— Да?
— Я испугался.
— Вообще-то вы поступили правильно. — И снова выражение лица говорило совсем о другом.
— Что сказали врачи?.. Он…
— Он останется в коме, пока состояние не улучшится. Но, есть ли опасность для жизни, пока неизвестно. Давайте продолжим.
— Это словно кошмар, который все время повторяется, — прошептал Юн. — Все происходит снова и снова.
— Не хотелось бы напоминать, что надо говорить в микрофон, — ровным голосом заметила Туриль Ли.
Харри стоял в номере у окна, смотрел на темный город, где кривые, исковерканные телеантенны словно бы делали знаки желто-бурому небу. Шведскую речь из телевизора приглушали темные толстые ковры и шторы. Макс фон Сюдов в роли Кнута Гамсуна. Дверца мини-бара открыта. На столе рекламный буклет гостиницы. Первую страницу украшало фото памятника Иосипу Елачичу на площади Елачича, а прямо на Елачиче стояли четыре миниатюрные бутылочки. «Джонни Уокер», «Смирнофф», «Егермайстер» и «Гордонс». И две бутылки пива марки «Озуйско». Все закупоренные. Пока что. Час назад звонил Скарре, сообщил о случившемся на Гётеборггата.
Этот звонок надо сделать на трезвую голову.
Беата ответила после четвертого сигнала.
— Он жив, — не дожидаясь вопроса, сказала она. — Его подключили к аппарату искусственного дыхания, и он в коме.
— Что говорят врачи?
— Ничего, Харри. Он мог умереть на месте, потому что Станкич, похоже, пытался перерезать ему сонную артерию, но он успел подставить руку. На тыльной стороне кисти глубокий порез, и по обеим сторонам шеи порезаны сосуды поменьше. Станкич еще несколько раз пырнул его в грудь, прямо над сердцем. Врачи говорят, лезвие прошло буквально в нескольких миллиметрах.
Если бы не чуть заметная дрожь в голосе, можно бы подумать, что Беата говорит о какой-то жертве нападения. И Харри понял, что сейчас для нее это, очевидно, единственный способ говорить о случившемся — как о работе. Повисло молчание, только дрожащий от возмущения голос Макса фон Сюдова гремел в комнате. Харри искал слова утешения.
— Я только что говорил с Туриль Ли, — в конце концов сказал он. — Она сообщила мне показания Юна Карлсена. Еще что-нибудь есть?
— Мы нашли пулю в стене, правее входной двери. Она сейчас у баллистика, но я уверена, она совпадет с найденными на Эгерторг, в квартире Юна Карлсена и возле Приюта. Это Станкич.
— Почему ты так уверена?
— Люди, которые проезжали в машине и остановились, увидев лежащего на тротуаре Халворсена, сказали, что прямо перед капотом их машины перебежал через дорогу мужчина, похожий на попрошайку. Девушка видела в зеркале, как чуть поодаль он поскользнулся и упал. Мы осмотрели то место. Мой коллега Бьёрн Холм нашел там иностранную монету, она глубоко увязла в снегу и сперва мы решили, что она пролежала там уже несколько дней. Он не понял, откуда она взялась на ней написано «Republika Hrvatska» и «пять кун». В общем, он проверил.
— Спасибо, ответ мне ясен. Значит, Станкич.
— Для полной уверенности мы взяли пробы рвотных масс. Судмедэксперт сравнивает ДНК с волосом, найденным на подушке в комнате Приюта. Результат будет завтра. Надеюсь.
— Что ж, тогда мы, во всяком случае, будем иметь точный след ДНК.
— Лужа рвоты, как ни смешно, не лучшее место для поисков ДНК. При таком большом объеме рвотных масс поверхностные клетки слизистых рассеиваются. А под открытым небом…
— …подвержены загрязнению со стороны несчетных других источников ДНК. Я все это знаю, но, по крайней мере, есть с чем работать. Ты чем сейчас занимаешься?
Беата вздохнула:
— Я получила странноватую эсэмэску из Ветеринарного института. Сейчас позвоню, выясню, что они имеют в виду.
— Ветеринарный институт?
— Да, мы нашли в рвоте полупереваренные куски мяса и послали на анализ ДНК. Думали, они сравнят с мясным архивом, с помощью которого Осский сельскохозяйственный институт обычно отслеживает мясо до места происхождения и производителя. Если мясо имеет особые качественные свойства, то, возможно, его удастся связать с определенным ословским рестораном или кафе. Тычок пальцем в небо, конечно, однако если Станкич за последние сутки нашел себе укрытие, то передвигается он наверняка минимально. И если сперва ел где-то поблизости, то, скорей всего, пойдет туда снова.
— Хм, почему бы и нет? А что в эсэмэске?
