— Ты, как всегда, прав. — Харри поднял стакан. — Поэтому надо по-быстрому его допить.
Эуне встал:
— Если ты хочешь побеседовать о своем пьянстве, прошу, как обычно, ко мне в контору. Консультация закончена, чай за твой счет.
— Погоди, — сказал Харри. — Вот. — Он повернулся и отставил недопитый стакан с пивом на пустой соседний столик. — Это мой фокус. Я прекращаю запой пол-литровым стаканом пива, который выпиваю за час. Маленький глоток каждые две минуты. Как снотворное. Потом иду домой и со следующего дня трезв как стеклышко. Я хотел поговорить с тобой о нападении на Халворсена.
Эуне помедлил. И опять сел.
— Ужасная история. Мне сообщили подробности.
— И что ты видишь?
— Смутно угадываю, Харри. Смутно угадываю, с трудом. — Эуне оживленно кивнул официантке, которая принесла чай. — Но, как тебе известно, угадываю я хоть и смутно, однако лучше других моих коллег-лоботрясов. А вижу я, во всяком случае, некие сходства между этим нападением и убийством Рагнхильд Гильструп.
— Выкладывай.
— Огромная глубинная ярость, выплеснувшаяся наружу. Насилие, обусловленное сексуальной фрустрацией. Вспышки ярости, типичные для личности в пограничном состоянии.
— Да, только вот эта личность, судя по всему, способна контролировать свою ярость. Так как постаралась не оставить следов на местах преступлений.
— Хорошее замечание. Возможно, мы имеем дело с насильственным преступником, движимым яростью, — или с «лицом, применяющим насилие», как настоятельно рекомендуют их называть дамы-психологи, — который в обычной жизни выглядит вполне уравновешенным, прямо-таки деликатным. Недавно в «Американ джорнал оф сайколеджи» опубликовали статью о таких людях, о тех, кому присуща так называемая slumbering rage.[51] Я называю их доктор Джекиль и мистер Хайд. И когда мистер Хайд пробуждается… — Эуне погрозил указательным пальцем и отпил глоток чаю, — всё, Страшный суд и конец света. Если ярость вырывается наружу, они ее уже не контролируют.
— Не очень-то хорошее качество для профессионального киллера.
— Безусловно. К чему ты клонишь?
— В убийстве Рагнхильд Гильструп и в нападении на Халворсена Станкич выпадает из стиля. Здесь что-то ненормальное. И непохожее на убийство Роберта Карлсена и другие эпизоды, о которых сообщил Европол.
— Яростный и психически лабильный наемный киллер? Н-да. Впрочем, встречаются ведь психически лабильные пилоты и операторы АЭС. Не каждый работает там, где надо бы, понимаешь?
— С чем тебя и поздравляю.
— Вообще-то я вовсе не имел в виду тебя. Ты знаешь, что тебе свойственны кой-какие нарциссические черты, инспектор?
Харри улыбнулся.
— Хочешь рассказать мне, почему стыдишься? — спросил Эуне. — Думаешь, Халворсен пострадал по твоей вине, да?
Харри откашлялся.
— Так или иначе, именно я велел ему охранять Юна Карлсена. И именно я должен был научить его, где в таких случаях надо держать оружие.
Эуне кивнул:
— Стало быть, во всем виноват ты. Как обычно.
Харри отвернулся, обвел взглядом ресторан. Лампы замигали, и немногие посетители, послушно допив пиво, надевали шарфы и шапки. Харри положил на стол сотенную купюру и ногой выдвинул из-под стула сумку.
— Шабаш. До следующего раза, Столе. После Загреба я еще не заходил домой, пойду спать.
Следом за Эуне Харри пошел к двери и все-таки сумел не посмотреть на стакан с остатками пива на столике за спиной.
Собираясь отпереть дверь квартиры, Харри увидел разбитое стекло и громко чертыхнулся. Второй взлом за год. Он отметил, что взломщик заклеил стекло, чтобы не привлекать внимания соседей. Однако не вынес ни стереоустановку, ни телевизор. Понятно, модели-то не этого года. И даже не прошлого. А других ценностей, которые легко сбыть с рук, в квартире не нашлось.
Кто-то трогал бумаги на журнальном столике. Пройдя в ванную, Харри увидел, что в аптечном шкафчике над раковиной тоже кто-то копался, так что нетрудно понять, что здесь орудовал наркоман.
Он несколько удивился, глядя на тарелку на кухонном столе и банки из-под рагу в мусорном ведре под мойкой. Бедолага поел, чтобы утешиться?
Улегшись в постель, он почувствовал, что голова наверняка разболится, но все-таки надеялся заснуть, поскольку действие «лекарства» пока не кончилось. Сквозь щелку в занавесках до самой кровати тянулась полоска лунного света. Он ворочался в ожидании призраков. Слышал, как они шуршат, стало быть, вот-вот явятся. Конечно, это просто пьяная паранойя, но ему чудилось, будто постель пахнет кровью и смертью.
