– Мусор? Полковник Мусор?
– Нет, постойте… Мосур – вроде так. В этих костюмах плохо слышно.
– Он сообщил, что хотел?
– Да, мэм.
Ленора ждала. Через какое-то время до нее дошло, что Демрок тоже ждет. Спокойно, майор. Он лишь уступает старшему по званию.
– Так что же все-таки он хотел?
– Вас, мэм. Сказал, ему нужно поговорить с вами.
Опять двадцать пять.
– Точно. Вы уже говорили. Спасибо.
– Не за что, майор.
В кабинете размером с чулан она села за рабочий стол и взяла трубку:
– Майор Стилвелл.
– Это полковник Мосур, майор. Долго же за вами ходят. Уже десять минут прошло, как я известил, что мне нужно поговорить.
Крыса из крыс! Желает извинений за то, что его заставили ждать. Крыс легко определить по внешнему виду – у них слишком чистая форма, слишком много жира, слишком белая кожа. По голосу вычислить не намного труднее: они не используют площадную ругань, не глотают окончания, выдают выражения вроде «я известил», разговаривают жеманно. Ленора Стилвелл их не переваривала.
– Чем могу быть полезна, полковник?
Секунды тянулись одна за другой. Он удивлен. Ждет извинений. Стилвелл молчала, глядя на часы. Во вторую палату уже опоздала. Она нужна тем четверым солдатам. Конечно, медицина – это лекарства, и скальпели, и рентген, но исцелит только сердце; она давно это поняла.
Наконец он откашлялся.
– Я офицер связи батальона ЗОМП. По распоряжению полка в скором времени буду в Тероке с проверкой. Звоню уведомить о расчетном времени своего прибытия.
– О расчетном времени прибытия? Ясно. И когда же, сэр?
– Послезавтра, восемь тридцать.
Послезавтра. Отлично. Замечательно. В ближайший час ее ждала сотня дел, а значит – до послезавтра еще целая вечность.
– Хорошо, полковник. Спасибо, что предупредили.
Штабная крыса заговорила снова, на этот раз голос звучал по-другому:
– Майор, вы можете сообщить об условиях в Тероке?
– Об условиях, сэр?
Что еще за условия? Погода? Четырехзвездочная гостиница?
Он вновь кашлянул:
– Да. – Пауза. – Как я понимаю, патоген смертельно опасен?
Напуган. Слышно по голосу. Просто скажи ему правду.
– Самая жуткая вещь, которую мне приходилось наблюдать, полковник. Вы слышали о заирском штамме Эбола?
– Конечно.
– Этот еще заразнее. Инкубационный период короче, процент смертности выше.
– Боже.
– Полковник, вы уверены, что приезжать необходимо? Здесь все под контролем.
– Приказ, майор.
Мосур произнес эти слова несчастным тоном, как провинившийся ребенок. Интересно, за что его отправляют в места с однозвездочными гостиницами?
– Значит… вы рекомендуете полную биозащиту четвертого уровня?
Ленора рассмеялась, но быстро осеклась. Зачем обижать человека?
– Необязательно, если будете за пределами госпиталя, сэр. В противном случае – однозначно.
Слишком поздно. Голос звучал оскорбленно:
– Ладно. Благодарю вас, майор. Скоро увидимся.
– Я буду на месте, сэр.
– Конечно, будете.
Он отключился.
Стилвелл положила трубку, потерла руками лицо, пытаясь отбросить усталость, тяжесть в глазах, мышцах, голове. В ящике стола обнаружился «Баттерфингер» в мятой желтой обертке. Пролежал там сутки, а может, и больше. Ленора быстро съела батончик и запила чашкой мутной жижи, которая здесь заменяла кофе.
– Пора, майор, – сказала она себе и отправилась в палату Б.
Больше раненых не привозили. И, разумеется, никого не выписывали, разве что при строжайшем соблюдении условий четвертого уровня биологической безопасности. Несколько инфицированных солдат успели отправить на родину прежде, чем поняли, что происходит, однако предаваться раздумьям было не время. Дело сделано. Четверо из второй палаты – последние, поступившие в госпиталь до подтверждения АКБ. Два специалиста четвертого ранга, Лигети и Мэйуэзер, капрал Дансерре и сержант Бигхок. Все изначально с ранениями – к счастью, огнестрельными, не от взрыва, – и все впоследствии заразились АКБ. Обход всегда начинался с самого тяжелого пациента. В этой палате – с сержанта Дэйна Бигхока, двадцатичетырехлетнего чистокровного индейца сиу из Небраски. Первую пулю из «АК» он получил в правый квадрицепс, вторая попала в нижнюю правую часть брюшной полости между пупком и тазобедренным суставом. Обе прошли насквозь. Ранение в бедро не представляло опасности, в отличие от брюшного, которое вполне могло оказаться тяжелым: пуля проделала отверстие в прямой кишке размером с десятицентовую монету, и поступление каловых масс неизбежно привело бы к перитониту.
