Как же ты могла, Беттина? Как посмела ты сдаться своей болезни, раку? Или тебя печалило, что наших доходов больше недостаточно, чтобы поддерживать замок в подобающем состоянии? Для этого требовалось слишком много денег, миллионы.
Я не хочу верить в это. Но я чувствую вину, как человек, причинивший зло тому, кого любит больше всего на свете.
Боль. Ты, похоже, узнала о боли все, и ты говорила мне, что в этом знании нет никакого смысла.
Картины на стенах замка — твой выбор. Анчер,[7] Киркеби.[8] Портреты моего предка Эрика и других чудаков, оригиналов и безумцев, что жили в Скугсо до меня.
Ты умерла в замке, Беттина. Ведь тебе было бы невыносимо покинуть его, и потому мне сейчас стыдно перед тобой. Какой мягкой ты могла быть, с такой же жесткостью защищала то, что принадлежало тебе.
Больше всего ты беспокоилась о мальчике.
«Позаботься о Фредрике. Защити его, сам он не справится», — вот о чем просила ты, умирая.
Иногда я спрашиваю себя, не подслушивал ли он тогда под дверью?
Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Или, может, не хочешь знать? Я, как и все, люблю и свою дочь, и его, своего сына. Но я всегда замечал его слабости, даже когда не хотел. Я был готов протереть себе глаза до дыр, только бы разглядеть его достоинства, но это у меня никак не получалось.
Я видел своего собственного сына, сплошь состоящего из одних недостатков, и ненавидел себя за это. Иногда он даже напивается так, что теряет над собой контроль.
Часы на шкафу бьют шесть, а Аксель Фогельшё все еще стоит у окна в гостиной. Вот что-то отделяется от темноты снаружи и движется через парк. Человек в черном. Тот, которого он видел и раньше?
Аксель Фогельшё прогоняет эту мысль прочь.
«Я знал, что это ошибка, — думает он. — Тем не менее я был вынужден сделать это: возложить на Фредрика, моего первенца, следующего графа Фогельшё, руководство делами, дать ему доступ к капиталу, когда рак победил Беттину и я окончательно пал духом. Он никогда не хотел ни жить в замке, ни заботиться о нашем маленьком сельскохозяйственном и лесном предприятии. Сейчас выгоднее взять дотацию на обработку целины или арендовать земли.
Не хотел. Не мог. Но с деньгами у него должно было получиться, ведь у него высшее экономическое образование и было все, кроме неограниченной свободы действий.
У каждого человека есть и хорошие, и дурные стороны, — думает Аксель Фогельшё. — И не в каждом сидит хищник, и не у каждого столько наглости, сколько требуется для этой жизни. Отец хотел, чтобы я осознавал ответственность, которая дается вместе с привилегиями, понимал, что в обществе нам предназначена роль лидеров. Но он был в некотором смысле человеком былых времен. Разумеется, я руководил работами в Скугсо, я снискал себе уважение в элитарных кругах лена.[9] Но чтобы лидером? Нет. Я пытался объяснить Фредрику и Катарине, по крайней мере, что значат наши привилегии, не хотел, чтобы они принимали их как должное. Не знаю, преуспел ли я в этом.
Беттина, посоветуй, как мне сделать Катарину счастливой? Только не начинай опять про свои древности. Здесь мы с тобой не сойдемся, ты это знаешь.
Молчи, Беттина.
Молчи.
Позволь мне только задать тебе один вопрос.
Испортилась ли наша с тобой порода, Беттина?»
Иногда он думает об этом, глядя на Фредрика, а может, и на Катарину.
Зеленое пальто от «Барбур»[10] обтягивает живот Акселя Фогельшё. Но он носит его вот уже двадцать пять лет и не желает менять на новое только потому, что теперь килограммы пристают к телу легче, чем раньше.
«Пусть все идет своим чередом, — думает он, стоя в прихожей. — Мы, Фогельшё, придерживались более-менее определенного образа жизни на протяжении почти пяти столетий. Мы задавали тон в этих краях, в этом городе».
Он прекрасно знает, что местные жители всегда подражали ему и его семье. Первый в Эстергётланде ватерклозет появился в Скугсо. А его дед был первым, кто надел костюм-тройку. Они во всем задавали тон, и это понимала и политическая, и экономическая власть, даже если теперь все это стало историей.
В этом году не пришло приглашения на губернаторский обед. Каждый раз, когда губернатор устраивал обед для самых видных жителей лена, среди гостей был кто-нибудь из семьи Фогельшё. Но не в этом году.