Глава 27 Понедельник, 21 декабря. Ученик
На дверь комнаты совещаний кто-то повесил рождественский венок.
За закрытой дверью подходило к концу заключительное совещание следственной группы.
Харри, потея в тесном темном костюме, стоял перед собравшимися.
— Поскольку и исполнителя, Станкича, и заказчика, Роберта Карлсена, нет в живых, по окончании этого совещания данная следственная группа прекращает работу, — сказал он. — Иначе говоря, большинство из вас в этом году смогут отдохнуть на Рождество. Но я хочу попросить Хагена выделить кого-нибудь из вас для продолжения расследования. Вопросы есть? Да, Туриль?
— Ты говоришь, контактное лицо Станкича в Загребе подтвердило наше подозрение, что Роберт Карлсен заказывал убийство Юна. Кто и как беседовал с этим лицом?
— В такие детали я, увы, вдаваться не могу, — ответил Харри, игнорируя выразительный взгляд Беаты и чувствуя, как по спине течет пот. Не из-за вопроса и не из-за костюма, а оттого, что он трезв. — О'кей. Следующая наша задача — выяснить, с кем заодно действовал Роберт Карлсен. В течение дня я свяжусь со счастливчиками, которым будет позволено в этом участвовать. Хаген проводит сегодня пресс-конференцию и сейчас обдумывает, что надо будет говорить. — Харри махнул рукой. — Всё, возвращайтесь к своим бумаженциям.
— Эй! — воскликнул Скарре, перекрывая шарканье стульев. — А праздновать не будем?
Шум утих, все смотрели на Харри.
— Вообще-то, — тихо сказал Харри, — я не знаю, что нам праздновать, Скарре. Что три человека убиты? Что заказчик все еще на свободе? Или что один из наших лежит в коме?
Харри смотрел на собравшихся, не делая поползновений нарушить неловкое молчание.
Когда комната опустела, Скарре подошел к Харри, который складывал в папку свои заметки, набросанные в шесть утра.
— Извини, — сказал Скарре. — Плохая идея.
— Ничего, — ответил Харри. — Ты ведь хотел как лучше.
Скарре кашлянул.
— Ты редко надеваешь костюм.
— В двенадцать состоятся похороны Роберта Карлсена, — не поднимая головы, сказал Харри. — Надо поглядеть, кто там будет.
— Понятно. — Скарре переминался с ноги на ногу.
Харри перестал листать бумаги.
— Что-то еще, Скарре?
— Да. Просто я подумал, что у многих в отделе есть семьи и им хочется отпраздновать Рождество дома, а я холостяк и…
Харри хмыкнул.
— Короче, я вызываюсь добровольно.
— Добровольно?
— В смысле, я охотно продолжу работу над этим делом. Если, конечно, ты не против, — быстро добавил он.
Харри пристально смотрел на него.
— Я знаю, ты меня недолюбливаешь.
— Дело не в этом. Я уже решил, кто продолжит со мной работу. И выбрал тех, кого считаю лучшими, а не тех, кого люблю.
Скарре пожал плечами, кадык у него ходил вверх-вниз.
— Что ж, по крайней мере честный ответ. Счастливого Рождества. — Он пошел к двери.
— Поэтому, — продолжал Харри, складывая бумаги в папку, — ты займешься проверкой банковских счетов Роберта Карлсена. Посмотри, какие поступления были за последние полгода, нет ли там нерегулярностей.
Скарре замер, потом с удивлением обернулся.
— То же самое проделаешь со счетами Алберта и Мадса Гильструпов. Все ясно, Скарре?
Магнус Скарре с жаром кивнул.
— Кроме того, проверь в «Теленор», имели ли место в означенный период телефонные переговоры между Робертом и Гильструпом. Да, поскольку Станкич забрал мобильный телефон Халворсена, глянь заодно, не было ли звонков с его номера. О разрешении на проверку банковских счетов поговори с полицейским юристом.
— Это ни к чему, — возразил Скарре. — По новой инструкции мы имеем постоянное право контроля.
— Вот как. — Харри серьезно посмотрел на него. — Неплохо, когда рядом есть сотрудник, читающий инструкции.
С этими словами он вышел из комнаты.
Роберт Карлсен не имел офицерского звания, но, поскольку погиб на посту, было решено похоронить его на Западном кладбище, там, где хоронили офицеров Армии спасения. После церемонии, как обычно, состоятся поминки в казармах, в районе Майорстюа.
