– Откуда у меня деньги, тетя Сафийе?
– Не печалься… Не заботься о деньгах; когда придет день, заработаешь столько, сколько тебе надо. Счастье не в деньгах. Смотри, сколько Коркут зарабатывает, но с Ведихой они как кошка с собакой… Видит Аллах, жаль мне Бозкурта с Тураном, которые ничего, кроме родительских ссор, не видят… Ну да ладно… Если будет на то воля Аллаха, выгорит твое дельце, иншаллах…
– Какое дельце? – спросил Мевлют, отвернувшись от телевизора, сердце его заколотилось, но тетя Сафийе больше ничего не сказала.
Три дня спустя появился Сулейман.
– У меня для тебя хорошие новости. Сестрица Ведиха вернулась из деревни. Райиха очень тебя любит, дорогой мой Мевлютик. А все из-за твоих писем. А за ростовщика, за которого хочет выдать ее отец, она идти не желает. По бумагам тот банкрот, но на самом деле на деньги клиентов он накупил долларов и золота, закопал где-то в саду. Когда буря стихнет, а газетчики забудут обо всем, он выкопает деньги и, пока жадные клиенты, доверившие ему деньги, будут таскаться по судам, будет, как он говорит, жить с Райихой как король. Горбуну он предложил за нее мешки денег. Если отец позволит, они немедленно заключат официальную помолвку и поживут с Райихой в Германии, пока все не уляжется. Этот обанкротившийся ростовщик, бывший разносчик чая, сейчас тайком учит немецкий, хочет, чтобы и Райиха его выучила настолько, чтобы суметь купить в Германии мяса в лавке, где свининой не торгуют.
– Каков подлец, какой негодяй! – возмутился Мевлют. – Если я не смогу украсть Райиху, я его убью как собаку!
– Не надо никого убивать. Я возьму свой фургон, поеду в деревню, и мы преспокойно увезем Райиху! – сказал Сулейман. – Я все тебе устрою.
Мевлют обнял и расцеловал двоюродного брата. Ночью от волнения он не мог сомкнуть глаз.
Когда они встретились вновь, Сулейман, оказывается, уже все организовал: в четверг, после вечернего азана, Райиха придет с вещами в сад за их деревенским домом.
– Нужно немедленно выезжать, – сказал Мевлют.
– Сиди, братец, где сидишь! На нашем фургоне дорога займет у нас всего день.
– Может, дождь пойдет, может, сель случится… А еще нам в Бейшехире надо все подготовить.
– Не нужно нам ничего готовить. Когда стемнеет, ты найдешь девушку в саду за домом ее горбатого отца, так найдешь, будто сам туда ее привел и поставил. Я отвезу вас на фургоне в Акшехир к вокзалу. Вы вдвоем приедете на поезде, а я один вернусь в Стамбул, чтобы ее отец ничего не заподозрил.
Уже одно то, что Сулейман говорил о них с Райихой «вы вдвоем», делало Мевлюта пьяным от счастья. Он отпросился на несколько дней с работы, а потом даже продлил свой отпуск еще на неделю, сославшись на «семейные обстоятельства». Когда он попросил еще неделю, теперь за свой счет, хозяин заворчал. Но Мевлют тут же предложил ему вычесть отпуск из своей зарплаты.
Он в любой момент мог найти работу в простом кафе вроде этого. К тому же ему давно хотелось заняться продажей мороженого. Он знал одного продавца, который хотел сдать в аренду трехколесную тележку и набор для торговли мороженым начиная с Рамазана.
Мевлют прибрался в доме и, глядя на комнату с порога, задумался, пытаясь представить, какой она покажется Райихе, на что она обратит внимание, постаравшись поставить себя на ее место. Может, стоит купить покрывало на кровать или пусть это должна решить уже сама Райиха? Каждый раз, когда он представлял Райиху у себя дома, он первым делом думал о том, что будет ходить перед ней в трусах и майке, и такая близость и смущала, и манила его.
Сулейман. Я все устроил и всех предупредил – старшего брата, Ведиху, мать, в общем, всех – и сказал всем, что исчезну с фургоном на два дня. Вечером дня накануне отъезда я отвел в сторонку нашего будущего жениха, парившего от радости на крыльях.
– Мевлютик, дорогой, сейчас я говорю с тобой не как лучший твой друг, не как твой двоюродный брат, а как родственник этой девушки. Слушай меня внимательно. Райихе еще нет восемнадцати. Если отец ее сильно прогневается, если скажет: «Не прощу никогда того, кто украл мою дочь» – и отправит в погоню жандармов, тогда тебе придется скрываться до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцати, и жениться на ней ты не сможешь. Но поклянись сейчас честью, что ты рано или поздно все равно на ней женишься.
– Клянусь честью, – сказал Мевлют. – К тому же я совершу никах[45] в мечети.