Аксель Фогельшё разглядывает снимок Линчёпингского замка в газете «Эстергёта корреспондентен». Там был граф Дуглас, историк Дик Харрисон, директор авиастроительных предприятий «Сааба», шеф отдела информации компании «Вольво», государственный секретарь — уроженец этого города, директор больницы, главный редактор местной газеты, президент национальной спортивной конфедерации, барон Адельстоль. И никого из Фогельшё.
Он обувает свои черные резиновые сапоги.
Я иду, Беттина.
Перчатки. Что за восхитительная телячья кожа!
Аксель Фогельшё думает, что еще не поздно все поправить.
Он слышит голос Беттины: «Защити мальчика!»
«Я защищал Фредрика. Сделал все, что было необходимо, несмотря на то что теоретически банк мог бы взять ответственность на себя».
Он начинает забывать лицо Беттины.
«Ради мальчика я должен был наплевать на все остальное», — думает Аксель Фогельшё, нажимая кнопку лифта, чтобы спуститься вниз и выйти в безлюдные утренние сумерки.
5
Мотор «Рендж Ровера» гудит мощно и в то же время ненавязчиво, как никакой другой. Автомобиль немедленно реагирует, когда Йерри Петерссон нажимает педаль. Вероятно, такими же послушными были раньше лошади, когда графы, теперь уже давно умершие, вонзали шпоры в их потные бока.
Лошадей теперь нет, как и графов. Но он готов купить несколько лошадей, если встретит женщину, любящую животных. Говорят, это свойственно женщинам, и это одно из тех предубеждений, соответствующих действительности.
Йерри Петерссон видит, как клубы тумана несутся над полями на восток, к краю хвойного леса. Собака сидит рядом с ним на пассажирском сиденье. Ее прекрасно сбалансированное тело покачивается в такт автомобильным рессорам, в то время как взгляд блуждает по окрестностям, высматривая какое-нибудь живое существо, чтобы побежать за ним, облаять, загнать в ловушку. Йерри Петерссон проводит одной рукой по ее жесткой, влажной шерсти. От собаки исходит природный, настоящий запах, так гармонирующий с этой сельской местностью. Своего кобеля бигля Йерри назвал Хови, в честь Ховарда Хьюза, голливудского сумасшедшего тридцатых годов; как говорят, он создал современную авиапромышленность и под старость превратился в одинокого ипохондрика в замке под Лас-Вегасом.
«Если у меня когда-нибудь будет собака, я назову ее в честь большего безумца, чем я сам или кто-либо из моих знакомых», — так думал Йерри Петерссон, читая биографию Хьюза.
Ноздри собаки то сжимаются, то расширяются, когда она будто пожирает глазами поля вокруг замка Скугсо.
По утрам замковые владения особенно красивы. Нарождающийся день словно тонким маслянистым слоем растекается по камням и полю, дождь стучит по крыше автомобиля и ветровому стеклу. Йерри Петерссон останавливается на краю дороги, смотрит на птиц, прыгающих по земле цвета устричной раковины, отыскивая червяков в гнилой растительности и лужах, разрастающихся день ото дня. Листва лежит здесь кучами, и Йерри думает, что она похожа на потрепанное покрывало с прекрасного живописного полотна мастера старой школы. И под этим покрывалом жизнь идет своим чередом: личинки окукливаются; жуки сражаются друг с другом, а мыши с потоками дождевой воды заплывают в такие края, о существовании которых не подозревали раньше.
Собака беспокоится, скулит, хочет наружу.
— Сиди тихо, скоро выйдешь, — утешает ее Йерри Петерссон.
Земля.
Может ли она стать судьбой?
Иногда, когда Петерссон объезжает свои владения на автомобиле, ему мерещатся люди, с которыми сводила его жизнь. Они мелькают между деревьями, камнями, домами.
Он не мог не появиться здесь снова, ведь так?
В тот новогодний вечер был сильный снегопад. Настолько сильный, что утренний туман был похож на только что вымытое прозрачное стекло.
Йерри вырос всего в нескольких милях отсюда, в многоквартирном доме в поселке Берга со своими родителями.
Он смотрит на себя в зеркальце заднего вида, заводит машину и продолжает путь. Минует два поворота, прежде чем снова остановить машину. Собака обеспокоена теперь еще больше, и Йерри сначала выпускает ее, а потом уже выходит сам. Бигль устремляется в открытое поле, словно почуяв косулю или лося, зайца или лисицу.
Несколько секунд Йерри смотрит ей вслед, а потом и сам ступает на болотистую землю. Шлепает по воде, видит, как собака стремительно пересекает лесную поляну то в одном, то в другом направлении, исчезает в глубокой канаве, потом возникает снова, чтобы зарыться в кучу листьев: бледно-охряных, матовых, будто покрытых бронзовой пудрой, цвета сусального золота, словно соперничающих друг с другом в красоте и оригинальности расцветки.
