Тишина. Ощущение важности момента, концентрация внимания, сосредоточенность — чувства, с которых начинается любое расследование убийства. А еще понимание того, что надо спешить, как можно быстрее прийти к чему-нибудь, потому что вероятность раскрытия преступления падает с каждым днем работы разыскной группы.
— Я попросил навести справки в участке, — продолжает Шёман. — Йерри Петерссон родился в 1965 году и имеет, насколько нам удалось выяснить, только одного близкого родственника — отца, проживающего в доме престарелых в районе Олерюд. Священник и куратор социальной службы уже отправились известить его. В свое время и мы поговорим с ним. Он стар.
Ёте Линдман и Ингмар Юханссон только что опознали Йерри на мосту через ров. Они не сомневались, и оба оставались на удивление спокойными.
— С чего нам начать, какие есть идеи? — спрашивает Свен.
В голосе его слышится заинтересованность, тон откровенно вопросительный, но Малин знает, что сейчас он снова возьмет слово.
— О’кей, — продолжает Свен. — Что же мы еще знаем о Йерри Петерссоне?
— Адвокат, родом из этих мест, — отвечает Харри. — Учился в Лунде, но работал в Стокгольме. Сделал себе состояние и вернулся домой, когда представилась возможность купить Скугсо у семьи Фогельшё. В «Коррен» писали, что те разорились и были вынуждены продать замок. Автор статьи намекал также на сомнительные аферы, в которых участвовал Йерри Петерссон.
— Я тоже читала, — добавляет Малин, вспоминая, что статью написал Даниэль Хёгфельдт. — Ему надо было иметь значительный капитал, чтобы купить это. И мне приходит в голову, как же тяжело, должно быть, перенесли Фогельшё продажу своего замка. Ведь семья проживала здесь почти пятьсот лет.
«Фогельшё, — думает она. — Один из самых известных дворянских родов в лене. О таких семьях знают все, не задаваясь вопросом почему».
— Мы еще побеседуем с Фогельшё об их делах и обстоятельствах продажи, — говорит комиссар. — Выясните, кого именно из членов семьи это коснулось.
— Семья состоит из отца и двух его детей, сына и дочери, насколько мне известно, — уточняет Харри.
— Откуда ты это знаешь? — спрашивает его Малин.
— Об этом тоже было в «Коррен». В заметке по случаю семидесятилетия старика.
— А как зовут детей?
— Ни малейшего понятия.
— Но ведь это легко выяснить, — подает голос Вальдемар.
— Разделите допросы между собой, — распоряжается Свен. — Принимайтесь как можно скорее. Я прослежу за обходом домов в окрестностях и за публикацией в местной прессе объявления о том, что мы ищем всех, кто столкнулся здесь с чем-нибудь необычным за последние сутки.
— Если он действительно был богат, — добавляет Малин, — это могло быть убийство с целью ограбления. Кто-то услышал, что в замке поселился новый богач, и решил нанести ему визит.
— Возможно, — отвечает Свен. — Ведь замковые ворота были открыты. Но насколько мы успели заметить, ничего не пропало. И Карин нашла бумажник в его желтом плаще. Ножевые ранения на теле свидетельствуют о сильном приступе ярости, что редко встречается в случае грабежа.
— Нет, мне кажется, что это не грабеж и не кража. Здесь что-то другое, — говорит Малин.
— А его деловые отношения? — спрашивает Харри. — Судя по слухам, он не отличался порядочностью, и в таком случае сотни людей могли иметь основания желать ему зла, проклинать его.
— Теперь это будет наша главная линия, — подхватывает Свен. — Мы должны поискать здесь, в доме, документы и другие записи, касающиеся его афер, которые могли бы повести нас дальше. В чем именно он замешан? Кто его бывшие коллеги? Была ли у него фирма? Не получилось ли так, что под конец что-то там не заладилось? Мы должны основательно проверить все сведения о нем. Вероятно, это целая куча бумаг. Ты, Вальдемар, и Якобссон займетесь этим. Приступайте к поиску бумаг в замке сразу после того, как криминалисты управятся. Надо выяснить, не оставил Йерри чего-нибудь типа завещания. Кто унаследует все это? Не менее интересный вопрос.
— У Якобссона выходной, — напоминает Вальдемар.
— Позвони ему, — приказывает комиссар. — А вы, Форс и Мартинссон, допросите тех двоих, обнаруживших его.
Сначала они говорили с Ингмаром Юханссоном.
Арендатор потягивал кофе по другую сторону стола на замковой кухне, время от времени проводя рукой по своим светлым волосам, и рассказывал о том, как был поначалу встревожен появлением в замке нового хозяина, но совершенно успокоился, поговорив с Петерссоном.