— Пишут, что в данном случае ресторан, наверно, китайский. Весьма загадочно.
— Н-да. Позвони, когда узнаешь поточнее. И…
— Да?
Харри сообразил, что намеревался сказать полнейшую глупость: что Халворсен молодчага, что медицина нынче творит чудеса, что все наверняка будет хорошо.
— Ничего.
Беата положила трубку, Харри повернулся к столу с бутылочками. Раз-два — по дрова… Считалка кончилась на «Джонни Уокере». Харри крепко зажал бутылочку в одной руке, а другой открутил — вернее, свернул — крышку. Чувствуя себя Гулливером. Пленник в чужой стране, с пигмейскими бутылками. Он потянул носом знакомый сладковатый запах из узкого горлышка. Всего-навсего один глоток, но тело уже предупреждено о ядовитой атаке, приготовилось. Харри боялся первого, неизбежного рвотного позыва, но знал, что это его не остановит. По телевизору Кнут Гамсун объявил, что больше не способен сочинять.
Харри набрал воздуху, словно собираясь нырнуть, надолго и глубоко.
Зазвонил телефон.
Харри помедлил. После одного сигнала все стихло.
Но едва он взял бутылочку — новый звонок. И опять тишина.
Он смекнул, что звонят снизу, от портье.
Отставив бутылку на ночной столик, он стал ждать. И когда телефон зазвонил в третий раз, поднял трубку.
— Mister Hansen?
— Yes.
Тремя пальцами Харри сжимал бутылочку. Потом запрокинул голову и вылил содержимое в глотку. А спустя четыре секунды уже стоял над унитазом, выблевывая самолетный обед.
Портье указал на уголок отдыха возле фортепиано, где в кресле, выпрямившись, сидела маленькая седая женщина с черной шалью на плечах. Спокойные карие глаза смотрели на Харри. Он остановился у столика, на котором стоял транзисторный приемничек. Бойкие голоса комментировали спортивную передачу, наверно футбольный матч. Звуки радио смешивались со звуками фортепиано, пальцы пианиста скользили по клавишам — он наигрывал попурри из классических кинохитов.
— «Доктор Живаго», — сказала женщина, кивнув на пианиста. — Красиво, правда, мистер Хансен?
Английское произношение и интонация по-школьному правильны. Она слегка улыбнулась, словно сказала что-то забавное, и деликатным, но решительным жестом пригласила его сесть.
— Вы любите музыку? — спросил Харри.
— А разве не все ее любят? Я преподавала музыку. — Она наклонилась к приемнику, прибавила громкость.
— Боитесь, что нас подслушают?
Она снова выпрямилась.
— Что вам нужно, Хансен?
Харри повторил историю о наркодилере возле школы и о своем сыне, чувствуя, как желчь свербит в горле, а собачья свора в животе бешено лает, требуя еще. История звучала неубедительно.
— Как вы меня нашли? — спросила она.
— Один человек из Вуковара подсказал.
— Откуда вы?
Харри сглотнул. Язык сухой, распухший.
— Из Копенгагена.
Она посмотрела на него. Харри ждал. Чувствовал, как между лопатками пробежала капля пота, еще одна выступила на верхней губе. К черту все это, ему требуется лекарство. Сию минуту.
— Не верю я вашей истории, — наконец проговорила она.
— Ладно. — Харри встал. — Мне надо идти.
— Подождите! — решительно остановила его маленькая женщина и жестом велела сесть. — Это не означает, что у меня нет глаз.
Харри сел.
— Я вижу ненависть, — продолжала она. — И скорбь. И чую спиртное. Про сына я верю. — Она коротко улыбнулась. — Чего вы хотите?
Харри постарался взять себя в руки:
— Сколько это стоит? И как быстро будет исполнено?
— Смотря по обстоятельствам, но специалиста лучше, чем у нас, вам не найти. Цена — от пяти тысяч евро плюс накладные расходы.
— Отлично. На следующей неделе?
— Пожалуй… срок несколько маловат.
Женщина помедлила буквально долю секунды, но этого было достаточно. Чтобы он все понял. И она поняла, что он понял. Радиоголоса захлебывались от возбуждения, публика ревела. Явно забили гол.
— Или вы не уверены, что ваш специалист сумеет так скоро вернуться? — спросил Харри.
Она долго смотрела на него:
— Вы до сих пор служите в полиции, верно?
Харри кивнул:
— Я инспектор в Осло.
Возле глаз у нее дернулась мышца.
— Но для вас я не опасен. Хорватия вне зоны моей юрисдикции, и никто не знает, что я здесь. Ни хорватская полиция, ни мое непосредственное начальство.
— Так чего же вы хотите?
— Так чего же вы хотите?
