Потом Харри буркнул что-то по-английски, чего опять же сам толком не понял.
— Sorry, Sir. — ответил администратор. — The bar doesn't open till three p. m. Do you want to check out right now?[48]
Харри кивнул, пытаясь в карманах куртки, валяющейся в ногах кровати, отыскать билет на самолет.
— Сэр?
— Yes. — Харри положил трубку. Откинулся на кровати назад, продолжив поиски в карманах брюк, но нашел только двадцатикроновую монету. И вдруг вспомнил, где остались часы. Расплачиваясь по счету, когда бар закрывался, а у него не хватило кун, он положил поверх пачки банкнотов двадцать крон и пошел было прочь. Но до двери не добрался, услыхал сердитый окрик, почувствовал, как что-то больно ударило по затылку, и уставился на эту самую монету, которая плясала на полу, звякая, кружилась возле его ног. Он вернулся к стойке, и бармен, ворча, взял у него в счет оплаты часы.
Карман куртки, оказывается, порвался, Харри нащупал под подкладкой билет, достал, посмотрел время вылета. В ту же минуту в дверь постучали. Раз и другой, уже нетерпеливее.
Что было после закрытия бара, Харри почти не помнил, так что если стук связан с этим временным промежутком, то едва ли его ждет нечто приятное. С другой стороны, может, кто-нибудь нашел его мобильник. Он добрел до двери, приоткрыл.
— Good morning, — сказала женщина, стоящая у двери. — Или, может, оно недоброе?
Харри попробовал улыбнуться, оперся рукой о дверной косяк:
— Чего вы хотите?
Сейчас, с зачесанными вверх волосами, она еще больше походила на учительницу английского.
— Заключить соглашение, — сказала она.
— Почему сейчас, а не вчера?
— Потому что хотела узнать, что вы делали после нашей встречи. К примеру, встречались ли с хорватской полицией.
— И теперь знаете, что не встречался?
— Вы пили в баре до самого закрытия, а потом доползли до своего номера.
— Шпионили, значит?
— Бросьте, Холе. Вам надо успеть на самолет.
Снаружи их ждала машина. За рулем сидел бармен с тюремными наколками.
— К собору Святого Стефана, Фред, — сказала женщина. — Быстрей. У него самолет через полтора часа.
— Вы много обо мне разузнали, — заметил Харри. — А я о вас ничего.
— Можете называть меня Марией.
Башня огромного собора тонула в утреннем тумане, окутавшем Загреб.
Мария провела Харри по просторному, почти безлюдному центральному нефу. Они шли мимо исповедален и статуй святых с молельными скамьями рядом. Из скрытых динамиков, словно мантры, доносились записанные на пленку хоралы, негромкие, гулкие, видимо призванные побудить к медитации, однако они лишь навели Харри на мысль о музоне в католическом супермаркете. Они прошли в боковой неф, а оттуда в маленькое помещением парными молельными скамьями. Утренний свет падал внутрь сквозь красно-синие стекла витражей. Две свечи горели по обе стороны распятой фигуры Христа. Перед распятием — коленопреклоненная восковая фигура, лицо обращено к небу, руки вскинуты вверх словно в отчаянной мольбе.
— Апостол Фома, святой покровитель строительных рабочих, — пояснила Мария, склонила голову и осенила себя крестным знамением. — Тот, что хотел вместе с Христом пойти на смерть.
Фома Неверующий, подумал Харри, а она нагнулась над своей сумкой, достала маленькую свечку с изображением святого, зажгла и поставила перед апостолом.
— Преклоните колени, — сказала она.
— Зачем?
— Делайте, как я говорю.
Харри нехотя опустился на колени, на грязный красный бархат скамейки, облокотился на наклонный деревянный пюпитр, засаленный, черный от пота и слез. Удивительно, однако поза вполне удобная.
— Клянитесь Сыном, что выполните свою часть соглашения.
Харри медлил. Потом склонил голову.
— Клянусь… — начала она.
— Клянусь…
— Именем Сына, Спасителя моего…
— Именем Сына, Спасителя моего…
— Сделать все, что в моих силах, чтобы спасти того, кто прозван Маленьким Спасителем.
Харри повторил.
Она села.
— Здесь я встречалась с курьером клиента. Здесь он сделал заказ… пойдемте, не к месту здесь обсуждать людские судьбы.
Фред отвез их в большой открытый парк Томислава и остался ждать в машине, а Харри с Марией присели на скамейку. Привядшие бурые травинки пытались подняться, но сильный ветер снова прижимал их к земле. По другую сторону старого выставочного павильона зазвонил трамвай.
— Я его не видела. Но на слух молодой.
— На слух?
