Харри наклонился над столом:
— Что случилось, шеф?
— А что обычно случается, когда взрослый мужчина пьет в разгар рабочего дня, Харри?
— Либо он получил нагоняй, либо его бросила жена.
— Нагоняя я пока не получил. Насколько мне известно. — Мёллер беззвучно засмеялся. Плечи тряслись, но с губ не слетало ни звука.
— Выходит, Кари… — Харри осекся, не зная, как бы это сказать.
— Ни она, ни мальчики не приехали. Ну и хорошо. Заранее так решили.
— Что?
— Я скучаю по мальчикам, ясное дело. Но я справлюсь. Сейчас просто… этот, как его?.. переходный период? Да, хотя есть другое слово, поизысканнее… Транс… нет…
Голова у Бьярне Мёллера свесилась над стаканом.
— Пошли прогуляемся. — Харри сделал знак официанту.
Спустя двадцать пять минут Бьярне Мёллер и Харри стояли под дождем у балюстрады на горе Флёйен и смотрели вниз, туда, где предположительно раскинулся Берген. Рельсовый поезд, словно разрезанный наискось пирог, подвешенный на толстых стальных тросах, доставил их сюда прямо из центра города.
— Ты поэтому и перевелся сюда? — спросил Харри. — Потому что вы с Кари решили разойтись?
— Дождь здесь идет точь-в-точь как в поговорке, — сказал Мёллер.
Харри вздохнул.
— Выпивка не помогает, шеф. Только хуже становится.
— Это моя реплика, Харри. Как у тебя с Гуннаром Хагеном?
— Ничего. Мастак читать лекции.
— Берегись, Харри, не надо его недооценивать. Он не только лектор. Гуннар Хаген семь лет оттрубил в армейском спецназе.
— Да ну? — удивился Харри.
— Именно. Я узнал об этом от начальника уголовной полиции. Хагена направили туда в восемьдесят первом, как только создали это подразделение для защиты наших нефтяных платформ в Северном море. Поскольку служба секретная, в резюме об этом нет ни слова.
— Спецназ… — сказал Харри, чувствуя, что ледяной дождь вот-вот насквозь промочит плечи куртки. — Я слыхал, они там очень держатся друг за друга.
— Это вроде как тайное братство, — сказал Мёллер. — Строжайший обет молчания.
— Не знаешь, может, еще кто там служил?
Мёллер покачал головой. Выглядел он уже вполне трезвым.
— Что нового в расследовании? Я получил внутреннюю информацию.
— У нас даже мотива нет.
— Мотив наверняка деньги. — Мёллер кашлянул. — Алчность, иллюзия, что с деньгами все изменится, что изменишься сам.
— Деньги… — Харри взглянул на Мёллера, потом медленно проговорил: — Может быть.
Мёллер презрительно сплюнул в серую кашу внизу.
— Найди деньги. Найди и отследи. Они непременно приведут к ответу.
Раньше Харри не слышал от него таких рассуждений, такой горькой уверенности, будто он осознал что-то, что предпочел бы забыть.
Харри глубоко вздохнул и прыгнул в омут головой.
— Ты знаешь, я не умею ходить вокруг да около, шеф, такой уж уродился. Мы с тобой из таких, у кого не очень-то много друзей. И пусть даже ты не считаешь меня своим другом, я все равно вроде как друг.
Он посмотрел на Мёллера, но ответа не получил.
— Я приехал сюда узнать, не могу ли что-нибудь сделать. Может, ты хочешь о чем-то поговорить или…
По-прежнему никакого отклика.
— Я ни хрена не знаю, шеф. Но, так или иначе, я здесь.
Мёллер смотрел в небо.
— Ты знаешь, что бергенцы называют эти места горными просторами? И совершенно справедливо. Это и есть самые настоящие горы. Шесть минут по канатной дороге из центра второго по величине норвежского города, а народ может здесь заблудиться и погибнуть. Странно, правда?
Харри пожал плечами. Мёллер вздохнул:
— Дождь явно не думает кончаться. Давай-ка спустимся вниз в этой жестянке.
Внизу они пошли на стоянку такси.
— За двадцать минут доберешься до Флесланна, пока что не час пик, — сказал Мёллер.
Харри кивнул, но в машину сесть медлил. Куртка промокла насквозь.
— Отследи деньги, — повторил Мёллер и положил ладонь Харри на плечо. — Делай то, что должен.
— Ты тоже, шеф.
Мёллер приветственно поднял руку и зашагал прочь, но оглянулся, когда Харри уже сел в машину, и крикнул что-то, только слова утонули в шуме уличного движения. Харри включил мобильник, когда они мчались через Данмаркс-плас. Халворсен прислал эсэмэску с просьбой позвонить. Харри набрал номер.