— Он ничего не хотел менять с арендой.
— Совсем ничего? — уточняет Харри.
— Почти.
— Почти?
— Да, он хотел, чтобы мы помогали ему на охоте, когда потребуется.
— И вы согласились?
— Да, а почему бы и нет? Мне тоже невыгодно, чтобы земли, арендуемые мной, кишели зверьем.
— И как часто вы должны были это делать?
— Когда он позвонит.
— Но как часто?
— Он не говорил. Но когда он позвонил вчера, это был первый раз за долгое время.
— Вы не заметили ничего странного, когда приехали сюда? — Форс уже спрашивала об этом, лишь только прибыла в замок. Но она хочет выжать из Ингмара Юханссона правду и надавливает на него еще раз.
— Нет. Я приехал с Линдманом, а «Рендж Ровер» стоял на склоне холма. Я думал, что Йерри Петерссон в замке и скоро появится. Но он все не выходил, и мы пошли поискать его.
— Вы не встречали по дороге какой-нибудь автомобиль?
— Нет.
— Ворота были открыты?
— Вы уже спрашивали об этом. Да, иначе как бы мы вошли? Такие ворота не так-то легко открыть.
— А вы не появлялись здесь сегодня раньше? Может, ночью? — спрашивает Харри.
— Нет, зачем? — Лицо Ингмара Юханссона будто усыхает, губы сжимаются, и он смотрит на них подозрительно. — Спросите жену, если не верите мне. Весь вечер мы смотрели телевизор, а потом легли спать. Утром она приготовила мне завтрак.
— Можете ли вы сообщить о Йерри Петерссоне что-нибудь еще, что могло бы быть интересно нам? — задает вопрос Малин.
— Нет, ничего.
— Вам нечего сказать о его делах?
— Нечего.
— Он жил здесь один?
— Да, насколько я знаю. У него не было прислуги. Я слышал, он нанимал рабочих, когда было нужно.
Ингмар Юханссон придает своему лицу выражение, которое должно означать: «Ну хватит вопросов. Я уже все сказал».
— Теперь вы можете идти, — устало произносит Малин. — Но не исчезайте, будьте готовы к новым вопросам.
— У вас есть номер моего мобильного, — Юханссон поднимается.
«Ёте Линдман — одинокий человек», — думает Малин, разглядывая лицо сидящего напротив нее мужчины на фоне белого кафеля.
Одинокий крестьянин, вероятно, он чувствует себя комфортно, только когда работает на комбайне или возится с животными, если таковые у него есть. Женщина, о которой он говорит, Светлана, похоже, скорее мебель в его доме, чем подруга жизни. Линдман рассказал им почти то же, что и Юханссон: как Йерри вызвал их сюда на охоту и что это было неофициальным пунктом соглашения с новым хозяином замка. Добавил, что он, Ёте Линдман, ничего не имел против, поскольку сам всегда выходил на охоту осенью, и это было неотъемлемой частью его фермерских работ.
— Петерссон производил впечатление порядочного человека, — с уверенностью утверждает Ёте Линдман, а потом продолжает: — Печально, что мы нашли его в замковом рву в таком виде. Все было бы хорошо, я уверен в этом. Фогельшё был неприятный тип.
— Кто именно из них? — спрашивает Харри.
— Мы имели дело со стариком, Акселем.
— В каком смысле неприятный? — уточняет Малин.
— Его характер, и потом… он всегда давал понять, кто в доме хозяин, я бы так сказал.
Ёте Линдман умолкает, качает головой, и в его глазах вдруг мелькает испуганное выражение.
— Каким образом он давал вам это понять? — спрашивает Малин.
— К примеру, вдруг резко повышал арендную плату, — быстро отвечает Ёте Линдман.
Малин кивает. Современные дворяне. Все то же самодурство и давление на арендаторов, что и раньше. Но с другой стороны, есть люди, недовольные любой властью.
— Что вы знаете о Петерссоне?
— Не более того, что он вырос в городе и делал бабки в Стокгольме.
— Вы знаете, как он зарабатывал деньги? — спрашивает Харри.
Линдман качает головой.
— Не знаю.
— Он жил здесь один?
— С собакой, насколько мне известно. Что с ней теперь будет?
— Мы позаботимся о ней, — отвечает Малин, отмечая про себя, что понятия не имеет, что делать с собакой, которая до сих пор лает в машине.
Потом следуют вопросы о том, не заметил ли он чего-нибудь необычного по дороге сюда, не встретил ли какой-нибудь машины, не стоял ли на склоне замкового холма «Рендж Ровер», когда он прибыл, не подозревает ли он кого-нибудь и что он сам делал сегодняшней ночью и рано утром. «Я не имею ни малейшего понятия о том, кто бы мог сделать это». «Я был дома. Спросите Светлану». «Вы же не думаете, что это я убил Петерссона? Тогда бы я вряд ли позвонил вам».