Если не считать собаки, Йерри Петерссон в поле совершенно один. Но ему здесь вполне комфортно. Это место, где все умирает и заново рождается, разделительная линия существования, где ничего нельзя предугадать, где жизнь будто перебирает четки своих возможностей.
Он проводит рукой по крашеным блондинистым волосам и думает о том, что их цвет гармонирует с его острым носом и жестким, глубоким взглядом синих глаз. Его лоб изрыт морщинами. Бизнес-морщинами, честно заработанными.
Там, в стороне, лес. Сосны, ели, молодая поросль. В этом году тут много зверья. Арендаторы-крестьяне подъедут сегодня позже. Пусть попробуют раздобыть лося или пару косуль, их развелось слишком много.
Чего бы только не дал Фогельшё за возможность снова поохотиться в этих лесах!
Он разглядывает свои руки, ярко-желтый плащ от «Прада».[11] Капли стучат по желтому гортэксу.[12]
— Хови! — зовет Йерри Петерссон. — Хови, пора идти.
Жесткий. Дерзкий. Бездушная машина. Человек, шагающий по трупам.
Так говорят о нем в стокгольмских деловых кругах.
Для большинства он тень, слух, в лучшем случае тема для беседы. Некто, не раз вызывавший восхищение в мире, где ничего не желают так сильно, как быть успешным. Настолько, чтобы можно было затаиться, вместо того чтобы мозолить публике глаза и горланить перед телекамерами с целью привлечь больше клиентов.
Йерри Петерссон? Гений, как я слышал. Толковый адвокат. Разве он разбогател не на той афере с компьютерной фирмой? Успел выйти из игры вовремя? Должно быть, дамский любимчик. И все-таки… Берегись его! Разве он не в одной команде с Йохеном Гольдманом? У них как будто совместное предприятие?
— Хови!
Но собака не слушается, не хочет идти. И Йерри знает, что может оставить ее в покое, пусть сама отыскивает в лесу дорогу к замку. Обычно она возвращается домой через несколько часов. Но на этот раз Петерссон почему-то решил все-таки подозвать собаку к себе, поговорить с ней, прежде чем они расстанутся.
— Хови!
И собака немедленно бежит к нему через все огромное поле, словно по голосу понимает, что это важно. И вот она уже перед своим хозяином. Прыгает у его ног, а он становится на колени, чувствуя, как влага проникает сквозь ткань брюк, и треплет ее с усилием, как ей нравится.
— Что будешь делать, приятель, побежишь домой сам или поедешь со мной на машине? Решай сам. Или беги, пожалуй, кто знает, не взбредет ли мне в голову свернуть куда-нибудь с дороги.
Собака лижет ему лицо, прежде чем повернуться и убежать. Она зарывается в кучу листьев, а потом исчезает в темноте леса, словно в черном проеме распахнутой двери.
Йерри снова садится в «Рендж Ровер». Поворачивает ключ в замке зажигания, слушает звук мотора, и машина медленно движется по дороге, углубляясь в густой, окутанный туманом лес.
Он не запер ворота замка, отправляясь на эту незапланированную утреннюю прогулку по своим владениям, после того как рано проснулся, да так и не смог снова заснуть. Кто может прийти? Кто осмелится?
Он немного волнуется.
Фредрику Фогельшё и старику Акселю, вероятно, хотелось бы приехать.
Или Катарине, но она совсем отстранилась от него.
Дочь, все-таки.
Их дом теперь мой.
Когда-то давно он уже крутился вокруг этой семьи.
Ворона пролетела совсем низко, ударяя в стекло крыльями, одно из них как будто сломано.
Замок большой. Вероятно, Йерри нужна женщина, с которой он мог бы разделить его. «Я найду ее в свое время», — надеется он.
Во всех своих домах, с каждым разом становившихся все просторнее, Йерри всегда размышлял о том, что ему нужна женщина. Но это была не более чем игра воображения, в которую он так любил играть. А когда он действительно хотел женщину, найти ее было несложно. Стоило только выехать в гостиницу или позвонить по одному из известных ему номеров — и вот она, любовь с доставкой на дом. Или подворачивалась какая-нибудь похотливая дама на конференции в городе. Кто угодно. Это были женщины, предназначенные для удовольствия, которых нет ни в прошлом, ни в будущем. Женщины для утоления похоти. Здесь нечего стыдиться, что есть, то есть.