— У нас в руках кредитная карта Станкича, — доложил Халворсен. — Ее проглотил банкомат на Юнгсторг, сегодня ночью, за несколько минут до двенадцати.
— Вот откуда он шел, когда мы проводили рейд в Приюте.
— Ага.
— Юнгсторг довольно далеко от приюта, — сказал Харри. — Он пошел туда, потому что боялся, что мы отследим карточку до места вблизи Приюта. А это означает, что ему очень нужны деньги.
— И еще кое-что хорошее. Банкомат оборудован видеокамерой.
— Да?
Халворсен сделал театральную паузу.
— Ладно тебе, — сказал Харри. — Он не прячет лицо, верно?
— Лыбится прямо в камеру, как кинозвезда.
— Запись у Беаты?
— Она сидит в House of Pain, изучает все это.
Рагнхильд Гильструп думала о Юханнесе. Насколько иначе все бы могло быть. Если бы она уступила своему сердцу, которое всегда было куда умнее головы. И что странным образом сейчас она несчастна, как никогда, и в то же время именно сейчас ей, как никогда, хочется жить.
Чуть подольше.
Потому что она уже все поняла.
Смотрела в черное жерло и понимала, что видит.
И что произойдет.
Ее крик утонул в реве сименсовского пылесоса. Стул упал на пол. Черное сосущее жерло приближалось к глазу. Она попыталась зажмуриться, но сильные пальцы не позволили, хотели, чтобы она смотрела. И она смотрела. И знала, что сейчас произойдет.
Глава 17 Пятница, 18 декабря. Лицо
Часы на стене над мойкой в большой аптеке показывали полдесятого. На лавке вдоль стен сидел народ, кашлял, закрывал сонные глаза или пялился то на красные цифры на счетчике под потолком, то на бумажку с номером очереди в руке, словно это жизненный жребий и каждый щелчок — новый ход.
Он не взял себе номерок очереди, просто хотел посидеть в тепле аптеки, но чувствовал, что куртка его привлекает неприязненное внимание, поскольку сотрудники начали поглядывать на него. Он смотрел в окно. Угадывал в дымке контуры бледного, бессильного солнца. Мимо окна проехал полицейский автомобиль. У них тут установлены камеры наблюдения. Надо бы уйти, но куда? Без денег из кафе и баров в два счета выпроваживают. А теперь и кредитная карта пропала. Вчера вечером он все ж таки решил снять денег, пусть даже есть риск, что карту отследят. Вечером, когда вышел из Приюта, в конце концов нашел банкомат довольно далеко оттуда. Но машина проглотила карту и ни ее не вернула, ни денег не выдала, только подтвердила то, что он и так знал: его окружили, обложили со всех сторон.
Почти пустой ресторан «Бисквит» полнился звуками свирели. Спокойный промежуток между обедом и ужином, и Туре Бьёрген, стоя у окна, задумчиво смотрел на Карл-Юхан. Не потому, что его привлекал вид, просто радиаторы отопления размещались под окнами, а он никак не мог согреться. Настроение никудышное. В течение двух дней нужно выкупить билеты до Кейптауна, а он только что установил то, что давно знал: денег нет. Сколько он ни работал, они куда-то исчезали. Конечно, минувшей осенью он приобрел зеркало в стиле рококо, вдобавок пил слишком много шампанского и не отказывал себе в иных дорогих удовольствиях. Не то чтобы потерял контроль, но, честно говоря, пора бы выбраться из порочного круга с порошком в праздники, таблетками, чтобы спать, и порошком, чтобы работать сверхурочно для оплаты своих дурных привычек. И как нарочно, сейчас на счету пусто, зажги не треснет. Последние пять лет он праздновал Рождество и Новый год в Кейптауне, вместо того чтобы тащиться домой в Вегорсхей, к религиозной ограниченности, к безмолвным упрекам родителей, к плохо скрытому отвращению дядьев и кузенов. Три недели невыносимого холода, унылого мрака и скучищи он менял на солнце, красивых людей и бурную ночную жизнь. И игры. Опасные игры. В декабре и январе Кейптаун переполнен европейскими рекламщиками, киносъемочными группами и фотомоделями обоего пола. Именно в этой среде он и находил себе подобных. Больше всего ему нравилось играть в blind date.[36] В таком городе, как Кейптаун, это всегда сопряжено с известным риском, однако ж, встречаясь с мужчиной в темноте, в кейптаунских трущобах, вообще рискуешь жизнью. Тем не менее он так и делал. Не всегда знал, зачем совершает все эти идиотские поступки, знал только, что ему необходима опасность, чтобы почувствовать себя живым, без потенциально возможного проигрыша играть неинтересно.
