— Ну и что? Рикард просто покладистый.
— Да, покладистый и расторопный. Трудолюбивый и серьезный. Я лишь хочу убедиться, что у него достаточно твердости и мужества, необходимых для важной руководящей должности.
— Все говорят, что должность получит Юн.
Давид Экхофф едва заметно усмехнулся, глядя на свои руки.
— Вот как? Вообще-то я ценю, что ты защищаешь Рикарда.
Мартина смотрела на дорогу, но чувствовала на себе взгляд отца, когда он продолжил.
— Ты же знаешь, наши семьи связывает многолетняя дружба. Они хорошие люди. С прочными корнями в Армии.
Мартина шумно вздохнула, подавляя досаду.
Для этой работы нужна всего одна пуля.
Тем не менее он снарядил обойму полностью. Во-первых, при полной обойме оружие идеально сбалансировано. А во-вторых, вероятность осечки сводится к минимуму. Шесть пуль в обойме, одна — в патроннике.
Он надел плечевую кобуру. Купил подержанную, кожа была мягкая, пахла солью и горечью пота и ружейного масла. Пистолет лежал как надо. Став перед зеркалом, он надел пиджак. Ничего не заметно. Крупнокалиберные пистолеты стреляют прицельнее, но ведь он занимается не снайперской стрельбой. Штормовка. Затем пальто. Шапку он сунул в карман, проверил, не забыл ли положить во внутренний карман красную шейную косынку.
Посмотрел на часы.
— Твердость, — сказал Гуннар Хаген. — И мужество. Эти два качества я считаю самыми главными для моих инспекторов.
Харри не ответил. Решил, что это, пожалуй, не вопрос. Обвел взглядом кабинет, где часто сидел вот как сейчас. Не считая фразы о том, что комиссар говорит инспектору, как обстоит на самом деле, все здесь теперь по-другому. Исчезли кипы мёллеровских бумаг, альбомы с Утенком Дональдом и K°, засунутые на полку среди кодексов и полицейских инструкций, большая фотография семьи и еще большая — золотистого ретривера, которого дети когда-то получили в подарок и давно забыли, потому что девять лет назад он умер, но Бьярне Мёллер до сих пор горевал о нем.
Чистый стол с компьютерным монитором и клавиатурой, маленькая серебряная подставка с обломком белой косточки и локти Гуннара Хагена, на которые тот как раз оперся, устремив на Харри взгляд из-под навесов бровей.
— Есть, однако, и третье качество, на мой взгляд еще более важное, Холе. Отгадайте какое.
— Не знаю, — безучастным тоном отозвался Харри.
— Дисциплина. Дис-цип-ли-на.
Комиссар произнес это слово с нажимом, по слогам, и Харри ожидал чуть ли не лекции о его этимологии. Но Хаген встал и с важным видом, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, вроде как метил территорию, что Харри показалось смешноватым.
— Я говорю об этом с каждым в подразделении, лицом к лицу, чтоб было ясно, чего я ожидаю.
— В отделе.
— Простите?
— Нас тут никогда не называли подразделением. Хотя должность раньше именовалась «начальник полицейского подразделения». Это так, для информации.
— Спасибо, я учту, инспектор. На чем я остановился?
— На дис-цип-ли-не.
Хаген пробуравил Харри взглядом. Тот и бровью не повел, и Хаген снова прошелся по комнате.
— Последние десять лет я читал лекции в Высшем военном училище. Моя специальность, в частности, Бирманская операция. Полагаю, Холе, вы удивлены и спрашиваете себя, как это может быть связано с моей здешней работой.
— Верно. — Харри почесал ногу. — Вы читаете во мне как в открытой книге, шеф.
Хаген провел пальцем по подоконнику и недовольно поморщился.
— В тысяча девятьсот сорок втором году без малого сто тысяч японских солдат завоевали Бирму. А Бирма вдвое больше Японии и в то время была оккупирована британскими войсками, намного превосходящими японцев в живой силе и технике. — Хаген поднял вверх запачканный палец. — Но в одном японцы обладали превосходством, и это одно позволило им одолеть англичан и индийских наемников. Дисциплина. Японцы шли на Рангун, сорок пять минут марша, пятнадцать минут сна. Ложились прямо на дорогу, не снимая вещмешков, ногами в направлении марша. Чтобы, проснувшись, не очутиться в канаве и не двинуть в другую сторону. Направление очень важно, Холе. Понимаете?
Харри догадался, что последует дальше:
— Думаю, в итоге они дошли до Рангуна, шеф.
— Именно. Все. Потому что действовали, как приказано. Мне вот как раз сообщили, что вы брали ключи от квартиры Тома Волера. Это верно, Холе?
— Заглянул на минутку, шеф. Из чисто терапевтических соображений.
— Надеюсь. Дело закрыто. Вынюхивать в квартире Волера — напрасная трата времени, а кроме того, это идет вразрез с приказом, который вы ранее получили от начальника уголовной полиции, а теперь и от меня. Полагаю, мне незачем расписывать последствия неподчинения приказу, замечу только, что японские офицеры расстреливали солдат, которые пили воду в неурочное время. Не из садизма, а потому, что дисциплина есть оперативное удаление раковой опухоли. Ясно, Холе?
— Ясно… ну то есть абсолютно ясно, шеф.
— У меня пока все, Холе. — Хаген сел в кресло, достал из ящика какой-то документ, начал внимательно читать, словно Харри уже вышел из кабинета, и, подняв голову, с удивлением обнаружил, что тот по-прежнему стоит перед ним. — Есть вопросы, Холе?
— Гм, я просто подумал. Разве японцы не проиграли войну?
После ухода Харри Гуннар Хаген еще долго сидел, устремив невидящий взгляд в свои бумаги.
Ресторан был заполнен наполовину. Как и накануне. В дверях его встретил красивый молодой официант, голубоглазый, с белокурыми кудрями. До того похожий на Джорджи, что он на мгновение замер, не сводя с него глаз. И сообразил, что выдал себя, когда на губах официанта заиграла широкая улыбка. Вешая пальто и штормовку на крючок в гардеробе, он чувствовал на себе взгляд официанта.
— Your name?[10] — спросил официант.
Он невнятно ответил.
Длинным тонким пальцем официант провел по странице блокнота с заказами.
— Igotmyfingeronyounow,[11] — сказал официант, голубые глаза сверлили его, пока он не покраснел.
На вид ресторан не особенно изысканный, но если он в уме прикинул правильно, то цены в меню вполне приемлемые. Заказал пасту и стакан воды. Проголодался. А сердце стучало ровно и спокойно. Остальные посетители разговаривали между собой, улыбались, смеялись, будто с ними ничего не может случиться. Его всегда удивляло, что ничего не заметно, что вокруг него нет черного ореола, что от него не веет ни холодом, ни запахом тлена.
Точнее, другим ничего не заметно.
Снаружи часы на ратуше шесть раз вызвонили свои три ноты.
— Уютное место, — сказала Tea, оглядываясь по сторонам. Ресторан был вполне обозримый, столик стоял у окна, выходящего на улицу. Из скрытых динамиков доносилась едва внятная медитативная музыка в стиле нью-эйдж.
— Я хотел поужинать в особенной обстановке, — сказал Юн, открыв меню. — Что ты будешь?
Взгляд Tea нерешительно скользил по строчкам меню.
— Прежде всего закажу воды.
Tea пила много воды. Юн знал, что это каким-то образом связано с диабетом и почками.
— Вправду нелегко выбрать, — сказала она. — Все выглядит заманчиво.
— Но ведь все меню не съешь.
— Да…
Юн сглотнул. Реплика вырвалась у него нечаянно. Он украдкой посмотрел на Tea. Она явно ничего не заметила.
Внезапно она подняла голову:
— Собственно, что ты имел в виду?
— О чем ты?
— Ну, насчет всего меню. Ты пытался что-то сказать, Юн. Я же знаю тебя. Что именно?
Он пожал плечами.
— Мы ведь договорились, что еще до помолвки все друг другу расскажем, верно?
— И что?
— Ты на самом деле рассказала мне… все?
Она с досадой вздохнула:
— Конечно, Юн. У меня ни с кем ничего не было. В таком смысле.
Однако в ее взгляде, в ее лице он заметил что-то, чего прежде не видел. Маленькая мышца у рта напряглась, глаза потемнели, словно закрылась бленда. И он не сдержался:
— И с Робертом тоже?
— Что?
— С Робертом. Я помню, как вы флиртовали в то первое лето в Эстгоре.
— Мне было четырнадцать, Юн!
— Ну и что?
Сперва в ее взгляде сквозило недоверие. Потом он как бы ушел вовнутрь, погас, она отдалилась от него. Юн взял ее руку в свои, наклонился к ней, прошептал:
— Прости меня, прости, Tea. Сам не знаю, что на меня нашло. Я… Давай забудем мой вопрос, ладно?
— Что будете заказывать?
Оба посмотрели на официанта.
— На закуску свежую спаржу, — сказала Tea, отдавая ему карточку. — И шатобриан с белыми грибами.
— Прекрасный выбор. Можно порекомендовать вам отличное и подходящее красное вино, которое мы только что получили?
— Порекомендовать можно, но я предпочитаю воду — лучезарно улыбнулась Tea. — Много воды.
— Прекрасный выбор. Можно порекомендовать вам отличное и подходящее красное вино, которое мы только что получили?
— Порекомендовать можно, но я предпочитаю воду — лучезарно улыбнулась Tea. — Много воды.
Юн взглянул на нее. Восхищаясь ее способностью скрывать свои чувства.
Когда официант ушел, она устремила взгляд на Юна:
— Если ты закончил допрос, то как насчет тебя самого?
Юн криво усмехнулся, покачал головой.
— У тебя никогда не было подружки. Даже в Эстгоре.
— А знаешь почему? — Юн накрыл ее руку ладонью.
Она мотнула головой.
— Потому что тем летом я влюбился в одну девочку. — Юн посмотрел ей в глаза. — Ей было всего четырнадцать. С тех пор я ее и люблю.
Он улыбнулся, Tea тоже улыбнулась и снова вышла из своего убежища, к нему.
— Вкусный суп, — сказал министр социального обеспечения командиру Давиду Экхоффу. Но достаточно громко, чтобы услышали журналисты.
— Наш собственный рецепт, — заметил командир. — Несколько лет назад мы выпустили поваренную книгу и подумали, что вы, господин министр, вероятно… — Он сделал знак Мартине, та подошла и положила книгу возле тарелки министра. — … найдете ей применение, если захотите дома приготовить вкусный и питательный обед.
Немногие журналисты и фотографы, присутствующие в кафе «Маяк», зашушукались. В остальном народу было мало, несколько пожилых мужчин из приюта, заплаканная дама в пальто да наркоман с кровоточащей ссадиной на лбу, дрожавший как осиновый лист, потому что боялся подняться на второй этаж, в армейский медпункт. Малолюдность не вызывала удивления. Обычно «Маяк» в эту пору закрыт. Поскольку же утренний визит не вписался в распорядок дня министра, он не увидел, как многолюдно здесь бывает обычно. Все это командир ему объяснил. Добавив, насколько эффективно ведутся дела и сколько это стоит. Министр только кивал, не забывая исправно орудовать ложкой.
Мартина взглянула на часы. Без четверти семь. Секретарь министра сказал, что в 19.00 они должны уйти.
— Спасибо за вкусный ужин, — поблагодарил министр. — Мы успеем познакомиться с кем-нибудь из посетителей?
Пресс-секретарь кивнула.
Кокетство, подумала Мартина. Конечно же они успеют поздороваться с посетителями, ведь затем и пришли. Не затем, чтобы выделить деньги. Это можно сделать и по телефону. Но чтобы пригласить прессу и представить общественности министра, который общается с нуждающимися, ест суп, за руку здоровается с наркоманами и слушает их, с сочувствием и вниманием.
Пресс-секретарь знаком показала фотографам, что можно снимать. Точнее, проследила, чтобы они сделали фото.
Министр встал, застегнул пиджак и обвел взглядом помещение. Мартина догадывалась, что он прикидывает три возможности выбора. Двое пожилых мужчин выглядели как обычные обитатели приюта для престарелых и вряд ли годятся для газеты: министр здоровается с таким-то наркоманом или с такой-то проституткой. Наркоман со ссадиной, похоже, не в себе, да и вообще это уже перебор. А вот женщина… С виду обычная гражданка, из тех, с кем каждый может себя отождествить и кому хочется помочь, тем более узнав ее душераздирающую историю.
— Вы цените возможность приходить сюда? — спросил министр, протягивая руку.
Женщина подняла на него глаза. Министр назвал свое имя.
— Пернилла… — в свою очередь начала женщина, но министр перебил:
— Достаточно одного имени, Пернилла. Здесь присутствуют журналисты, знаете ли. Они нас сфотографируют, вы не против?
— Холмен, — сказала женщина и деликатно высморкалась в платок. — Пернилла Холмен. — Она показала на стол, где у одной из фотографий горела свеча. — Я здесь из-за моего сына. Вы не могли бы оставить меня в покое?
Мартина задержалась возле женщины, меж тем как министр со свитой поспешно ретировался. Она заметила, что он все же отошел к двум старикам.
— Мне жаль, что с Пером так случилось, — тихо сказала Мартина.
Женщина подняла к ней лицо, опухшее от слез. И от таблеток, подумала Мартина.
— Ты знала Пера? — прошептала она.
Мартина предпочитала правду. Даже неудобную. Не по причине воспитания, а потому, что обнаружила: по большому счету так легче жить. Но в дрожащем от слез голосе сквозила мольба. Мольба о том, чтобы кто-нибудь сказал, что ее сын был не только роботом-героинщиком, бременем, от которого общество наконец избавилось, а человеком, которого кто-то знал, с которым дружил и которого, может быть, даже любил.
— Госпожа Холмен, — помедлив, сказала Мартина, — я его знала. Он был хороший парень.
Пернилла Холмен дважды мигнула, не говоря ни слова. Попыталась улыбнуться, но получались только гримасы. Сумела прошептать «спасибо», и по щекам вновь покатились слезы.
Мартина увидела, что командир машет ей, но села рядом с Перниллой Холмен.
— Они… они забрали моего мужа, — выдавила та сквозь рыдания.
— Что?
— Полиция. Они говорят, это он сделал.
Когда Мартина отошла от Перниллы Холмен, она думала о долговязом светловолосом полицейском. Он казался таким искренним, когда говорил, что ему есть дело до Пера. Ее охватил гнев. И замешательство. Поскольку она не совсем понимала, почему так злится на человека, которого совершенно не знает. Глянула на часы. Без пяти семь.
Харри сварил рыбный суп. К пакетику «Фундуса» добавил молока и кусочки рыбной запеканки. Плюс багет. Все куплено в «Ниязи», магазинчике, который держали сосед снизу, Али, и его брат. На столе рядом с большущей тарелкой стоял полулитровый стакан воды.
Харри поставил диск, прибавил громкость. Выбросил из головы все мысли, сосредоточился на музыке и супе. Звуки и вкус. Больше ничего.
Он наполовину опустошил тарелку и слушал третью запись, когда зазвонил телефон. Пускай звонит. Однако на восьмом звонке встал, выключил музыку.
Звонила Астрид.
— Харри, что поделываешь? — Она говорила тихо, тем не менее голос отдавался эхом. Должно быть, она дома, закрылась в ванной.
— Ем. И слушаю музыку.
— Я собираюсь выйти из дома. Есть дело по соседству с тобой. Что-то планируешь на остаток вечера?
— Да.
— Что же именно?
— Слушать музыку.
— Хм. Судя по всему, компания тебе не требуется.
— Верно.
Пауза. Астрид вздохнула.
— Дай знать, если вдруг передумаешь.
— Астрид.
— Да?
— Дело не в тебе. Понимаешь? Дело во мне.
— Не надо извиняться, Харри. В смысле, если ты воображаешь, будто для одного из нас это жизненно важно. Я просто подумала, что было бы здорово.
— Может, в другой раз.
— Когда?
— В другой раз.
— Совсем в другой?
— Скажем, так.
— Ладно. Но ты мне нравишься, Харри. Не забывай.
Разговор кончился. Харри постоял, даже не прислушиваясь к внезапной тишине. Слишком был озадачен. Когда Астрид позвонила, ему привиделось лицо. Удивил его не сам этот факт, а то, что лицо не принадлежало ни Ракели, ни Астрид. Он плюхнулся в кресло, решив пока об этом не думать. Ведь, если это означало, что время сделало свое дело и Ракель уходит, значит, симптом и без того хороший. А стало быть, незачем усложнять процесс.
Он снова включил стереоустановку и выбросил мысли из головы.
Он заплатил по счету. Бросил в пепельницу зубочистку, посмотрел на часы. Без трех минут семь. Кобура терла под мышкой. Достал из внутреннего кармана фото, присмотрелся. Пора.
Никто из посетителей ресторана — в том числе парочка за соседним столом — не обратил внимания, когда он встал и направился в туалет. Закрылся в одной из кабинок, выждал минуту, сумел устоять перед искушением проверить, что пистолет заряжен. Этому он научился у Бобо. Реакция замедлится, если привыкнешь к роскоши всегдашней двойной проверки.
Минута истекла. Он вышел в гардероб, надел штормовку, повязал на шею красную косынку, надвинул на уши шапку. Открыл дверь и очутился на Карл-Юханс-гате.
Быстро зашагал к самой верхней точке. Не потому, что спешил, а потому, что, как он заметил, в таком темпе здесь двигались все, такой темп делал тебя незаметным. Миновал урну на фонарном столбе, куда накануне решил бросить пистолет на обратном пути. Прямо посреди оживленной пешеходной улицы. Полиция его найдет, но это не важно. Главное, чтобы пистолет не нашли на нем.
Музыку он услышал еще издалека.
Несколько сотен людей полукругом стояли перед музыкантами, которые, когда он подошел, как раз допели песню. Пока звучали аплодисменты, часы сообщили, что он пришел минута в минуту. Внутри полукруга, сбоку и перед группой висела на деревянной подставке черная кружка, а рядом стоял человек с фотографии. Правда, освещали его только уличные фонари да два факела, но это, без сомнения, он. Тем более что на нем форма и кепи Армии спасения.