Но Бигхоку повезло – если так можно сказать о человеке, в двух местах прошитом из автомата Калашникова. Товарищ по отделению заткнул ему раны тампонами – так же, как Де Энджело – отцу Уйману. Неизвестно, кого из бойцов первого осенила мысль использовать таким образом женские тампоны, однако их размер и форма как нельзя лучше подходили для перевязки пулевых ран в условиях боя, и теперь каждый солдат носил при себе несколько штук. Стилвелл объяснила Бигхоку, что тампон остановил опасное кровотечение и закупорил разрыв в толстой кишке. Тот на мгновение задумался.
– Значит, фарш остался в сардельке.
Она рассмеялась.
– Ненаучное, но весьма меткое замечание, сержант.
Это была хорошая новость. Плохая же состояла в том, что через сутки после поступления у Бигхока проявились первые симптомы заражения АКБ: подскочила температура, упало давление, появились жгучая боль в горле и ломота в теле. Еще через шесть часов возникли первые очаги поражения, а сейчас, днем позже, кровоточащие багровые пятна уже распространялись по всему телу. Колистин замедлял стремительное действие АКБ, но не останавливал.
Стилвелл бесшумно подошла к кровати Бигхока. Слава богу, он спал – все еще действовала внутривенная инъекция кетамина. Она посмотрела, послушала, измерила частоту дыхания, пульс – пока полный и ритмичный, – потрогала лоб. Жар усиливался. Конечно, следовало воспользоваться цифровым термометром, однако она прекрасно помнила, каким его лоб был на ощупь четыре часа назад. Сейчас – определенно горячее.
Веки Бигхока открылись, приспустились, вновь открылись.
– Мама?
Он моргнул, посмотрел на нее затуманенным взглядом, зевнул и тут же скорчился – растянулась одна из язв на левой щеке. Боль прошла, он улыбнулся Стилвелл, протянул руку.
– Мама?.. Ты… что?.. – И опять задремал.
Стилвелл положила ладонь на мускулистое плечо, мягко сжала. Он открыл глаза и на этот раз узнал ее.
– А, док. Как вы? Мне тут снился сон…
– О маме?
Его брови поползли вверх.
– Откуда вы знаете?
– У врачей есть одна способность, сержант. Мы можем читать мысли.
Он хмыкнул.
– Ладно вам, док. Наверное, я болтал во сне. Хотя мы, сиу, знаем, что медики и впрямь обладают особым даром. В детстве я такое видел в резервации. Фантастика…
Он закрыл глаза, закашлялся, и Стилвелл услышала легочный хрип в его груди. Все бы отдала, только бы иметь этот особый дар.
– Как мои дела, док?
Бигхок смотрел отважным взглядом, но в его глазах она видела страх.
– Вы молодец, сержант. Антибиотик, о котором я давеча рассказывала, замедляет рост бактерий.
– А лекарства нет, верно?
– Пока нет. Все государственные лаборатории работают день и ночь. Ученые найдут лекарство. Поверьте мне.
– Я верю, мэм. Кому-кому, а вам – точно.
Слова Бигхока, будто копьем, пронзили сердце Леноры. Она единственная давала этому милому молодому человеку надежду избежать долгой, мучительной смерти. Но несмотря на свои подбадривающие слова, Стилвелл вовсе не была уверена, что правительству удастся найти средство против АКБ. Сейчас она вообще ни в чем не была уверена.
Два часа спустя, еле живая от усталости, Ленора пришла в свой кабинет-каморку, закрыла дверь и включила ноутбук – нужно было сделать еще кое-что, прежде чем на час забыться сном. Во время последнего перерыва в работе Стилвелл отправила сообщение сыну и мужу. Сейчас, чтобы не терять драгоценные минуты, она писала, сокращая слова:
привет. как ты? тут оч. холодно дождей нет прости что мало пишу, оч. занята. звонила родителям? Черкни пару строк.
СЕС.
Письмо было коротким: за много лет работы она успела узнать, что пройдет цензуру, а что – нет. Никаких упоминаний о боях, районах расположения, ни слова о потерях, нехватке снабжения или моральном духе. Обычная пустая болтовня. Хотя бы так. Вдруг на этот раз сестра откликнется. Уже давно Мэри не отвечала на письма, однако Стилвелл была не из тех, кто опускает руки. Она сохранила сообщение в папке «Исходящие» вместе с другими сообщениями, которые не могла отправить с тех пор, как начался кошмар с АКБ.