— Договориться.
— О чем? — Она нагнулась, убавила громкость радиоприемника.
— О вашем специалисте и моей мишени.
— Что вы имеете в виду?
— Обмен. Ваш специалист на Юна Карлсена. Если он перестанет преследовать Карлсена, я дам ему уйти.
Она вскинула бровь:
— У вас там масса людей против одного моего, господин Хансен. И вы боитесь?
— Мы боимся кровопролития. Ваш специалист уже убил двоих людей и порезал одного из моих коллег.
— Но… — Она осеклась. — Нет, не может быть.
— Если вы не отзовете его, будут еще трупы. И одним из них будет он сам.
Она закрыла глаза. И долго сидела так. Потом вздохнула:
— Если он убил вашего коллегу, вы будете мстить. Как же мне поверить, что вы исполните свою часть уговора?
— Меня зовут Харри Холе. — Он положил на стол свой паспорт. — Если станет известно, что я был здесь без разрешения хорватских властей, дипломатический скандал обеспечен. А я останусь без работы.
Она достала очки.
— Значит, вы готовы сами стать заложником? Похоже, вы не врете, господин… — Она надела очки, прочитала в паспорте: —…Харри Холе.
— Вот о чем я хочу с вами договориться.
— Понимаю. — Женщина кивнула. — Знаете… — Она сняла очки. — Я, возможно, соглашусь на предложенный обмен. Но что толку, если я не могу отозвать его.
— То есть?
— Я не знаю, где он.
Харри пристально смотрел на нее. Видел боль в глазах. Слышал дрожь в голосе.
— Что ж. Тогда можно поговорить о том, чем вы располагаете. Назовите мне имя человека, заказавшего убийство.
— Нет.
— Если полицейский умрет… — Харри достал из кармана фотографию, положил на стол, — ваш киллер, скорее всего, будет убит. А выглядеть все будет так, словно полицейский стрелял для самозащиты. Так-то вот. Если я этому не помешаю. Понимаете? Это тот человек?
— Шантаж на меня не действует, господин Холе.
— Завтра утром я улечу в Осло. На обороте фотографии я запишу номер телефона. Позвоните, если передумаете.
Она взяла снимок, убрала в сумку.
— Это ведь ваш сын? — быстро и негромко обронил Харри.
Она оцепенела.
— Почему вы так решили?
— У меня тоже есть глаза. И я тоже вижу боль.
Она так и сидела, наклонясь над сумкой.
— А вы, Холе? — Она подняла взгляд. — Вы что же, не знаете того полицейского? Раз так легко отказываетесь от мести?
Во рту у Харри пересохло, собственное дыхание обжигало рот.
— Да, — сказал он, — я его не знаю.
Ему послышался петушиный крик, когда он в окно провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол и не исчезла из виду.
В номере он осушил все остальные мини-бутылочки, еще раз блеванул, выпил пива, снова блеванул, посмотрел на себя в зеркало и лифтом спустился в бар.
Глава 23 Ночь на воскресенье, 20 декабря. Собаки
Сидя в темном контейнере, он пытался размышлять. В бумажнике полицейского оказалось две тысячи восемьсот норвежских крон, и, если он правильно запомнил обменный курс, этих денег хватит на еду, новую куртку и авиабилет до Копенгагена.
Сейчас у него одна проблема — боеприпасы.
Выстрел на Гётеборггата был седьмым, и последним. Он сходил на Плату, поспрошал, как бы достать девятимиллиметровые пули, но ответом стали только пустые взгляды. К тому же, если спрашивать наугад, быстро нарвешься на полицейских агентов.
Он шваркнул бесполезный «льяма минимакс» о железный пол.
С удостоверения ему улыбался молодой полицейский. Халворсен. Сейчас они наверняка сомкнули вокруг Юна Карлсена железное кольцо. Остается только одна возможность. Троянский конь. И он знал, кто станет этим конем. Харри Холе. Софиес-гате, 5; телефонная справочная служба сообщила, что в Осло только один Харри Холе. Он глянул на часы. И замер.
Снаружи послышались шаги.
Он встрепенулся, схватил в одну руку осколок стекла, в другую — пистолет и стал обок дверцы.
Дверца скользнула в сторону. На фоне городских огней обозначился темный силуэт. Затем незнакомец влез внутрь и, скрестив ноги, уселся на пол.
Он затаил дыхание.
Ничего не происходило.
Потом чиркнула спичка, осветила клочок лица пришельца. В руке со спичкой он держал еще и ложку. Другой рукой и зубами надорвал пластиковый пакетик. Он узнал парня по голубой джинсовой куртке и облегченно вздохнул, а парень мгновенно застыл.
— Кто здесь? — Парень всматривался в темноту, торопливо пряча пакетик в карман.
