на дне замкового рва ни ножа, ни чего-либо другого, что могло бы послужить орудием убийства. Мы осушили ров, но опять-таки безрезультатно. Я видел заключение технической экспертизы автомобиля Петерссона. Ничего. Однако убийство с целью ограбления мы можем исключить, как и полагали вчера».
В замке, похоже, ничего не пропало. И ничто не указывает на то, что там кто-то что-то искал. Бумажник Йерри с тремя тысячами наличными лежит во внутреннем кармане плаща от «Прада», надетого на нем в момент убийства. Мы тщательно обследовали «Вольво» Фредрика Фогельшё.
— Черную «Вольво», — обращает внимание Харри.
«Рыбы, — думает Малин. — Что с ними? Им негде было укрыться, когда осушили ров. Я одна из тех рыб. Я задыхаюсь на воздухе, как, должно быть, и они».
— «Прада»? — переспрашивает Вальдемар.
— Карин указала модель в своем рапорте, — отвечает Свен. — Действительно шикарный плащ.
Свен поворачивается к Малин.
— Петерссон был найден крестьянами-арендаторами Ёте Линдманом и Ингмаром Юханссоном, приехавшими в поместье, чтобы помочь ему охотиться на косуль. Что дал их допрос?
Малин переводит дыхание. Вспоминает.
Она чувствует вкус текилы во рту, хочет еще, но собирается с мыслями и коротко излагает содержание разговора с Юханссоном и Линдманом.
— Есть что-нибудь, что указывало бы на них? — спрашивает Свен, когда она заканчивает.
— Нет, — отвечает Малин. — Но вопрос остается открытым. Все-таки аренда дает им средства к существованию. Мы должны уточнить условия договора. Кто-то из них мог впасть в ярость, если их доходы были поставлены под угрозу.
Комиссар кивает.
— Посмотрим, что дадут нам бумаги.
— Они обнаружили дверь открытой, — продолжает Малин. — И сигнализация тоже была отключена.
— И это может означать, — продолжает Харри, — что Петерссон по какой-то причине ненадолго покинул замок и рассчитывал скоро вернуться.
Вальдемар фыркает.
— То есть вы полагаете, что Петерссон знал убийцу? Что он вышел поприветствовать его? Что он, может быть, ждал его?
— Все может быть, — отвечает Свен, — но мы не можем делать никаких окончательных выводов. Возможно, он вышел, чтобы подготовиться к охоте и забыл или поленился запереть дверь. Или, может, он намеренно оставил ее открытой? Просто чтобы немного пощекотать себе нервы?
— Что же мы знаем о жертве убийства? — спрашивает Свен.
Малин помнит лицо Йерри Петерссона, когда его тело поднимали из замкового рва. Рыбки выпадали изо рта, один глаз был удивленно выпучен. Форс может представить себе его другим: он, по-видимому, был хорош собой, просто неотразим в каком-нибудь шикарном ресторане — «Риче», «Стюрехофе» или «Принце», — в обеденное время, где чувствовал себя по-настоящему в своей стихии. Сама она не бывала в таких местах, когда училась в полицейской школе, и видела щеголей в глянцевых костюмах через стекло всего несколько раз, заблудившись на улицах Библиотекгатан или Страндвеген.
Вполне возможно, Петерссон был свиньей из тех, кто ставит себя выше других. Вполне возможно. Но насколько большой свиньей?
Малин думает о том, что некоторые жертвы преступлений становятся таковыми по собственной вине. Иногда, кажется, что кое-кто из них страдает от последствий своих поступков и тем самым притягивает к себе насилие.
Действительно ли это так? Можно ли заслужить такое? Конечно, нет.
— Юхан.
Голос Свена возвращает ее к действительности. Она слушает отчет Юхана о том, что им известно о Йерри Петерссоне: что он был успешным адвокатом в Стокгольме и сделал состояние на компьютерном предприятии, попавшем в сферу его интересов; что представлял Йохена Гольдмана, крупного мошенника; что купил замок Скугсо у Акселя Фогельшё; что вырос в Берге, не был женат, не имел детей, во всяком случае официально; что единственный известный его родственник, отец, вчера получил известие о смерти сына. Не так много удалось им узнать о человеке по имени Йерри Петерссон.
Вчера после обеда Юхан и Вальдемар обзванивали тех, чьи имена всплыли в бумагах, в том числе аудитора Петерссона в Стокгольме. Но все отзывались о нем как о талантливом предпринимателе, безупречном партнере по бизнесу и, как выразилась одна женщина, «чертовски красивом» мужчине.
— У нас тысячи разных документов и прочих бумаг, — заканчивает свой отчет Юхан. — Не исключено, что нам удастся найти возможный мотив убийства. До сих пор мы фокусировали свое внимание на Гольдмане просто потому, что надо было с чего-то начать.
— Я могу проверить все, что касается компьютерного предприятия и договора аренды, — предлагает Ловиса. — Это не должно занять много времени.
Молодая женщина произносит эти слова с профессиональной уверенностью, необходимой, насколько известно Малин, при работе с Вальдемаром.
— Мы нашли какой-то адрес на Тенерифе, вероятно Гольдмана. Звонили один раз, но никто не ответил. Мы решили, что в следующий раз лучше позвонить тебе, Малин.
— Нам показалось естественным доверить этот разговор тебе, — добавляет Вальдемар, — с твоими контактами на Тенерифе.
Сначала Малин возмутилась: то, что ее родители живут на Тенерифе, еще не значит, что звонить Гольдману должна именно она. Однако, поразмыслив, поняла, что Юхан и Вальдемар правы, что они проявляют уважение к ее методам работы, отдают должное ее интуиции, ее вере в то, что вещи связаны друг с другом невидимыми человеческому глазу нитями.
Что бывают запахи без запаха.
И невидимые образы.
И неслышные звуки.
Мама, папа, Тенерифе.
Гольдман. Тенерифе.
Здесь нет никакой связи, но это может кое-что значить.
— Я позвоню после собрания, — говорит Малин.
— А наследники? — спрашивает Свен. — Мы что-нибудь узнали об этом?
— Пока нет. Но если нет завещания, то наследником будет отец, — отвечает Юхан.
Потом Харри рассказывает о беседах с Акселем и Катариной Фогельшё. У Катарины алиби: перепуганный доктор университетской клиники подтвердил, что был с нею, а у Акселя Фогельшё нет алиби на время после десяти часов.