«Никого не видно?» — спросил всадник.
Двое пеших посмотрели в направлении замка Святого Ангела, двое других — в сторону Народной площади.
«Никого», — сказали они.
Тогда всадник подъехал к самой реке и повернул лошадь так, чтобы она стала задом к воде. Двое взяли труп — один за голову, другой за ноги, — дважды качнули его и на третий раз бросили в реку.
Когда послышался всплеск воды, всадник спросил:
«Сделано?»
«Сделано, монсиньор», — ответили ему.
Всадник обернулся.
«А что это там плавает?» — спросил он.
«Это его плащ, монсиньор», — отозвался один из мужчин.
Другой набрал камней, побежал вдоль реки и стал бросать в плащ камни, пока он не скрылся под водой.
«Теперь хорошо», — сказал всадник.
Он бросил своим спутникам кошелек, пришпорил коня и скрылся.
Покойник был герцог Гандийский, всадник — Чезаре Борджа. Ревнуя свою сестру Лукрецию, Чезаре Борджа убил своего брата, герцога Гандийского…
Но вот, к счастью, мы и приехали, — продолжал Шампионне. — Любезный случай, карающий королей и пап, оставил вам эту историю напоследок. Как видите, она не лишена занимательности.
И действительно, кавалькада, которая проследовала от дворца Корсини до конца Рипетты, теперь выехала на Народную площадь, где в боевом порядке выстроился римский гарнизон.
Гарнизон составляли около трех тысяч воинов; две трети из них были французы, остальные — поляки.
При виде генерала три тысячи голосов в едином порыве возгласили:
— Да здравствует Республика!
Генерал доехал до середины первого ряда и знаком дал понять, что хочет говорить. Крики умолкли.
— Друзья мои, — сказал генерал, — я вынужден покинуть Рим; но я не бросаю его. Я оставляю здесь полковника Тьебо; он займет форт Святого Ангела с пятьюстами солдат; я дал ему слово, что через двадцать дней явлюсь и освобожу его. Вы тоже обещаете это?
— Да, да, да, — закричали три тысячи голосов.
— Клянетесь честью? — вопросил Шампионне.
— Клянемся честью! — подтвердили три тысячи голосов.
— А теперь, — продолжал он, — выделите пятьсот человек, готовых скорее быть погребенными под развалинами замка Святого Ангела, нежели сдаться в плен.
— Мы все, все готовы! Все! — послышалось в ответ.
— Сержанты! Выступите из рядов и выберите по пятнадцати солдат из каждой роты.
Десять минут спустя четыреста восемьдесят человек были отобраны и отведены в сторону.
— Друзья! — обратился к ним Шампионне. — Хранить знамена двух полков доверяется вам, а мы явимся, чтобы вновь получить их. Пусть знаменосцы вступят в ряды защитников форта Святого Ангела.
Знаменосцы выполнили приказ при неистовых возгласах: «Да здравствует Шампионне!», «Да здравствует Республика!»
— Полковник Тьебо, — продолжал генерал, — поклянитесь и потребуйте клятвы у ваших солдат, что вы скорее сложите свои головы все до последнего, чем сдадитесь.
Все руки поднялись, все голоса закричали:
— Клянемся!
Шампионне подошел к своему адъютанту.
— Поцелуйте меня, Тьебо, — сказал он. — Будь у меня сын, именно ему дал бы я почетное поручение, которое сейчас даю вам.
Генерал и адъютант поцеловались под оглушительные возгласы: «Ура! Виват!»
На церкви Санта Мария дель Пополо пробило два часа.
— Майор Райзак, — обратился Шампионне к молодому посланцу, — четыре часа истекло, и, к великому моему сожалению, я не имею права задерживать вас дольше.
Майор оглянулся в сторону Рипетты.
— Вы чего-то ждете? — спросил Шампионне.
— Я ведь на вашем коне, генерал.
— Надеюсь, вы окажете мне честь и примете его от меня, сударь, на память о кратких минутах, проведенных нами вместе.
— Не принять такого подарка, генерал, или даже поколебаться принять его значило бы оказаться менее вежливым чем вы. Благодарю вас от всего сердца.