А потом до Йерри дошли слухи, что замок Скугсо выставлен на продажу и за него просят шестьдесят пять миллионов крон. Не было никаких объявлений, просто знакомый агент по недвижимости в Стокгольме, занимавшийся этим делом, сообщил Йерри, что в окрестностях Линчёпинга продается замок с прилегающими к нему землями.
Скугсо.
Стоящее дело?
Шестьдесят пять миллионов кусаются, но не слишком. Он получил за эти деньги больше, чем замок: семьдесят пять гектаров первосортного леса, почти столько же пахотной земли и заброшенную церковь, которую всегда можно снести, чтобы на ее месте построить что-нибудь другое. И сейчас, здесь, в это прекрасное сумрачное осеннее утро, с его туманом и бесконечным дождем, когда чувство легкости и покоя наполняет его тело, он понимает, что правильно вложил деньги. За что еще стоит платить, если не за ощущения?
Петерссон хотел встретиться с Фогельшё на бульваре Карлавеген при заключении сделки. Может, чтобы поглумиться над ним, смерить старика презрительным взглядом, дать ему понять, какую ошибку он совершил, рассказать о надвигающихся новых временах.
Но Аксель Фогельшё так и не появился на встрече в Стокгольме. Прибыла помощник адвоката из Линчёпинга, темноволосая молодая особа с полными щеками и губами трубочкой. После того как контракт подписали, он пригласил ее на обед в ресторан «Принц». А потом в офисе прижал ее к окну, задрал юбку высоко к животу, продырявил черные колготки и взял ее, со скучающим видом глядя на автобусы, такси и людей, движущихся внизу по Кюнгсгатан единым, словно направляемым свыше потоком. Йерри казалось, он слышит, как работает в парке Кюнгстредгорден огромная газонокосилка.
В замке должны быть привидения. Мятущаяся душа графа Эрика; говорят, что он убил своего собственного сына, когда посчитал того слабоумным. Русские солдаты, якобы замурованные в замковом рву.
Йерри Петерссон никогда не видел привидений. Только слышал щелканье и свист, доносившиеся ночами откуда-то из-за каменной стены, и чувствовал холод, веками копившийся в этом здании.
Призраки.
Привидения.
Замок и пристройки были в плохом состоянии, он все отремонтировал. И последний год чувствовал себя здесь полноправным хозяином. Несколько раз он видел в своих владениях черный автомобиль и думал, что это кто-то из семьи Фогельшё совершает прогулку в приступе ностальгии. «Ради бога», — думал он, хотя и не был совершенно уверен, что это они. Мало ли кому могло взбрести в голову здесь покататься.
Портрет Йерри Петерссона появился в газете, когда стало известно имя нового хозяина Скугсо. Он давал интервью, смиренно лгал о мечте жизни и ее воплощении. Зачем?
Журналист, некий Даниэль Хёгфельдт, добрался до самых теневых сторон деятельности адвоката и полагал, что тот выгнал семью Фогельшё из родового гнезда, принадлежавшего им более пятисот лет.
Скулеж.
Хватит скулить! Нет таких исключительных прав, данных человеку от рождения. Йерри до сих пор проклинает эту статью, сожалеет, что пошел на поводу собственного тщеславия, захотел во всеуслышание объявить о своем возвращении, восстановить порядок, которого никогда не было. Он воображал себе, что это именно то, чего он хочет.
Как только не издевалась семья Фогельшё над здешними жителями! Сколько их было, батраков, крестьян-арендаторов, наемных рабов, попробовавших плетки управляющего? Скольких еще смешали с грязью Фогельшё из чувства собственного превосходства?
Йерри Петерссон не стал нанимать постоянный персонал, предпочитая на все работы брать поденщиков. Он хорошо им платит и не унижает их.
А эта история со рвом! Его прорыли как будто в начале XIX века, когда рвы вокруг замков давно уже никому не были нужны в этой стране. Но один из графов захотел иметь ров и запросил русских военнопленных со строительства канала фон Платена.[13] Они копали, пока не пали мертвыми от истощения. Говорят, их трупы замуровали во рву, когда выкладывали его стены камнем, и души русских оказались навечно заперты в этом бессмысленном сооружении.
Тем не менее временами во дворе замка бывает пустынно и одиноко. Здесь Йерри в первый раз почувствовал, как ему необходим друг и то сознание защищенности, которое дает присутствие рядом живого существа, способного поддержать в случае чего и предупредить об опасности. А для охоты ему понадобилась собака.
Кто это маячит там впереди, на дороге? Хови? Так быстро? Нет, это невозможно. Совершенно невозможно.
Олень?
Косуля?
Нет.
Дождь льет как из ведра, но в теплом, пропахшем бензином салоне «Рендж Ровера» уютно.