— Первый раз он позвонил в «Интернациональ» в октябре. Если спрашивают про беженцев, то звонок переключают на Фреда. А Фред переключил звонок на меня. Тот человек сказал, что звонит по поручению анонима, который хочет, чтобы для него сделали работу в Осло. Помню, в трубке слышался шум оживленной улицы.
— Телефон-автомат.
— Вероятно. Я сказала ему, что никогда не заключаю сделок по телефону, тем более с анонимами. Спустя два дня он позвонил снова и попросил меня через три дня прийти в собор Святого Стефана. Указал точное время, когда мне прийти и в какой исповедальне находиться.
Ворона села на ветку дерева перед скамейкой, склонила голову набок, печально посмотрела на них.
— В тот день в соборе было много туристов. В условленное время я вошла в нужную исповедальню. На стуле лежал запечатанный конверт. Я вскрыла его. Там находилась подробная информация, как и когда нужно убрать Юна Карлсена, задаток в долларах, значительно превышающий наши обычные ставки, а также проект окончательного соглашения. Далее, там сообщалось, что курьер, с которым я уже говорила по телефону, свяжется со мной, чтобы получить ответ и, если я соглашусь, обсудить детали финансового контракта. Курьер будет нашим единственным связным, но, по соображениям безопасности, он не посвящен в подробности поручения, а потому и я ни при каких обстоятельствах не должна их выдавать. Я взяла конверт и вышла из исповедальни, из церкви, вернулась в гостиницу. Через полчаса позвонил курьер.
— То же лицо, которое звонило из Осло?
— Он не представился, но я, бывшая учительница, обычно запоминаю, как люди говорят по-английски. А у него был характерный акцент.
— И о чем вы говорили?
— Я сказала ему, что мы не возьмемся, по трем причинам. Во-первых, у нас принцип: знать, по какой причине делается такой заказ. Во-вторых, по соображениям безопасности мы никогда не позволяем другим назначать время и место. И в-третьих, не работаем с анонимными заказчиками.
— Что он ответил?
— Сказал, что отвечает за оплату, поэтому мне придется удовольствоваться тем, что он назовет собственное имя. И спросил, насколько надо увеличить цену, чтобы я отказалась от прочих своих условий. Я ответила, что ему столько не заплатить. Тогда он назвал свою сумму. И я…
Харри смотрел на нее, пока она подбирала английские слова.
— …оказалась не готова к такой сумме.
— Какой именно?
— Двести тысяч долларов. В пятнадцать раз больше нашей обычной таксы.
Харри медленно кивнул.
— Значит, мотив в итоге утратил важность?
— Неудивительно, Холе. У нас изначально был план. Накопить достаточно денег и покончить со всем этим, вернуться в Вуковар. Начать новую жизнь. И, услышав его предложение, я поняла, что это билет на волю. Последний заказ.
— Стало быть, принцип идеалистической киллерской конторы был предан забвению? — спросил Харри, шаря по карманам в поисках сигарет.
— А вы, Холе, занимаетесь расследованием убийств из идеализма?
— И да и нет. Жить-то надо.
На ее губах мелькнула улыбка.
— Выходит, мы не так уж отличаемся друг от друга, верно?
— Сомневаюсь.
— Вот как? Если не ошибаюсь, вы, как и я, надеетесь, что арестуете тех, кто этого заслуживает?
— Само собой.
— Но ведь обстоит не вполне так, верно? Вы давно обнаружили, что в виновности присутствуют нюансы, о которых вы не думали, когда решили стать полицейским и спасать человечество от зла. Что, как правило, злого умысла немного, куда больше человеческой слабости и порока. В иных печальных историях узнаешь себя. Но, как вы говорите, жить-то надо. Вот мы и начинаем помаленьку лгать. И окружающим, и самим себе.
Зажигалки Харри не нашел. Но если он сию минуту не закурит, то взорвется. Ему не хотелось думать о Биргере Холмене. Сейчас не время. Он почувствовал на зубах легкий сухой хруст, когда прокусил фильтр.
— Так как же назвался курьер?
— Вы спрашиваете так, словно знаете ответ, — заметила она.
— Роберт Карлсен, — произнес Харри и с силой потер лицо ладонями. — Конверт с инструкциями он передал вам двенадцатого октября.
Она подняла красивую бровь.
— Мы нашли его авиабилет. — Харри поежился. Ветер продувал его насквозь, будто он не человек, а призрак. — А по возвращении домой он ненароком занял место того, кого сам же обрек смерти. Смешно, правда?
Она подняла красивую бровь.
— Мы нашли его авиабилет. — Харри поежился. Ветер продувал его насквозь, будто он не человек, а призрак. — А по возвращении домой он ненароком занял место того, кого сам же обрек смерти. Смешно, правда?
Она не ответила.