— Мы не думаем, что вы каким-то образом причастны к убийству Йерри Петерссона, если это действительно убийство, — отвечает Малин, — но мы должны спросить, чтобы расследовать все возможные варианты и отмести невозможные.
Малин и Харри одни на кухне.
Белый кафель на стенах напоминает женщине о бойне или морге, а туман снаружи, в лесу и на полях, похож на пороховой дым сражений XVII века. Кровь и крики. Отрубленные конечности. Тлен и склизкие грибы под ногами. Люди без рук в серном дыму. Подожженная солома. Безногие калеки, дети с отрубленными ушами. Примерно то же, что Янне видел в Руанде.
— Как ты думаешь, почему дверь была не заперта? — спрашивает Малин. — Ведь у него здесь одних произведений искусства на миллионы.
— Может, он увидел кого-нибудь, кто поднялся на замковый холм, вышел навстречу и не запер за собой ворота? Это вполне естественно.
— Или решил прокатиться, прогуляться на автомобиле и забыл запереть.
— Или он был из тех рисковых типов, — высказывает предположение Харри, — не утруждающих себя запиранием ворот, просто чтобы немного пощекотать себе нервы.
— Или он жил не один. Кто-то, возможно, оставался в замке, когда он выехал.
— Женщина?
— Почему бы и нет? Ведь это очень странно, что он находился в этом склепе, в глуши и совершенно один.
— Но все говорят именно об этом. Может, он любил одиночество?
— Ты слышишь собаку? — спрашивает Харри, выдержав паузу.
— Нет. Но ей надо дать воды.
Полицейский кивает.
— Что мы будем с ней делать? — спрашивает Малин.
— Отвезем в приют в Слаку.[22]
— Или к Бёрье Сверду. У него же псарня дома.
— Думаешь, он возьмет?
Малин вспоминает Бёрье Сверда и его жену Анну, их со вкусом обставленную квартиру и аппарат искусственного дыхания.
Анна — хороший человек в плохом теле.
Форс оглядывает кухню в замке: она раза в три больше всей ее квартиры.
— Мы должны больше узнать о Петерссоне, — говорит она и думает: «Сейчас мы блуждаем, словно в осеннем тумане. Но одно несомненно: он сделал то, что мне так и не удалось: уехал из этого проклятого Линчёпинга. Но почему, почему, почему он вернулся? Какой внутренний голос позвал его сюда?»
— Как ты думаешь, кем он был? — спрашивает она.
Харри пожимает плечами, а Малин задается вопросом о том, какие сны и желания должен был иметь такой человек, как Йерри Петерссон? Чему он радовался, какие боли терзали его?
12
Что ты хочешь знать обо мне, Малин Форс?
Я могу рассказать о себе все, если ты будешь достаточно внимательна. Я знаю, ты различаешь голоса, не различаемые другими, то беззвучное бормотание, являющееся мудростью, а может, и истиной.
Я не жесток. И никогда не был таким. Но, тем не менее, я верил в жестокость, видел, что она дает мне. Конечно, это делало меня одиноким, но я предпочитал думать, что мое одиночество — это мой личный выбор.
Мне никто не нужен. Я не могу ни с кем жить. Я не боюсь одиночества.
Так я воображал себе.
И вот автомобильная дверца захлопнулась.
А теперь над моим лицом застегнули «молнию», и в одну секунду все потемнело. Но потом мир снова распахнулся передо мной. Несложный и красивый, такой, каким он никогда раньше не был, и я вдруг почувствовал, что моя вера в жестокость была ошибкой.
Я ошибался, подумал я. Ты ошибался, Йерри Петерссон.
И вот мы мчимся вперед, «Скорая» и я, проклинающий самого себя, лежащего в черном пластике на койке и то и дело подскакивающего в такт колесам, катящимся по усыпанной гравием дороге, ведущей в лес.
Я здесь, внутри. В черном и холодном пластике.
Я здесь, наверху. Высоко в небе, и гляжу отсюда на Скугсо, на Малин Форс и Сакариаса Мартинссона. Полицейские, съежившись, пересекают замковый холм и направляются к автомобилю Малин. Там Хови, он уже перестал лаять и высунул от жажды язык.
Я вижу старика Фогельшё в своей квартире.
Что ждет этих людей, всех вместе и каждого в отдельности?
Я могу узнать, если захочу.