Когда они утром уезжали на фургоне, Мевлют радовался, веселился, шутил и с большим любопытством разглядывал каждую фабрику, каждый мост, который попадался им на пути, болтал без умолку и все время приговаривал: «Поддай газу, езжай быстрее!» Но вскоре он сник.
– Что случилось, братец? Ты уже испугался, что едешь воровать девушку? Мы въезжаем в Афьон. Если мы останемся ночевать в фургоне, полиция нас в чем-нибудь заподозрит, нас заберут в участок, так что лучше нам остановиться в каком-нибудь дешевеньком отеле, я как раз такой видел неподалеку, – сказал я.
Под гостиницей «Незахат» находилось кафе, где продавали спиртное. Вечером мы сели за столик, и я уже допивал второй стаканчик ракы, как Мевлют принялся вновь рассказывать, какой пыткой была для него армия. Тут я не сдержался:
– Братец, я – турок. Никому не позволю неуважительно об армии моей страны говорить. Конечно, наверное, кого-то пытали, кого-то били, сотни тысяч людей попали за решетку, может быть, это чересчур, но я доволен военным переворотом. Смотри – не только Стамбул, но и вся страна успокоилась, стены – чистенькие; закончились все судебные разбирательства – не важно, кто правый, кто левый; закончились заказные убийства; движение в Стамбуле теперь как по маслу, а все потому, что военные порядок навели; публичные дома закрыли; всех проституток, коммунистов, торговцев контрабандными «Мальборо», спекулянтов, всю мафию, всех контрабандистов, сутенеров и торгашей на улицах прижали. Их больше не видно. Так что ты сейчас на меня не обижайся, а признай, что в этой стране у уличной торговли нет будущего, Мевлютик, дорогой. Вот берет кто-то в аренду лавку в самом дорогом и хорошем месте города, открывает в ней овощной магазин, и что – ты будешь сидеть перед этой лавкой, разложив на земле товар, и торговать картошкой и помидорами из деревни?.. Справедливо ли это? Военные во всем навели порядок. Если бы Ататюрку хватило жизни, то первым делом после фесок и тюбетеек он бы запретил уличную торговлю по всей Турции, начиная со Стамбула. В Европе такого нет.
– Как раз наоборот, – возразил Мевлют. – Однажды, приехав из Анкары в Стамбул, Ататюрк увидел, что в Стамбуле на улицах очень тихо, и пожалел, что нет уличных торговцев.
– Если наши военные перестанут охаживать этот народ палкой, то он или в коммунизм, или в исламизм ударится. А еще не забывай о курдах, которые хотят нам карту разделить. Знаешь, чем твой Ферхат занимается, ты видишься с ним?
– Не знаю.
– Подлец он, твой Ферхат.
– Он мой друг.
– Ну раз так, тогда пусть он тебя и везет в Бейшехир, дорогой Мевлют, посмотрим, как ты сможешь украсть девушку.
– Перестань, Сулейман, – попытался успокоить меня Мевлют.
– Братец, послушай, я все устрою так, что самая красивая девушка на свете сейчас свалится тебе в руки, как спелая груша. Словно бы одного этого недостаточно, я, словно твой слуга, лично везу тебя на фургоне за семьсот километров в деревню девушки, чтобы ты мог увезти ее. За бензин тоже я плачу. Гостиница, в которой мы остановились на ночь, и ракы, которую ты пьешь, тоже за мой счет. А ты в ответ на это не можешь хотя бы раз притвориться и сказать: «Да, ты прав, Сулейман, Ферхат очень плохой человек». Раз уж ты сам такой умный, если, как в нашем детстве, ставишь себя выше меня, то чего ты тогда пришел просить о помощи?
– Прости меня, Сулейман, – сказал Мевлют.
– Повтори.
– Прости меня, Сулейман.
– Я тебя прощу, но мне нужно выслушать твои оправдания.
– Оправдание у меня такое, Сулейман. Мне страшно.
– Братец, бояться тут нечего. Когда выяснится, что Райиха сбежала… они, конечно же, побегут к нам в деревню. А вы пойдете через горы. Может, для виду постреляют. Но ты не бойся, за горами я буду ждать вас на фургоне. Пусть Райиха сразу сядет в кузов, чтобы она меня не увидела, не узнала. В Стамбуле она однажды ездила на этом фургоне, но она девушка, им все машины одинаковые. Обо мне, конечно, ни слова. А ты пока подумай о том, что ты будешь делать после того, как вы сбежите, приедете в Стамбул и останетесь вдвоем в одной комнате. Вот этого бойся. Ты ведь еще ни разу не спал с женщиной, Мевлют?
– Нет, Сулейман. Но я боюсь только того, что вдруг девушка передумает и не придет.