12
Утром того дня, когда Халли с командой вылетели с авиабазы Эндрюс в Рейносе, в кабинете Лу Кейси Дон Барнард налил себе крепкого черного кофе, отхлебнул глоток и сморщился.
– Ну и отрава…
Кейси, в мятых хлопчатобумажных брюках, поношенных мокасинах и клетчатой рубашке, поднял чашку.
– Флотский кофе. Не дает мозгам уснуть.
Барнард знал о пристрастии приятеля к «флотскому кофе». Раньше тот жил в Аннаполисе и провел пять лет на действительной военной службе, пока не понял, что микробиология ему ближе, чем ядерные технологии. Уволился из ВМС, защитил докторскую, занимался частным предпринимательством, пока не возникло стойкое отвращение, а затем пришел в ЦКЗ, где и трудился вот уже более двадцати лет. Большую часть этого срока он работал с Барнардом. Друг к другу они относились скорее как братья, нежели как начальник и подчиненный.
– По твоей милости мы столько работаем, что помогает только такой.
– Я знаю, и мне жаль.
Барнард достал трубку, повертел в руках, снова сунул в карман жилета.
– Мы на пределе. И дальше, судя по всему, будет только хуже. Тем не менее остановить этот кошмар под силу, наверное, только нам.
Кейси махнул рукой:
– Не часто выпадает шанс поворчать на тебя.
– А как вы, Эвви? – обратился Барнард к Эвелин Флеммер, третьей персоне в тесном кабинете Кейси.
– Я из тех, кто ненавидит спать, сэр. Терпеть не могу терять время в забытьи. Спасибо, что спросили, но со мной все в порядке.
Когда при первой встрече Флеммер назвала его «сэр», он со смехом отмахнулся от столь почтительного обращения. Она покраснела, и у него возникло впечатление (которое со временем ничуть не уменьшилось), что она очень застенчива. «Простите. С привычкой трудно бороться. Мои родители были очень щепетильны в вопросах хорошего тона, сэр», – сказала Эвелин, вздрогнув от последнего невольно вырвавшегося «сэр». Барнард, который сам вырос в Вирджинии, знал, что некоторые родители в южных штатах все еще воспитывают детей как в старые времена, учат почтительно относиться к старшим и вообще проявлять любезность ко всем людям – что само по себе не так уж плохо. При таком воспитании слова «сэр» и «мадам» возникали в речи практически рефлекторно. «Понимаю, – сказал он и спросил: – Вы, часом, не с юга?» – «Ну… в каком-то смысле, сэр. С юга Оклахомы». Барнард улыбнулся и больше об этом не заговаривал.
Эвви Флеммер была одной из лучших научных сотрудников Кейси. Возможно, даже лучшей из всех, кто на него работал. Невысокого роста, плотно сбитая, она одевалась – насколько мог судить Барнард – исключительно в «Джей Си Пенни»[25]. Сегодня на ней было коричневое платье длиной ниже колен и всегдашние удобные черные туфли без каблуков. Она не красилась, каштановые волосы стригла коротко, чтобы не тратить время на сушку и укладку. Улыбка редко озаряла лицо Эвелин, а ее смеха Барнард и вовсе ни разу не слышал. Впрочем, назвать ее злой или циничной язык не поворачивался. Просто очень, очень серьезная.
Барнард знал, что темноглазой Эвелин Флеммер тридцать восемь лет, что она не замужем, живет одна. Ее бледная кожа свидетельствовала вовсе не об ирландских корнях, как в случае с Кейси, а о том, что почти каждый час бодрствования она проводит в лабораториях УПРБ.
Через несколько месяцев после ее появления Барнард все больше стал беспокоиться о том, что она практически не выходит из лабораторий, и однажды поинтересовался у Кейси о жизни девушки вне УПРБ. «Какая жизнь? – пожал плечами тот и добавил: – Сперва мне тоже было за нее тревожно, Дон. Но, думаю, Эвви больше всего на свете нравится заниматься наукой. Я за ней приглядываю, у нее все хорошо».
– Завидую вам, – сказал теперь Барнард, поднимая чашку. – Я чувствую себя разбитым, если не посплю часов шесть-семь. А лучше восемь.
– Черт возьми, Дон, мы были такими же в молодости, живыми и энергичными, как Эвви, – отозвался Кейси, похлопывая Флеммер по плечу.
Та покраснела. Барнард знал, что у Кейси и его жены, Адель, никогда не было детей. Как истинные католики, они очень страдали от своего бесплодия. Поэтому Лу имел склонность опекать некоторых более молодых людей, работавших под его началом. Отцовские чувства к Эвви Флеммер он скрывать и не пытался.