Он кашлянул, шагнул к парню, так что спичка слегка осветила его.
— Remember me?[43]
Парень испуганно посмотрел на него.
— Я говорил с тобой возле вокзала. Дал тебе денег. Ты ведь Кристоффер, верно?
Кристоффер вытаращил глаза:
— Isthatyou?[44] Иностранец, который дал мне пять сотен? Господи! Ну да, голос я узнаю. Ой!.. — Кристоффер бросил спичку на пол, она погасла. В кромешной тьме голос его зазвучал ближе: — Не возражаешь разделить со мной хату, приятель?
— Можешь ночевать один. Я собирался уходить.
Снова чиркнула спичка.
— Лучше оставайся тут. Вдвоем теплее. Я имею в виду вот это. — Он вынул ложку, налил в нее что-то из маленькой бутылочки.
— Что это?
— Вода с аскорбиновой кислотой. — Кристоффер открыл пакетик, высыпал в ложку порошок, не уронив ни крупинки, потом ловко перехватил спичку другой рукой.
— Ловко у тебя получается, Кристоффер. — Он смотрел, как наркоман подставил спичку под ложку, достал из коробка еще одну и держал ее наготове.
— На Плате меня прозвали Твердая Рука.
— Понятно. Но я ухожу. Только давай поменяемся куртками, тогда ты, может, останешься к утру жив.
Кристоффер глянул на свою хилую джинсовую куртку, потом на его толстую, синюю.
— Господи, ты серьезно?
— Вполне.
— Черт, вот спасибо. Погоди, я сперва приму дозу. Подержишь спичку?
— Может, лучше шприц подержать?
Кристоффер покосился на него:
— Я, может, и зеленый совсем, но на это наркоманское старье меня не купишь! Держи спичку.
Он взял спичку.
Порошок растворился в воде, превратился в прозрачную бурую жидкость. Кристоффер положил в ложку ватный тампончик.
— Чтобы отцедить всякую дрянь, — пояснил он, не дожидаясь вопроса, сквозь вату высосал жидкость шприцем, поднес иглу к руке. — Видишь, кожа чистая. Следов почти что никаких. И вены толстые, хорошие. Чисто целина, все говорят. Но через несколько лет они будут желтые от гнойных болячек, как у них. И Твердой Рукой меня уже никто не назовет. Я это знаю и все равно продолжаю. Глупо, да?
Кристоффер болтал без умолку, встряхивая шприц, чтоб остыл; перетянул плечо жгутом и прицелился иглой в вену, синей змеей проступившую под кожей. Острие вошло в сосуд, и поршень втолкнул героин в кровь. Веки у парня опустились, рот полуоткрылся. Голова откинулась назад, взгляд уперся в подвешенный собачий труп.
Некоторое время он смотрел на Кристоффера. Потом отшвырнул горелую спичку и расстегнул молнию на своей синей куртке.
Когда Беата Лённ наконец дождалась ответа, она почти не слышала Харри по причине дисковерсии «Jingle Bells», фоном звучавшей в трубке. Тем не менее поняла, что он нетрезв. Не оттого, что запинался, совсем наоборот. Она рассказала о Халворсене.
— Тампонада сердца? — воскликнул Харри.
— Внутренние кровотечения наполняют кровью пространство вокруг сердца и мешают ему сокращаться как следует. Пришлось откачать много крови. Сейчас состояние стабилизировалось, но он по-прежнему в коме. Надо ждать. Я позвоню в случае чего.
— Спасибо. Как насчет других новостей?
— Хаген отправил Юна Карлсена и Tea Нильсен обратно в Эстгор, с двумя охранниками. Я поговорила с матерью Софии Михолеч. Она обещала сводить дочь к врачу.
— Хм. А что там с депешей Ветинститута, ну, про мясо в рвоте?
— Они предположили китайский ресторан, потому что, кроме как в Китае, такое нигде не едят.
— Что не едят?
— Собачину.
— Собачину? Погоди!
Музыка смолкла, зато послышались звуки уличного движения. Потом Харри снова заговорил:
— Так ведь, черт побери, в Норвегии собачину не подают.
— Нет, тут особый случай. Ветинститут сумел установить породу, и завтра я позвоню в Норвежский клуб собаководов. У них есть реестр всех чистопородных собак и их владельцев.
— Не вполне понимаю, чем это нам поможет. Собак-то в Норвегии наверняка сотни тысяч.
— Четыре сотни тысяч. Минимум одна в каждой четвертой семье. Я проверила. Дело в том, что порода редкая. Слыхал про черного метцнера?
— Повтори, будь добра.
Она повторила. Несколько секунд в трубке шумело загребское уличное движение, потом Харри воскликнул: