– А правда, Ир, как ты умудрилась?
– Лучше и не спрашивай! Врать пришлось всем подряд. Даже неохота рассказывать.
– Не представляю, кому что можно соврать, чтобы журнал заполучить.
– Неопытная ты, Золотарева, как я погляжу. Пришлось Инессе соврать, что директриса просила меня срочно журнал принести.
– И она не спросила, зачем?
– Конечно, спросила.
– А ты?
– А я сказала, что она хочет посмотреть телефоны родителей, которые работают в «Стройполимере».
– Зачем?
– Вот и Инесса спросила: «Зачем?», а я сказала, что Алевтина хочет там заказать линолеум для актового зала.
– Ну ты, Ирка, даешь! А если бы Инесса начала директрису расспрашивать про «Стройполимер» и линолеум?
– Я же говорила, что рисковала, хотя и не очень сильно. Я однажды слышала разговор нашей классной с Алевтиной про этот линолеум и про родителей, которые работают на «Стройполимере».
– Знаешь, Сыромятникова, я не устаю тобой восхищаться, – заявила Ксения. – В тебе что-то от Остапа Бендера есть. Хорошо еще, что все благополучно закончилось.
– С чего ты решила, что все закончилось?
– Ты же сама сказала, «два» и «пять» дают ноль – и все в порядке!
– Это с журналом все в порядке, а со мной не очень.
– Как?
– Так! Назавтра мою мамашу в школу вызывают для серьезной беседы о том, как надо меня правильно воспитывать, «чтобы никогда больше не повторилась столь ужасающая трагедия». Это я тебе Инессу цитирую. Слово в слово.
– Так твоя мама на свадьбе!
– Сколько ж той свадьбе длиться! Я думаю, родители уже приехали. Отцу в вечер на работу. Я тебе твой рюкзак принесла и задание на завтра.
– Значит, сегодня ночевать не будешь?
Сыромятникова отрицательно покачала головой, посмотрела на Ксению исподлобья и добавила:
– Григорьев, между прочим, о тебе спрашивал.
– Что именно? – напряглась Ксения.
– Переживал, не попало ли тебе за ночное отсутствие.
– И все?
– А что бы ты еще хотела?
Ксения пожала плечами.
– А еще я этих двух куриц к стене прижала, Брошку с Дианкой, на предмет Пиковой Дамы, – продолжила Сыромятникова.
– Ну и…
– Ну и вот! Как и следовало ожидать, они действительно все подстроили: и записку, и старуху эту.
– Как? – ужаснулась Ксения.
– Ну, с проклятием, ты помнишь, мы на месте разобрались. Листочек все же на Дианкином принтере был отпечатан. Дуры! Не могли уж каким-нибудь голубиным пером нацарапать. Роспись бы какую сварганили или хотя бы виньетку срисовали из учебника литературы. В общем, без фантазии девицы.
– А старуха как же?
– Тут они воображения побольше проявили: подговорили сыграть роль Пиковой Дамы Ленкину старшую сеструху. Лицо ей обыкновенной гуашью разрисовали, парик нацепили. И знаешь, где его взяли?
– Ну?
– В школе. В него наш физрук наряжается, когда первоклашкам Деда Мороза представляет.
– Куда ж этот «Дед Мороз» запрятался, когда я его искала? По всей ведь квартире прошлась!
– В чужой квартире разве сразу разберешься, да еще с перепугу! Может, за вешалкой она пряталась, в старой одежде. Или во встроенном шкафу… Я даже расспрашивать девчонок не стала, потому что это, в общем-то, совершенно неважно.
– Что-то здесь не так, Ирка. Уж больно они сами испуганными были! Если сами все придумали, то чего тогда испугались?
– Зеркало-то по-настоящему рассыпалось вдребезги. В самом деле примета наидурнейшая! А потом… ночью очень легко можно испугаться любой ерунды. Правильно твоя мама говорила.
– А чего это они, Ирка, тебе вдруг взяли да все и рассказали? Чем ты их взяла?
– Подходы знаю. Все-таки мы вместе с первого класса учимся.
– Может, поделишься… «подходами»? Не хотелось бы снова к ним в лапы попадать.
– Да все просто. Брошенковой я пригрозила, что расскажу ее ненаглядному Германовичу, как она первого сентября с Сашкой Синицыным из 9-го «А» за школой целовалась.
– Как же она… с Синицыным, если ей Германович нравится?
– Вот так! Стасик еще неизвестно когда раскачается, а Синицын – всегда готов! Чего ж отказываться!
– А ты их сама видела?
– Ага, сама.
– Ирка! – ужаснулась Ксения. – А ты, оказывается, шантажистка!
– С такими, как они, надо бороться их же оружием, – наставительно заметила Сыромятникова. – Иначе не получается.
– Неужели и гордая богиня Диана раскололась?
– Куда ей было деваться? Я с Брошкой при ней разговаривала. Резцова меня, конечно, как и ты, шантажисткой обозвала. А я ей на это ответила, что на них вообще в суд можно подать за натравливание на несовершеннолетних нечистой силы.
– Хочешь сказать, что она испугалась?
– Нисколько. Посмотрела на меня так презрительно и гордо удалилась.
– Ир! А зачем они все это затеяли? Что они от меня хотели-то? Специально ведь пригласили и такое представление устроили…
– Припугнуть хотели. Брошка вся испереживалась, что ты Германовича раскрутишь, а она ни при чем останется. С каким-нибудь второсортным Синицыным.
– Неужели они всерьез думали, что я до такой степени испугаюсь, что откажусь от него?
– От кого? – довольно враждебно спросила Сыромятникова.
– Тогда я думала, что от Германовича.
Ирка хмыкнула:
– А Дианка уже тогда понимала, что не только в Стасике дело.
– Неужели так было заметно, что Григорьев ко мне неравнодушен?
– Конечно, заметно. Только ты, как слепая.
– Да-а, – покачала головой Ксения. – Так мне и надо! В результате всего у меня ни Германовича… ни Ночного Мотоциклиста… Я одна, а у тебя крупные неприятности, Ирка. Ты меня прости, если сможешь.
– А ты мне фитнес обещала, – вдруг напомнила Сыромятникова.
– Я помню. Сегодня уже Таньке звонила, прямо на работу. Она разозлилась, что я ее от занятий отрываю, но потом все же записала нас для начала в субботнюю группу. А дальше, говорит, видно будет. Тебя устраивает суббота?
– Меня все устраивает, – сказала Ирка и вдруг… заплакала.
Ксения не знала, как ее утешить, что сказать, потому что понимала: плачет ее новая подружка не из-за вызова родителей в школу, а от своей бесконечной несчастной любви.
– Ир! – наконец нашлась она. – Ну, хочешь, я отошью Григорьева так, что он обо мне и думать забудет? Или… уйду обратно в старую школу. Хочешь?
– Нет, – всхлипывая, ответила ей Сыромятникова. – Если ты уйдешь, Серега все равно меня не полюбит, а у меня и… тебя больше не станет… Как я буду жить дальше? – И Ирка разразилась такими душераздирающими рыданиями, что Ксения побежала за водой с валерьянкой, на ходу вытирая собственные слезы.
Никто еще так из-за нее не убивался и не переживал за нее. Когда она с пристрастием разглядывала в сентябре своих новых одноклассников, ей даже в голову не могло прийти, что смешная толстуха Ирка – Глазированный Сырок так неожиданно станет ей подругой. Ксения напоила ее валерьянкой и твердо сказала:
– Пошли, Ирина, к твоим родителям. Мы обе виноваты – вместе и объясняться с ними будем.
– Ни за что! – тут же перестала рыдать Сыромятникова. – Ты не знаешь мою мамашу. Это вулкан Везувий, а не женщина! Она тут же решит, что именно ты меня научила нехорошему делу, и не разрешит мне с тобой дружить. – Тут Ирка угрожающе придвинулась к Ксении и сурово спросила: – А ты ведь будешь со мной дружить? Говори, когда тебя спрашивают!
– Куда я денусь! – улыбнулась Ксения и подумала, что у Везувия и должен был родиться такой вот толстенький огнедышащий вулканчик. – Пойдем, я тебя провожу, удостоверюсь, что ты домой попала.
– Ирина! Почему ты где-то бродишь без ключей? – Громоподобный голос вулканической мамаши Сыромятниковой, перекрыв все уличные шумы, слетел к девочкам с балкона седьмого этажа.
– Иду, мам! – не менее зычно отозвалась Ирка и повернулась к Ксении. – Вот видишь! Не успела приехать – уже бдит!
– Ир! – испугалась Ксения. – А тебя не… того… ну… этого…
– Не-а, – поняла ее Сырок. – Меня не колотят, а только очень громко, долго и нудно воспитывают. Так что не бойся, завтра встретимся, и ты не увидишь на моем толстом теле следов ужасных мучений.
Девочки, ободряюще улыбнувшись друг другу, расстались. Ксения завернула за угол Иркиного дома и налетела на Германовича с полиэтиленовым пакетом, из которого торчали два батона.
– По хозяйству, значит, – кивнула на батоны Ксения.
– Ага, – не смутился Стас. – Есть почему-то иногда хочется. А ты, гляжу, нынче натуральная. И ведь хорошенькая какая! Совсем другое дело! Теперь можно и… того…
– Чего… того? – с вызовом спросила Ксения.
– Ну… ты же, кажется, утверждала, что мне… нравишься…
– И что?
– Ну так вот… это правда. И потому я приглашаю тебя сегодня вечером на променад по нашему району. По-моему, ты так нигде и не была, где стоило бы. Могу показать.
– Промахнулись вы немного, Станислав Сергеевич, – с сожалением посмотрела на него Ксения.
– И что?
– Ну так вот… это правда. И потому я приглашаю тебя сегодня вечером на променад по нашему району. По-моему, ты так нигде и не была, где стоило бы. Могу показать.
– Промахнулись вы немного, Станислав Сергеевич, – с сожалением посмотрела на него Ксения.
– То есть? – решил уточнить Германович.
– Надо было полюбить меня фиолетовой, а натуральной-то всяк полюбит! – перефразировала она старую поговорку.
– То есть… ты меня, Ксения-Ксю, вроде как проверяла на вшивость? Тестировала?
– Ага, – кивнула головой Ксения.
– И я, стало быть, не прошел?
– Стало быть, не прошел!
– Заметь, я твою лягушачью шкуру не жег. Ты сама ее сожгла и в цивильное переоделась!
– Но ведь ты этого хотел! Я тогда только ради тебя в школу совсем другой пришла, а ты надо мной посмеялся. «Ребята, а она мне нравится!» – передразнила она Германовича. – Ты тогда это ТАК сказал, что почище сожжения лягушачьей шкуры было! Испугался ты, Стасик – Взбитые Сливки, что кто-нибудь что-нибудь не то подумает, когда тебя, такого красивого, с фиолетововолосой увидит! Не так ли?
– Может, и так! Меня, между прочим, до глубины души поразил твой патронташ. Я, признаться, подумал, а не поехала ли у тебя крыша после родительского собрания и истории с журналом.
– То есть ты никогда даже рядом не встал бы с такой уморительно милитаризованной девушкой?
– Пожалуй, не встал бы. И не считаю, что это характеризует меня с очень уж плохой стороны. Ты сама-то пошла бы рядом со мной, если бы я, к примеру, вырядился в водолазный костюм и шляпу с перьями?
– Тогда – пошла бы, даже если бы ты вырядился папуасом. А сейчас, извини, не хочется, хотя на тебе очень моднючая куртка и ресницы у тебя длинные, – холодно произнесла Ксения и развернулась к своему дому.
– Ты все-таки подумай, – бросил ей в спину Стас, – может, я не такой уж и гад, как тебе показалось.
– Ты не гад, Стасик, – повернула к нему голову Ксения. – Ты вообще очень приятный человек, несмотря на то, что я тут тебе только что наговорила. Просто ты действительно промахнулся… Или лучше сказать – опоздал.
– То есть… кто-то успел? – У Германовича выскочила из рук одна ручка пакета, и к его ногам выпал батон.
Ксения не ответила, подняла батон, сунула его в пакет Стаса и пошла к дому.
Ей было грустно и горько. Все эти два месяца в чужом классе она жила надеждой, что когда-нибудь вот так, как сейчас, близко-близко увидит лицо Стаса и, может быть, даже дотронется до его знаменитых ресниц удивительной длины. И вот она только что рассматривала эти ресницы, стоя рядом с ним, красивым, модно и дорого одетым молодым человеком, и понимала, что ничего ей теперь от него не нужно. И от этого хотелось плакать, как от большой потери.
Дома Ксения плюхнулась на диван и задумалась. Она только что оттолкнула от себя Германовича. Ради чего? Ради кого? Неужели ради непонятного Григорьева? К стыду своему, она сейчас обнаружила, что за два месяца в новой школе, сидя почти рядом с ним, она ни разу не удосужилась внимательно посмотреть на него. Ксения даже не могла как следует вспомнить его лицо. Какие у него ресницы? Глаза? Волосы? – вроде темные… И это все, что она может о нем сказать? Нет, вот еще – он очень легко краснеет, а когда волнуется, смешно картавит. «Рычит», как говорит Ирка. Ей, Ксении, с ним было очень легко, пока она называла его Ночным Мотоциклистом. Он всегда понимал ее. Один лишь он из всего ее окружения! Теперь Ксения не сомневалась, что бежала к нему на свидание не только затем, чтобы покататься на мотоцикле. Ей хотелось быть именно с ним и говорить, говорить, рассказывать о себе… Она безраздельно ему верила, не боялась, что предаст. После того как они познакомились, ей и во враждебном классе существовать стало легче, потому что она знала – вечером ее ждет встреча с настоящим другом. Это потом ей стало с ним трудно, когда она по глупости решила, что за тонированным стеклом шлема скрывает свое красивое лицо Стас Германович. Все сразу испортилось.
Ксения поморщилась. Ей отчего-то стало неуютно. Она посмотрела на свою бегонию и окончательно рассердилась на себя. А собственно, с чего вдруг она так размякла? Ах, какой замечательный Григорьев! Что за прелесть этот Сережа! А чем Григорьев лучше Германовича? Ни разу не подошел к ней в школе. Шлем не снимал. Косил под Стасика. Наверняка тоже стеснялся ее вызывающих нарядов и фиолетовых волос. Да и краснел-то он как раз при виде ее фантастического разреза.
Что ж, стоит, пожалуй, протестировать и Григорьева. Ксения бросила взгляд на часы – 18.00. Времени еще достаточно. Она отодвинула до упора занавеску и водрузила на подоконник свой любимый цветок в белом пластиковом горшке. Может быть, бывший Ночной Мотоциклист, а ныне просто Сережа Григорьев увидит условный знак и явится под фонарь на окружной дороге? Только вот в отличие от Германовича Ксению он встретит прежнюю – ну очень экстремальную! Что ж, продолжим тестирование!
Волосы она больше трогать не будет: саму тошнит уже от перекраски. Она просто наденет задом наперед свой самый улетный кепарик в крупную черно-белую клетку. Вот так! Ксения посмотрелась в зеркало. Отлично! Веки мажем аспидно-черным тоном, ресницы – ярко-зеленой тушью, губы… Вот с губами надо бы покруче: все-таки самая выразительная часть лица. Она поразмышляла немного и решила вопрос довольно просто: к темно-бордовой помаде добавила все тот же черный тон для век. Ксения добавила малиновых румян на скулы, глянула еще раз на себя в зеркало и осталась собой довольна. Ядовито-желтая куртка, блестящие обтягивающие брюки и ботильоны на бешеной платформе в нужный час довершат ее костюм.
Ксения еле дождалась условленного времени и, стараясь не привлекать к себе родительского внимания, выскользнула из квартиры. Встретившаяся ей на лестничной клетке соседка тетя Люда при виде столь сложного макияжа и всего прочего шарахнулась от нее, как от серийного маньяка, и вместо лифта рванула вниз по лестнице пешком, охая и громко стуча каблуками.
Глава 15 Ночной Мотоциклист поднимает забрало
Сергей Григорьев, как и раньше, сидел у фонаря, но не в седле мотоцикла, а на обломке бывшего ограждения дороги.
– Ну, здравствуй, – сказала Ксения, жадно всматриваясь в его лицо. А в нем, как оказалось, не было ничего выдающегося. Самое обыкновенное мальчишеское лицо: светлые глаза, темная челка, падающая на глаза. Он пятерней отбрасывал ее назад, а она опять падала на лицо. Он снова поправлял ее тонкими длинными пальцами, и в этом его жесте было что-то до боли трогательное.
– Здравствуй, – ответил он, и в темноте острым камешком прокатилось слегка грассированное «р».
Ксения видела, что он ошеломлен ее видом, хотя и старается этого не показать. Она еще придумывала, что бы такое значительное сказать ему, как он произнес:
– Прости меня, Ксю.
– За что? – удивилась она.
– За мистификацию. Дурость, конечно…
– Я же сама ее придумала!
– Сама-то сама, но ведь принимала меня за другого.
– Я вполне могла бы догадаться.
– Конечно, могла бы, но… не захотела.
– Верно. Не захотела. Все-то ты про меня знаешь, Сережа Григорьев.
– Больше, наверное, не узнаю. Кончился сериал про Ночного Мотоциклиста. Я теперь безлошадный.
– Где же твой мотик?
– Отец изъял до тех пор, пока не получу права.
– Все из-за меня?
– Нет. Из-за меня самого. Все это нужно было мне.
– Ты эгоист?
– Не больше, чем все.
– И что теперь?
Разговор развивался совсем не так, как представлялось дома Ксении. Григорьев ничего не просил, не выглядел униженным, жалким или хотя бы растерянным. Может быть, он и краснел, но в темноте она не разглядела.
– Это должна решить ты, – очень серьезно ответил он.
– И тебя все во мне устраивает?
– Нет, не все.
– А что не устраивает?
– Твоя… боевая раскраска, например, не устраивает…
– То есть тебе, как и всем, нравятся отглаженные, завитые, аккуратненькие девочки, типа куколки Барби или Овечки Долли?
– Не знаю, как другим, а мне нравишься ты. Хотя, кажется, я никогда не видел твоего настоящего лица. Один раз ты была без своей ужасной косметики, но смотрела в основном на Стаса. А мне так хотелось, чтобы ты обернулась…
Ксения и ожидала сегодня услышать от Григорьева что-нибудь подобное, но все же от его слов у нее по коже побежали мурашки. Неужели это для нее так важно? Не может быть! Она ведь еще сегодня, каких-то пару часов назад, никак не могла четко вспомнить его лицо…
– А если я останусь при… боевой раскраске?
– Но ведь не навсегда?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ну… может быть, когда-нибудь… ради меня… ты ее смоешь…
– И ты туда же! – рассердилась вдруг Ксения, и все мурашки тут же пропали. – Не можете принять человека таким, каков он есть! Всех надо под себя перестроить, переделать, усреднить. А я не хочу, понятно? Я хочу быть собой! И ни для кого переделываться не собираюсь! – Она отвернулась от Сергея и, подергивая плечами от раздражения, пошла обратно к дому.