Но вместо этого я ускользаю в иные пространства, вижу себя самого, путешествующего, почти как сейчас и в то же время совсем по-другому: тело на носилках, а в нем боль, которой я не чувствую в своем настоящем.
13
Линчёпинг, Берга, 1972 год и далее
Каждый раз, чувствуя боль, мальчик удивляется, а это происходит, когда машина «Скорой помощи» накреняется по какой-либо причине. Тогда его сломанная голень с наспех наложенной шиной стукается о край носилок, доводя до его сознания, что у него есть память, а это не всегда хорошо. Именно память сейчас причина его боли, более сильной, чем та, которую он когда-либо испытывал в жизни, и он осознает это. Эта новая боль есть сумма всех его прошлых страданий, и он вдруг понимает свою мать, но отец остается для него загадкой, потому что терзания души постичь невозможно.
Ни отец, ни мать не поехали с ним на «Скорой помощи». Он видит, как его собственное беспокойство отражается на лице приветливого человека, сидящего рядом с ним и гладящего его по волосам и повторяющего, что все будет хорошо. В тот июньский день открылась экологическая конференция ООН, первая в своем роде, а на Юго-Восточную Азию продолжали сыпаться бомбы.
В доме в Берге нет лифта. Их квартира находится на втором этаже, и мальчик знает, что маме тяжело подниматься по лестнице, что ей больно, всегда больно. Но ему неизвестно, что ее коленные суставы давно уже заблокированы ревматизмом, что она уже просила докторов местной больницы увеличить дозу кортизона, но они отказали ей. «Терпите, — ответили они. — Мы ничем не можем помочь».
Она так устает, что ничего не в силах сделать для него за те несколько часов после того, как бабушка забирает его из школы, и до того, как отец возвращается после смены в монтировочном цеху.
Мальчик идет, как по канату, по узким перилам балкона, а розовая клумба внизу, на расстоянии пяти метров, выглядит мягкой, со всеми своими цветами, красными и розовыми, пылающими на фоне фланкирующих ее фасадов постройки пятидесятых годов, на фоне неухоженного газона. Работники парка обыкновенно отдыхают на нем за своим утренним «Пилснером», передавая по кругу бутылку.
Он не боится. Стоит испугаться — упадешь.
Мать зовет мальчика из кухни, слишком усталая, чтобы подняться со своего стула, который с трудом подтащила к плите, где доспевает гороховый суп, мясо с укропом или голубцы. Она кричит с беспокойством и даже со злобой: «Сойди с перил! Ты разобьешься насмерть!»
Но мальчик знает, что он не разобьется насмерть и не упадет.
«Я расскажу папе, он задаст тебе трепку, когда вернется».
Но папа никогда не задает сыну трепку, даже пьяный, потому что тогда тот легко может от него убежать. Вместо этого, когда он трезвый, закрывается с мальчиком в спальне и шепотом велит ему кричать, как будто его бьют. И это их общая тайна.
Во дворе, в песочнице сидят двое ребят, а старшая сестра Йоййе качается на единственных целых качелях. Все трое смотрят на него без страха, с уверенностью, что ему удастся дойти до конца.
Но тут в квартире звонит телефон. Мальчик хочет ответить, как обычно, и забывает, что стоит на перилах. Верхняя часть тела наклоняется сначала в одну, потом в другую сторону. Он думает о том, что, может, это звонит бабушка, собиравшаяся взять его в деревню на выходные, да так и не вспомнившая об этом. И вот узкие перила выскальзывают из-под его ног.
Мальчик слышит, как кричит мама, а потом сестра Йоййе. Потом видит дом и синее небо начала лета. Потом розовые кусты врезаются в тело, он чувствует, что сильно ударился ногой — и боль обжигает его. Он пробует пошевелиться, но ничего не выходит.
И вот последствия.
Доктор накладывает гипс до самого бедра, чтобы он не мог пошевелиться, и увеличивает маме дозу кортизона, чтобы она заботилась о нем. Папа достает из подвала детскую коляску, чтобы возить мальчика в магазин «Консум», в центр, а люди вокруг глазеют на него, как на младенца.
После гипса он бегает быстрей, чем раньше.
Теперь он знает, что означают эти пакеты. Держится подальше, когда они появляются, и сердитые слова отца все реже и реже достигают его ушей. Он, Йерри, на сотню шагов впереди всех. Тем не менее время от времени он ищет объятий отца, хотя знает, что они могут сомкнуться вокруг него, словно волчьи челюсти, что сильные папины пальцы могут быть похожими на лезвия газонокосилки, вонзающиеся в его тело, что его слова могут резать, будто отточенная бритва: «Ты, как видно, ни на что не годишься, мальчик».
В самом конце лета, в самые последние для него недели в детском саду ему предстоит пройти тест.