Утром мы прежде осмотрели вокзал города Акшехир. Оттуда за три часа по грунтовой горной дороге мы доехали до нашей деревни. Мать Мевлют повидать не захотел – он очень боялся, чтобы не испортить все дело, – так что в деревню мы даже не стали заезжать, чтобы не привлекать внимания. Мы поехали к Гюмюш-Дере и подъехали к дому Горбуна Абдуррахмана-эфенди, к его саду за полуразвалившимся забором. Затем повернули назад. Я проехал некоторое расстояние, а затем остановил машину на обочине.
– Нет, Сулейман. Но я боюсь только того, что вдруг девушка передумает и не придет.
Утром мы прежде осмотрели вокзал города Акшехир. Оттуда за три часа по грунтовой горной дороге мы доехали до нашей деревни. Мать Мевлют повидать не захотел – он очень боялся, чтобы не испортить все дело, – так что в деревню мы даже не стали заезжать, чтобы не привлекать внимания. Мы поехали к Гюмюш-Дере и подъехали к дому Горбуна Абдуррахмана-эфенди, к его саду за полуразвалившимся забором. Затем повернули назад. Я проехал некоторое расстояние, а затем остановил машину на обочине.
– Уже скоро стемнеет, до вечернего намаза недолго осталось! – сказал я. – Нечего бояться. Счастливого пути, Мевлют!
– Да услышит тебя Аллах! – сказал он. – Помолись за меня.
Я слез с фургона вместе с ним. Мы обнялись… Я готов был расплакаться. С нежностью смотрел я ему вслед, когда он уходил по пыльной дороге в сторону деревни, мне очень хотелось, чтобы он был счастлив до конца дней своих. Конечно, вскоре ему предстоит узнать, что суждена ему другая, посмотрим, что он будет делать, размышлял я, направляя фургон к месту нашей встречи. Если бы я желал ему зла, если бы хотел обвести его вокруг пальца, как некоторые могут подумать, разве я вернул бы ему тогда, в Стамбуле, бумагу на дом на Кюльтепе, которую он дал мне, чтобы я доставил ему Райиху? Тот дом, в который я нашел квартирантов, был единственным достоянием Мевлюта. Я не считаю, конечно, его мать и сестер, которые живут в деревне. Ведь и они наследники покойного Мустафы-эфенди, но я в это не вмешиваюсь.
Когда Мевлют учился в средней школе, всегда перед важным экзаменом он чувствовал, что сердце его бьется сильно и все лицо пылает огнем. Сейчас, приближаясь к деревне Гюмюш-Дере, он почувствовал то же самое, только гораздо сильнее.
Он зашел на деревенское кладбище на холме у окраины деревни, побродил среди надгробий, сел на одну из могил и, глядя на старый могильный камень, таинственный и поросший мхом, хотя еще было видно, какой пышной резьбой он покрыт, задумался о своей жизни. «Аллах Всемогущий, прошу Тебя, пусть Райиха придет, пусть придет во что бы то ни стало!» – повторял он. Ему захотелось помолиться, но он не смог вспомнить слова ни одной из знакомых ему молитв. «Если Райиха придет, то обещаю выучить наизусть весь Священный Коран и стать хафызом. Клянусь знать на память все молитвы», – сказал он себе. Он горячо и истово молил Аллаха услышать его, чувствуя себя перед Его лицом всего лишь ничтожным, крошечным рабом. Он когда-то слышал, что просить в молитвах надо очень настойчиво и это помогает.
Вскоре после того, как стемнело, Мевлют подошел к полуразвалившемуся забору сада. Окно, выходившее на задний двор белоснежного дома Абдуррахмана-эфенди, было темным. Он пришел на десять минут раньше. Ожидая условного знака, которым должна была стать зажженная в окне лампа, он почувствовал, что стоит в самом начале своей жизни. То же самое чувствовал он, когда тринадцать лет назад впервые приехал с отцом из деревни в Стамбул.
Затем залаяли собаки. В окне на мгновение вспыхнул и сразу погас свет.
Часть IV (Июнь 1982 – март 1994)
1. Мевлют и Райиха женятся Только смерть разлучит нас
Сулейман. Как вы думаете, когда Мевлют понял, что девушка, бежавшая с ним, была не та красавица, чьи глаза он лишь раз увидел на свадьбе моего брата и которую, как оказалось, звали Самиха, а ее не столь красивая сестра Райиха? В тот ли момент, когда встретил ее в темноте деревенского сада? Или позже, когда они пробирались вместе через реки и горы? Знал ли он это уже тогда, когда сидел рядом со мной в фургоне? Вот почему я спросил его: «Что-то случилось? Язык проглотил?» Но Мевлют ничего не ответил.