Туре Бьёрген потянул носом воздух. Грезы наяву нарушил запашок, который, надо надеяться, шел не из кухни. Он обернулся.
Туре Бьёрген потянул носом воздух. Грезы наяву нарушил запашок, который, надо надеяться, шел не из кухни. Он обернулся.
— Hello again, — сказал человек, остановившийся прямо у него за спиной.
Будь Туре Бьёрген менее профессиональным официантом, он бы скривился. Человек перед ним не только был одет в уродливую синюю куртку, из тех, что в ходу у наркоманов с Карл-Юхан. Вдобавок он небрит, глаза воспаленные, да и вонь как из писсуара.
— Remember me? At the man's room.[37]
Type Бьёрген сперва решил, что речь о ночном клубе с таким названием, но потом сообразил, что все-таки о туалете. И только тогда узнал парня. То есть узнал голос. И подумал: прямо не верится, во что может превратиться человек за одни сутки без таких благ цивилизации, как бритвенный станок, душ и восьмичасовой сон.
Вероятно, как раз прерванные грезы наяву привели к тому, что Туре Бьёрген испытал два совершенно разных ощущения вот в таком порядке: во-первых, сладкий укол желания. Этот парень вернулся, несомненно, по причине утреннего флирта и мимолетного, но интимного телесного контакта. А во-вторых, испуг, когда в памяти возник этот же парень с пистолетом, перепачканным в мыле. К тому же полицейский, побывавший здесь, связал это с убийством бедолаги из Армии спасения.
— Мне нужно жилье, — сказал парень.
Туре Бьёрген дважды хлопнул глазами. Не веря своим ушам. Перед ним человек, вероятно убийца, подозреваемый в том, что застрелил на улице другого человека. Так почему же он, Туре, не бросил все, что держал в руках, и не выбежал из зала с криком «полиция!»? Ведь, между прочим, полицейский говорил, что за помощь аресту обещано вознаграждение. Бьёрген глянул в дальний конец ресторана, где метрдотель листал книгу заказов. Почему он ощущал этот странный посасывающий восторг под ложечкой, который распространялся по всему телу, вызывая дрожь, меж тем как он судорожно искал, что бы такое сказать.
— Только на одну ночь, — добавил парень.
— Я до вечера на работе, — сказал Туре Бьёрген.
— Могу подождать.
Туре Бьёрген посмотрел на парня. Это безумие, думал он, а тем временем мозг медленно и неумолимо соединил жажду игры с возможным решением некой проблемы. Он сглотнул, переступил с ноги на ногу.
Выйдя из электрички, Харри поспешил от Центрального вокзала через Грёнланн в полицейское управление, поднялся на лифте прямо в отдел грабежей и бегом припустил по коридорам в House of Pain, сиречь полицейский видеозал.
В тесном безоконном помещении было темно и жарко. Он слышал, как чьи-то пальцы проворно бегают по клавиатуре компьютера.
— Что видишь? — спросил он у силуэта, обозначенного на мерцающем фоне экрана на короткой стене.
— Кое-что очень интересное, — не оборачиваясь, ответила Беата Лённ, но Харри и так знал, что глаза у нее красные. Ему доводилось видеть Беату за работой. Она часами смотрела на экран, перематывала, останавливала, фокусировала, увеличивала, сохраняла. А он понятия не имел, что она там высмотрела. Или увидела. Здесь ее территория.
— И вероятно, проясняющее, — добавила она.
— Я весь внимание. — Харри ощупью пробирался в потемках, ушиб ногу о стул и, чертыхнувшись, сел.
— Готов?
— Валяй.
— О'кей. Познакомься с Христо Станкичем.
На экране появился мужчина перед банкоматом.
— Ты уверена? — спросил Харри.
— Разве ты его не узнаешь?
— Синюю куртку узнаю, но… — Харри услышал в собственном голосе растерянность.
— Погоди, — сказала Беата.
Человек сунул в банкомат карту, стал ждать. Потом повернул лицо к камере наблюдения и скорчил гримасу. Деланая улыбка, по сути выражающая что угодно, только не веселье.
— Он обнаружил, что остался без денег, — сказала Беата.
Человек на экране снова и снова нажимал на кнопки банкомата, в конце концов стукнул по ним ладонью.
— А теперь он понял, что карточку назад не получит, — сказал Харри.
Человек стоял, долго смотрел на дисплей банкомата. Потом отвернул рукав, взглянул на часы, повернулся и ушел прочь.
— Что у него за часы? — спросил Харри.
— Стекло отсвечивает, — отозвалась Беата. — Но я увеличила негатив. На циферблате написано: «Сейко SQ-пятьдесят».
— Шустрая девочка. Хотя ничего разъясняющего я не вижу.
— Вот, смотри.
Беата нажала на клавиши, на экране возникли два кадра, которые они только что видели. На одном парень вынимал карту. На втором смотрел на часы.
— Я выбрала эти кадры, потому что на обоих лицо примерно в одном ракурсе и увидеть легче. Кадры сняты с интервалом чуть более ста секунд. Видишь?
— Нет, — честно ответил Харри. — Физиономист из меня явно никудышный, я даже не могу сказать, один ли и тот же человек тут изображен. И видел ли я возле реки его же.
— Отлично. Ты заметил.
— Что заметил?
— Вот его фото с кредитной карты, — продолжала Беата, нажимая на клавишу.
На экране появилось изображение человека с короткой стрижкой, при галстуке.
— А это фотографии, сделанные репортером «Дагбладет» на Эгерторг.
Два новых снимка.
— Ты видишь, что это один и тот же человек?
— Да нет.
— Я тоже.
— Ты тоже? Если ты не видишь, то выходит, это разные люди.
— Нет, — сказала Беата. — Это означает, что перед нами случай так называемой гиперподвижности. Специалисты называют это visage du pantomime.
— Господи боже мой, о чем ты толкуешь?
— Этому человеку, чтобы преобразиться, не надо ни гримироваться, ни переодеваться, ни делать пластические операции.
Харри подождал, пока все участники совещания следственной группы рассядутся, и взял слово:
— Теперь мы знаем, что разыскиваем одного-единственного человека. Будем пока называть его Христо Станкич. Беата?
Беата включила проектор, на экране появились лицо с закрытыми глазами и маска, составленная словно бы из красных макаронин.
— Перед вами на рисунке наша лицевая мускулатура, — начала она. — Мышцы, создающие выражение лица, а стало быть, меняющие внешний облик. Главные — на лбу, вокруг глаз и вокруг рта. Вот, например, musculus frontalis, который вместе с musculus supersilii поднимает и сдвигает брови. Orbicularis oculi растягивают или сжимают лицевую область вокруг глаз. И так далее.
Беата нажала кнопку дистанционного пульта. Кадр сменился, теперь это был клоун с большими надутыми щеками.
— Наше лицо состоит из сотен таких мышц, и даже те, кому по профессии положено менять выражения лица, используют лишь малую часть возможностей. Актеры и шуты тренируют лицевые мышцы, стараясь добиться их максимальной подвижности, тогда как обычные люди с годами ее утрачивают. Но даже актеры и мимы в общем пользуются мимикой исключительно для выражения того или иного чувства. Конечно, чувства имеют важное значение, однако они универсальны и не столь уж многочисленны. Гнев, радость, влюбленность, удивление, короткий смешок, хохот и так далее. А ведь природа, наделив нас этой мышечной маской, обеспечила нам возможность создавать миллионы выражений лица, по сути, бесконечное множество. Пианист-исполнитель разработал связь между мозгом и пальцевой мускулатурой до такой степени, что его пальцы способны одновременно и совершенно независимо друг от друга выполнять десяток различных задач. Притом что мышц в пальцах далеко не много. Каковы же в таком случае возможности лица!
Беата обратилась к экрану, где появилось изображение — Христо Станкич перед банкоматом.
— Например, мы в состоянии сделать вот так.
На экране как бы разворачивался замедленный фильм.
— Вы почти не замечаете изменений. Мельчайшие мышцы сжимаются и натягиваются. Результат мелких движений мышц — перемена выражения лица. Вправду ли лицо меняется так сильно? Нет, однако та часть мозга, которая распознает лица, — fusiform girus — необычайно восприимчива к самым крохотным изменениям, ведь ее задача — дифференцировать тысячи физиологически одинаковых лиц. Благодаря постепенному тонкому изменению напряжений лицевых мышц получается как бы лицо другого человека. А именно вот такое.
Кадр на экране замер.
— Алло! Земля вызывает Марс!
Харри узнал голос Магнуса Скарре. Кто-то хихикнул. Беата покраснела.
— Прошу прощения, — буркнул Скарре и весело огляделся по сторонам. — Это по-прежнему Станкич? Научная фантастика отдыхает, парень, который напрягает одни мышцы, расслабляет другие и оттого становится неузнаваем, это, по-моему, уже мистика какая-то.
Харри хотел вмешаться, но раздумал. Пристально посмотрел на Беату. Десять лет назад подобная реплика напрочь бы выбила. Беату из колеи и ему пришлось бы разруливать ситуацию.
— Тебя пока что не спрашивают, — отрезала Беата, щеки у нее все еще горели. — Но раз у тебя такое впечатление, приведу пример, который ты наверняка поймешь.