Когда Харри вошел в часовню, Юн, сидевший вместе с Tea на передней скамье, обернулся. Рядом с ними на скамье никого не было, и Харри понял так, что родители Роберта не приехали. На мгновение он перехватил взгляд Юна, и Юн кивнул, коротко и серьезно, но в глазах читалась благодарность.
В остальном часовня, как и ожидалось, была полна народу. Большинство в форме Армии спасения. Харри заметил Рикарда и Давида Экхоффа. А рядом с командиром — Гуннара Хагена. Стервятники из СМИ тоже тут как тут. В эту самую минуту возле него уселся Рогер Йеннем и спросил, не знает ли он, почему нет премьер-министра, хотя сообщали, что он будет присутствовать.
— Спроси в его канцелярии, — ответил Харри, прекрасно зная, что утром в канцелярию премьера поступил конфиденциальный звонок от руководства полицейского управления, сообщивший о возможной роли Роберта Карлсена в убийстве. Тем не менее было решено, что главе правительства следует отдать предпочтение другим важным встречам.
Командиру Давиду Экхоффу тоже позвонили из полиции, что вызвало вспышку паники в штаб-квартире, особенно потому, что одна из ключевых фигур в подготовке похорон, его дочь Мартина, утром сказалась больной и на работу не вышла.
В итоге командир решительно заявил, что человек невиновен, пока неопровержимо не доказано обратное. А кроме того, добавил он, уже слишком поздно, церемония должна состояться. Премьер-министр, кстати, заверил, что на завтрашнем рождественском концерте будет присутствовать непременно.
— А вообще? — шепнул Йеннем. — Что нового в расследованиях по убийствам?
— Вас же предупредили, — сказал Харри. — Вся информация для СМИ — через Хагена или пресс-атташе.
— Так они же молчат.
— Стало быть, знают свое дело.
— Да брось ты, Холе, я ведь чую, что-то происходит. Полицейский, которого порезали на Гётеборггата, как-то связан с киллером, которого вы кокнули вчера ночью?
Харри покачал головой — то ли отрицательно, то ли в смысле «без комментариев».
Орган умолк, разговоры мгновенно стихли, вперед вышла девушка с дебютным альбомом, запела известный псалом, с покоряющим чувством, даже слегка со слезой в голосе, и завершила руладой, какой позавидовала бы сама Мерайа Кэри. На секунду Харри захлестнуло прямо-таки неодолимое желание выпить. Однако тут певица закрыла рот и скорбно склонила голову под дождем фотовспышек. Менеджер ее довольно улыбнулся. Из полиции ему явно не звонили.
Затем к собравшимся обратился Экхофф, который говорил о мужестве и жертвах.
Харри не мог сосредоточиться. Смотрел на гроб и думал о Халворсене. И о матери Станкича. А когда закрывал глаза — о Мартине.
Выносили гроб шестеро офицеров. Впереди — Юн и Рикард.
Юн поскользнулся на повороте дорожки.
Харри ушел, когда остальные еще стояли у могилы. Зашагал по безлюдному кладбищу в сторону Фрогнерпарка и внезапно услышал за спиной хруст снега.
Сперва он подумал, что там кто-то из журналистов, но, услышав частое, возбужденное дыхание, автоматически резко обернулся.
Оказалось, Рикард, который мгновенно остановился.
— Где она? — едва переводя дух, просипел он.
— Кто?
— Мартина.
— Я слышал, ей нездоровится.
— Да, нездоровится. — Грудь у Рикарда ходила ходуном. — Только вот дома ее нет. И ночью не было.
— Откуда ты знаешь?
— Не смей!.. — выкрикнул Рикард словно от боли, лицо его исказилось, будто он не контролировал собственную мимику. Потом он глубоко вздохнул и огромным усилием воли взял себя в руки. — Не смей! — прошептал он. — Я же знаю. Ты обманул ее. Запятнал. Она у тебя в квартире, верно? Но ты не можешь…
Рикард шагнул к Харри, тот машинально вынул руки из карманов.
— Послушай, я понятия не имею, где Мартина.
— Врешь! — Рикард сжал кулаки, и Харри, сообразив, что необходимо срочно найти правильные, успокаивающие слова, сказал:
— Сейчас тебе нужно принять в расчет кой-какие соображения, Рикард. Я не особенно проворный, но вешу девяносто пять кило, и мне случалось пробить кулаком дубовую дверь. А согласно статье сто двадцать семь Уголовного кодекса, применение силы против должностного лица при исполнении карается как минимум шестью месяцами тюрьмы. Иначе говоря, ты рискуешь попасть в больницу. И в тюрьму.
Рикард свирепо смотрел на него.
— Мы еще увидимся, Харри Холе, — бросил он, повернулся и по снегу между надгробиями поспешил к церкви.