— Одного я не пойму, — продолжал Харри. — Почему ваш сын не прекратил операцию, увидев по телевизору или прочитав в газете, что фактически убил заказчика, который должен был платить по счету.
— Он никогда не знает, кто заказчик и в чем состоит вина жертвы. Так лучше.
— Значит, если его поймают, он не сможет никого разоблачить?
— Так ему нет нужды раздумывать. Он просто делает свою работу, доверяясь правильности моего решения.
— И морально, и экономически?
Она пожала плечами:
— В данном случае, разумеется, знать имя заказчика было преимуществом. Но проблема в том, что после убийства он не вышел на связь с нами. Не знаю почему.
— Он не решается.
Она закрыла глаза, и Харри увидел, как напряглись мышцы узкого женского лица.
— Вы хотели, чтобы я отозвала моего исполнителя. Но теперь мне понятно, что это невозможно. Однако я назвала вам имя заказчика. Больше я ничего сделать не могу, пока он с нами не свяжется. А вы, Харри, выполните свою часть соглашения? Спасете моего мальчика?
Харри не ответил. Ворона вдруг взлетела с ветки, капли воды дождем посыпались на гравий.
— Думаете, ваш сын остановился бы, если бы понял, насколько плохи его шансы? — спросил Харри.
Она криво улыбнулась. Потом печально покачала головой.
— Почему нет?
— Потому что он бесстрашный и упорный. Весь в отца.
Харри посмотрел на эту худенькую женщину с гордо поднятой головой и подумал, что в последнем не уверен.
— Передайте привет Фреду. Я возьму такси до аэропорта.
Она смотрела на свои руки.
— Вы верите в Бога, Харри?
— Нет.
— И все же поклялись Его именем спасти моего мальчика.
— Да. — Харри поднялся.
Не вставая, она смотрела на него.
— Вы держите свое слово?
— Не всегда.
— Вы не верите в Бога. И в свое слово тоже. Что же тогда остается?
Он плотнее запахнул куртку.
— Скажите мне, во что вы верите, Харри.
— Я верю в следующее обещание. Что люди могут сдержать обещание, даже если нарушили предыдущее. Я верю в новое начало. Я наверняка не говорил… — Он знаком остановил проезжающее такси. — Но именно потому я и служу в полиции.
В такси Харри сообразил, что у него нет наличных. Хотя знал, что в аэропорту Плесо есть банкоматы, которые принимают карты VISA. Всю дорогу он вертел в пальцах двадцатикроновую монету. Мысли о монете, крутящейся по полу бара, и первой выпивке на борту самолета боролись между собой.
Уже брезжил рассвет, когда Юна разбудила машина, заехавшая во двор Эстгора. Он лежал, глядя в потолок. Ночь была долгая, холодная, и спал он мало.
— Кто это? — спросила Tea, которая еще секундой раньше крепко спала. В голосе сквозил страх.
— Наверняка сменщик полицейского, — ответил Юн.
Мотор смолк, хлопнули дверцы. Значит, их двое. Оба молчат. Безмолвные полицейские. Со стороны гостиной, где расположился охранник, донесся стук в дверь. Один раз. Потом второй.
— Почему он не открывает? — прошептала Tea.
— Тсс, — шикнул Юн. — Может, он вышел. В уборную.
Новый стук. Громкий, требовательный.
— Пойду открою, — сказал Юн.
— Погоди!
— Надо же их впустить. — Юн перелез через Tea, оделся.
Он открыл дверь в гостиную. В пепельнице на журнальном столике дымился окурок, на диване валялся шерстяной плед. Опять стук. Юн выглянул в окно, но машины не увидел. Странно. Он стал прямо перед дверью. Окликнул, не слишком решительно:
— Кто там?
— Полиция, — послышалось за дверью.
Возможно, Юн ошибался, но ему почудился странный акцент.
Новый стук, он вздрогнул. Протянул трясущуюся руку к дверной ручке. Глубоко вздохнул и рывком открыл дверь.
Он словно налетел на упругую водяную стену, когда ледяной ветер ударил в лицо, а слепящий свет низкого утреннего солнца заставил его невольно зажмуриться. На крыльце он увидел два силуэта.
— Вы смена? — спросил Юн.
— Нет, — ответил знакомый женский голос. — Все закончилось.
— Закончилось? — удивленно переспросил Юн, заслоняя глаза рукой. — Ах, это вы! Здравствуйте!
— Да, я, — сказала женщина. — Можете собираться, мы отвезем вас домой.
— Почему?
Она рассказала почему.
— Юн! — окликнула из спальни Tea.
— Минутку! — Юн прошел к Tea, оставив дверь открытой.
— Кто там? — спросила Tea.
— Она меня допрашивала, — сказал Юн. — Туриль Ли. И с ней парень, по-моему, тоже по фамилии Ли. Они говорят, что Станкич мертв. Застрелен сегодня ночью.
Полицейский, который их охранял, вернулся из уборной, собрал свои вещи и уехал. А спустя десять минут Юн закинул сумку на плечо, закрыл дверь и повернул ключ в замке. По своим следам прошел по глубокому снегу вдоль стены, отсчитал пять досок и повесил ключ на крючок, скрытый под обшивкой. Потом следом за остальными поспешил к красному «фольксвагену-гольфу», который стоял с работающим движком, выпуская белый конденсат. Он втиснулся на заднее сиденье, рядом с Tea. Машина тронулась с места, он обнял девушку за талию, потом наклонился вперед:
— А как все произошло на контейнерном складе сегодня ночью?
Полицейская Туриль Ли взглянула на напарника, Улу Ли, сидевшего рядом на пассажирском месте.
— Говорят, Станкич вроде как схватился за оружие, — сказал Ула Ли. — В смысле, так показалось снайперу из спецназа.
— А на самом деле не хватался?
— Смотря что считать оружием. — Ула покоился на Туриль Ли, которая с трудом сохраняла серьезность. — Когда его перевернули, оказалось, ширинка расстегнута, хозяйство наружу. Как видно, он просто хотел отлить.
Туриль Ли кашлянула и разом помрачнела.
— Все это сугубо между нами, — поспешно добавил Ула Ли. — Вы же понимаете, да?
— Вы хотите сказать, что вот так просто застрелили его? — недоверчиво вырвалось у Tea.
— Не мы, — сказала Туриль Ли. — Снайпер из спецназа.
— Они считают, Станкич что-то услышал и повернул голову, — сказал Ула. — Пуля вошла за ухом и вышла там, где был нос. Снип-снап-снурре… хе-хе…
Tea посмотрела на Юна.
— Ему бы не помешало иметь боеприпасы, — задумчиво обронил Ула. — Скоро сам его увидишь, Карлсен. Хорошо бы тебе его опознать.
— В любом случае это было бы очень непросто, — сказал Юн.
— Да, мы слышали. — Ула покачал головой. — Эта… как ее… пантомимическая физиономия. Полная чепуха, по-моему. Но все это между нами, ясно?
Некоторое время царило молчание.
— А вы совершенно уверены, что это он? — спросила Tea. — В смысле, лицо-то изуродовано.
— Они опознали куртку, — сказал Ула.
— И всё?
Ула и Туриль переглянулись.
— Да нет, — сказала Туриль. — На куртке и на осколке стекла в кармане засохла кровь. Сейчас сравнивают ее с кровью Халворсена.
— Все позади, Tea. — Юн притянул девушку поближе к себе. Она положила голову ему на плечо, он почуял запах ее волос. Скоро он сможет поспать. Долго. Между спинками сидений виднелась рука Туриль Ли на руле. Она взяла вправо, к обочине узкой дороги, чтобы разминуться с белым электромобильчиком, таким же, какой королевская семья подарила Армии спасения.
Глава 25 Воскресенье, 20 декабря. Прощение
Диаграммы и цифры на экранах, ритмичный писк счетчика сердечных сокращений создавали иллюзию, что все под контролем.
Рот и нос Халворсена прикрывала маска, на голове что-то вроде шлема — как пояснил врач, регистратор изменений мозговой активности. Веки темные, с тонкой сеточкой жилок. Харри вдруг подумал, что никогда этого не видел. Никогда не видел Халворсена с закрытыми глазами. Они всегда были открыты. За спиной отворилась дверь. Беата.
— Наконец-то, — сказала она.
— Я прямо с самолета, — прошептал Харри. — Он выглядит как спящий летчик-истребитель.
Только увидев вымученную улыбку Беаты, он понял зловещий смысл метафоры. Мозги отупели, иначе бы он выбрал другую. Или же просто промолчал. Он вообще кое-как сохранял лицо потому только, что перелет из Загреба в Осло занимает всего полтора часа, а стюардесса, разносившая выпивку, обслуживала других пассажиров и лишь под конец заметила лампочку возле его сиденья.
Они вышли из палаты, сели в уголке отдыха в конце коридора.
— Что нового? — спросил Харри.
Беата провела ладонью по лицу.
— Врач, который осматривал Софию Михолеч, позвонил мне вчера вечером. Кроме синяка на лбу, никаких других травм он не обнаружил, и, по его словам, синяк, возможно, вправду получен от удара о дверь. Еще он сказал, что очень серьезно относится к врачебной тайне, но жена убедила его, что он должен нарушить ее, так как дело идет об очень серьезном расследовании. Он взял у Софии кровь на анализ, который не выявил никаких отклонений от нормы, пока он чисто интуитивно не попросил проверить уровень хорионического гонадотропина. Сомнений практически нет. — Беата прикусила губу.