Барнарду она тоже нравилась. Не так, как Халли, конечно. Халли – особенная. Она функционировала на более высоком уровне, чем остальные, манила за собой. В ее присутствии Барнард замечал, что его собственный мозг работает быстрее, речь становится изысканнее, чувства – ярче. Однажды на заре карьеры его научный руководитель, теперь уже давно пенсионер, сказал: «Дон, в этом мире есть два типа людей: одни заряжают тебя энергией, другие высасывают твои соки. С первыми – а они встречаются редко – ты возносишься вверх. Вторые тянут вниз». Халли относилась к первому типу. Он скучал по ней каждый день.
– Разве? – Барнард покачал головой. – Сомневаюсь, что когда-то я обладал такой работоспособностью, как вы, Эвви.
– Наверное, обладали, сэр. – Флеммер пожала плечами. – Как же вы тогда достигли таких высот?
– Вы льстите старику.
– В правде нет лести, сэр.
Кейси фыркнул и вновь похлопал ее по плечу. Она опять зарделась.
– Эвви у нас чудесный собеседник, верно? Для ученого, я хочу сказать.
Флеммер отмахнулась от комплимента.
– Ну, прекратите же, доктор Кейси…
Девушка опустила глаза, так что Барнард не видел выражения ее лица, но в голосе услышал нечто, чему не мог подобрать названия. Едва уловимое несоответствие тона и улыбки. Он наблюдал такое и раньше и всегда вспоминал о том, как она застенчива. Разумеется, в определенных случаях похвала приятна, однако порой бывает мучительна, потому что привлекает внимание. Он решил прийти Эвви на выручку и сменить тему.
– Кстати, я зашел, чтобы… – Барнард умолк. Он просто хотел выбраться из кабинета, быть ближе к событиям, попытаться помочь делом. Но сказать такое вслух постеснялся.
– Проверить, как у нас успехи, – подсказал Кейси.
Барнард отхлебнул мутный кофе, проглотил, крякнул.
– Да. И сообщить кое-что. Мы получили из-за границы жизнеспособную культуру АКБ.
– Дьявол в бутылке. – Кейси навострил уши.
– Да. Как вы знаете, еще две лаборатории пытаются синтезировать «лунное молоко» и получить новый антибиотик.
– Не очень-то успешно, насколько я слышал.
– Верно. Хочу, чтобы ты со своей командой попробовал расшифровать генетический код АКБ.
Кейси выпрямился.
– Когда начинать?
– Сегодня.
– Будем работать в две смены. С восьми до четырех и с четырех до двенадцати.
Кейси выглядел уставшим, но откликнулся с готовностью. Флеммер внезапно оживилась, как собака, которую нежданно-негаданно одарили куском свежего мяса. Хороший знак, отметил Барнард. Она не сдается. Если о ком беспокоиться, то о Лу. Вспомни хотя бы об эмфиземе. Как и Барнард, раньше Кейси был заядлым курильщиком – «Кэмел» без фильтра, флотская привычка. В отличие от Барнарда, он не бросил курить до тех пор, пока в прошлом году ему не поставили диагноз – эмфизема легких. Болезнь пока не дошла до критической стадии, но все равно изматывала силы.
– Мы справимся, Дон. – Кейси поднялся, допил остатки кофе. – Правда, Эвви?
И ласково похлопал ее по руке. Опять вспыхнув, девушка энергично закивала.
– Обязательно справимся, сэр. – Она вскочила, расправила плечи, попыталась пригладить волосы. – Когда именно АКБ будет у нас, сэр?
– В течение часа должна прибыть на четвертый.
Четвертый уровень биологической защиты, святая святых, где содержали самые смертоносные патогены.
Барнард помолчал в нерешительности и продолжил:
– Понимаю, не мне вам об этом напоминать… И все же прошу, будьте осторожны. С бактерией такого типа мы никогда не встречались. Для нас она как будто марсианского происхождения. Черт возьми, возможно, она и впрямь с Марса. Вы видели, на что способна эта зараза.
Кейси и Флеммер молча кивнули.
– Необходимо строжайшее соблюдение регламента. Сроки важны, однако послаблений мы себе позволить не можем.
– Понимаем. «Дельта-17» будет закрыта наглухо.
– Ну, вот и хорошо.
Барнард поставил чашку с так и не допитым кофе, встал и пошел к выходу. Его остановил голос Флеммер:
– Сэр, я хочу сказать… вам обоим… Спасибо! Работать с акинетобактерией в критической ситуации – такая уникальная возможность выпадает раз в жизни. Нет слов, как я вам благодарна. За то, что верите в меня.
Это было так на нее не похоже, что Барнард на мгновение застыл на месте. Глаза Флеммер блестели, а голос звучал искренне, не патетически. Вряд ли сам Барнард назвал бы эту работу «уникальной возможностью», однако он понял. Самоотдача – вот что имело сейчас значение. И самоотдача – Барнард знал это – будет полной.