Имтиаз Рахим был в плохом настроении. Он только что повздорил с братом из-за того, стоит ли развесить на стене за кассой рождественские украшения. Имтиаз считал, что вполне достаточно продавать рождественские календари, свинину и другие христианские товары, незачем гневить Аллаха, соблюдая еще и эти обычаи неверных. Что скажут покупатели-пакистанцы? Но брат полагал, что надо думать о других клиентах. К примеру, о тех, что живут в доме напротив. Разве плохо придать колониальному магазину легкий оттенок христианства, в нынешнее-то время? Имтиаз все-таки одержал в жарком споре верх, но радости не испытывал.
Вот почему он тяжело вздохнул, когда колокольчик над дверью пронзительно звякнул и в магазин вошел высокий широкоплечий мужчина в темном костюме, направившийся прямо к кассе.
— Полиция, инспектор Харри Холе, — сказал вновь пришедший, и на миг у Имтиаза мелькнула паническая мысль, уж нет ли в Норвегии закона, обязующего все магазины развешивать рождественские украшения.
— Несколько дней назад тут, возле магазина стоял попрошайка, — продолжал полицейский. Рыжеволосый, вот с такими усами. — Он провел пальцем по верхней губе и вниз к подбородку.
— Да, — сказал Имтиаз, — я его знаю. Он нам бутылки сдает.
— Как его зовут?
— Кляча. Или Бутылконос.
— Почему?
Имтиаз засмеялся. Настроение резко улучшилось.
— Так ведь он клянчит, верно? И бутылки носит…
Харри кивнул.
Имтиаз пожал плечами:
— Это мне племянник рассказал…
— Неплохая шутка. А имя?
— Не знаю. Зато знаю, где его можно найти.
Эспен Касперсен, как обычно, сидел с целой стопкой книг в Дайкманской библиотеке на Хенрик-Ибсенс-гате, 1, когда вдруг заметил, что рядом кто-то стоит, и поднял голову.
— Холе, полиция, — сказал этот человек, усаживаясь по другую сторону длинного стола.
Эспен обратил внимание, что девушка на дальнем конце стола покосилась на них. Иной раз новые сотрудники просили его перед уходом открыть сумку. И дважды к нему подходили люди, просили уйти, потому что от него жутко воняет и они не могут сосредоточиться. Однако полиция обращалась к нему впервые. В смысле, здесь, а не когда он попрошайничал на улице.
— Что читаем? — спросил полицейский.
Касперсен пожал плечами. Он сразу понял, что рассказывать полицейскому о своем проекте — напрасная трата времени.
— Сёрен Кьеркегор? — Полицейский прищурясь глядел на корешки. — Шопенгауэр. Ницше. Философия. Философ, стало быть?
Эспен Касперсен фыркнул:
— Я ищу правильный путь. А тут не обойтись без размышлений о том, что значит быть человеком.
— Разве это не означает, что ты философ?
Эспен Касперсен взглянул на него. Пожалуй, он его недооценил.
— Я говорил с бакалейщиком с Гётеборггата, — сказал полицейский. — По его словам, ты сидишь тут каждый день. А все остальное время попрошайничаешь на улицах.
— Таков мой выбор в жизни.
Полицейский достал блокнот, и Эспен Касперсен в ответ на его вопрос назвал свое полное имя и адрес местожительства — у двоюродной бабки на Хагегата.
— А профессия?
— Монах.
Эспен Касперсен удовлетворенно отметил, что полицейский даже бровью не повел, только кивнул:
— Ладно, Эспен. Наркотики ты не употребляешь, так почему попрошайничаешь?
— Потому что моя миссия — быть людям зеркалом, чтобы они могли посмотреть на себя и увидеть как большое, так и мелкое.
— И что же, по-твоему, большое?
Эспен уныло вздохнул, словно устал повторять очевидное:
— Милосердие. Делиться, помогать ближнему. Библия чуть не на каждом шагу твердит об этом. Но фактически приходится долго искать, пока найдешь что-нибудь о добрачных половых сношениях, об аборте, гомосексуализме и праве женщин выступать на собраниях. Однако фарисеям куда проще громогласно рассуждать о второстепенном в Библии, нежели говорить и делать то большое и важное, к чему настоятельно призывает Писание: отдавать половину имения своего тому, кто не имеет ничего. Каждый день тысячи людей умирают, не услышав слова Божия, потому как эти христиане крепко держатся за свое земное достояние. Я даю им шанс задуматься об этом.
Полицейский кивнул.
Эспен Касперсен помедлил, потом спросил:
— А как ты узнал, что я не наркоман?
— Я видел тебя несколько дней назад на Гётеборггата. Ты попрошайничал, а я шел мимо с парнем, который дал тебе монету. Но ты взял ее и со злостью швырнул ему вдогонку. Наркоман никогда бы этого не сделал, даже с самой мелкой монетой.