Когда они сошли с поезда и слились с толпой садившихся на паром от вокзала Хайдар-Паша на Каракёй, мысли Мевлюта были заняты не свадьбой и брачными хлопотами, а тем, что в конце концов он окажется в комнате с глазу на глаз с Райихой. Он находил несерьезным, что ее так заинтересовала суета на Галатском мосту и белый дым пароходов, но он не мог думать ни о чем, кроме того, что вскоре им вдвоем предстоит войти в их общий дом и остаться там наедине.
Когда Мевлют достал ключи от дома – бережно хранимые в кармане, словно драгоценность, – и отпер дверь в квартирку на Тарлабаши, он почувствовал, что дом как будто изменился за те три дня, что ушли на поездку в деревню: по утрам в начале июня в квартире было почти холодно, но теперь, в разгар лета, стояла удушающая жара, и старый линолеум на полах, разогретый солнцем, распространял запах дешевого пластика, смешанный с запахами воска и пеньки. Снаружи, с Бейоглу и Тарлабаши, проникал шум толпы и транспорта. Мевлюту всегда нравились эти звуки.
Райиха. «Какой красивый у нас дом, – сказала я. – Но его надо проветрить». Я не могла повернуть ручку, чтобы открыть окно, так что Мевлют подбежал, чтобы показать мне, как обращаться с задвижкой. Я сразу почувствовала, что стоит только сделать тщательную уборку и смести всю паутину, как все разочарования, все страхи и демоны из мыслей Мевлюта тоже будут смыты. Мы вышли купить немного жидкого мыла, пластиковое ведро и тряпки, и, когда мы вышли на улицу, напряжение из-за совместного уединения спало, и мы расслабились. Вторую половину дня мы провели за покупками, разглядывая вещи на витринах и полках магазинов от Тарлабаши до Рыбного рынка и приобретая все, что было нужно. Мы купили кухонные губки, жесткие щетки и чистящую смесь и, вернувшись в дом, вычистили его сверху донизу. Мы были так увлечены тем, что делаем, что забыли о смущении от совместного уединения.
К вечеру я взмокла от пота. Мевлют показал, как зажечь газовую колонку, как регулировать подачу газа и какая из ручек пускает горячую воду. Нам пришлось залезть на стул, чтобы всунуть горящую спичку в темное отверстие на колонке и включить ее. Мевлют посоветовал мне, всякий раз зажигая колонку, приоткрывать маленькое окно с матовым стеклом, которое выходило в темный внутренний дворик.
– Если ты оставишь его немного открытым, газ будет выветриваться и никто при этом тебя не увидит… – прошептал он. – Я уйду на час.
На Райихе все еще была та одежда, которая была на ней, когда они убегали из деревни, и Мевлют понял, что ей будет неудобно раздеваться и мыться, если он в доме. Он сел в кофейне сразу за Истиклялем. Зимними вечерами это место было заполнено швейцарами, продавцами лотерейных билетов, водителями и усталыми уличными торговцами, но сейчас здесь было пусто. Он смотрел на чашку чая, которую поставили перед ним, и думал о моющейся Райихе. С чего он взял, что у нее светлая кожа, увидев только ее шею? Почему он сказал «на час», когда уходил? Время тянулось очень медленно. Он смотрел на одинокую чаинку на дне чашки.
Не желая возвращаться домой, пока не прошел час, он выпил еще и пива, а затем отправился назад длинной дорогой по закоулкам Тарлабаши – ему доставляло удовольствие находиться на этих улочках: здесь дети ругались друг с другом, играя в футбол, а их матери сидели на ступенях маленьких трехэтажных домов с подносом на коленях, перебирая рис, и каждый знал всех.
На пустом участке между домами в тени палатки из черной ткани сидел человек, торговавший арбузами. Мевлют постучал пальцами по нескольким арбузам, пытаясь угадать, насколько красные они внутри, выбрал арбуз и поторговался за него. По арбузу полз муравей. Когда Мевлют вертел арбуз в руках, муравья переворачивало вверх ногами, но он не падал; он просто полз по кругу, пока не возвращался наверх арбуза. Договорившись о цене, Мевлют дал арбуз продавцу взвесить, стараясь не сбросить терпеливого муравья. Потом Мевлют добрался до дому, бесшумно вошел и положил арбуз на кухне.
Райиха. Я вымылась, переоделась в чистую новую одежду, а затем легла на кровать спиной к двери и заснула, не покрыв волосы.
Мевлют тихо подошел к ней. Долгое время он смотрел на Райиху, лежавшую в постели, понимая, что он никогда не забудет этой минуты. Под одеждой ее тело и ноги выглядели изящными и красивыми. Плечи легко вздымались каждый раз, когда она делала вдох. На мгновение Мевлюту показалось, что она только притворяется спящей. Он лег тихо и осторожно на другой стороне двуспальной кровати, не раздеваясь.
Его сердце колотилось. Если они займутся любовью прямо сейчас – а он даже толком не знал, как к этому приступить, – он воспользуется ее доверием.