Он поклонился, приложив руку к груди.
— Но скажите, что же мне доложить генералу Макку?
— То, что вы видели и слышали, сударь, и добавьте, кроме того, что, когда я уезжал из Парижа и прощался с членами Директории, гражданин Баррас положил мне руку на плечо и сказал: «Если снова вспыхнет война, вам, в воздаяние за ваши заслуги, первому из республиканских генералов будет поручено низвергнуть с трона короля».
— А вы что ответили?
— Я ответил: «Намерения Республики будут исполнены, даю вам слово». А так как я никогда не изменял своему слову, скажите королю Фердинанду, чтобы он крепче держался.
— Передам, сударь, — ответил майор, — ибо с таким командующим, как вы, и с такими солдатами, как те, кого я здесь увидел, нет ничего невозможного. А теперь соблаговолите указать мне дорогу.
— Капрал Мартен, — сказал Шампионне, — возьмите четырех человек и проводите майора Ульриха фон Райзака до ворот Сан Джованни; догоните нас на дороге в Ла Сторту.
Генерал и майор в последний раз поклонились друг другу. Майор, в сопровождении четырех драгунов, вслед за капралом Мартеном крупной рысью поехал по улице Бабуино. Полковник Тьебо и его пятьсот солдат отправились по Рипетте в замок Святого Ангела, где и засели, в то время как остальная часть гарнизона во главе с генералом Шампионне и его штабом под барабанный бой вышли из Рима через Народные ворота.
L. ФЕРДИНАНД В РИМЕ
Как и предвидел генерал Макк, посланец застал его около Вальмонтоне. Генерал не пожелал дослушать того, что рассказывал ему майор фон Райзак; он услышал только одно: французы ушли из Рима. Он бросился королю и возвестил, что по его требованию враги немедленно стали отступать и, следовательно, завтра он займет Рим, а через неделю станет полным хозяином всех папских владений.
Король приказал делать двойные переходы и в тот же день к вечеру прибыл на ночевку в Вальмонтоне.
На другой день снова отправились в путь и около полудня сделали привал в Альбано. С холма хорошо был виден Рим и вся долина вплоть до Остии. Но армия не могла войти в столицу в тот же день. Было решено, что она отправится в путь часа в три пополудни, на полпути сделает привал, а назавтра в девять утра Фердинанд торжественно въедет в город через ворота Сан Джованни и сразу же направится в Сан Карло на благодарственное богослужение.
И действительно, в три часа войска вышли из Альбано; Макк ехал верхом во главе армии, король и герцог д'Асколи — в коляске, сопровождаемой всем личным штабом его величества; слева, под холмом Альбано, там, где за тысяча восемьсот пятьдесят лет до этого произошла ссора Клодия с Милоном, осталась Аппиева дорога. Там велись раскопки, и поэтому дорогой завладели археологи. Привал сделали около семи часов вечера в двух льё от Рима.
Когда король ужинал в великолепной палатке, разделенной на три части, с генералом Макком и герцогом д'Асколи, маркизом Маласпина и наиболее близкими людьми из маленькой сопровождающей его свиты, ему доложили, что пришла делегация.
Она состояла из двух кардиналов, не примкнувших к республиканскому правительству, из чиновников, смещенных этим правительством, и нескольких невинно пострадавших, которые всегда объявляются при торжестве реакции.
Все эти люди явились, чтобы получить у короля указания относительно завтрашней церемонии.
Король сиял. Теперь и у него, как у всяких там Павлов Эмилиев, Помпеев и Цезарей, о которых три дня тому назад генерал Шампионне рассказывал майору Райзаку, будет триумф.
Значит, триумф дело не такое уж трудное, как сначала казалось.
Какое впечатление произведет в Казерте, а главное, на Молу, Старом рынке и Маринелле описание этого триумфа! Как горды будут славные лаццарони, когда узнают, что их король восторжествовал!
Вот он и победил, не сделав ни одного пушечного выстрела, грозную Французскую республику, доселе считавшуюся несокрушимой! Видно, генерал Макк, предсказавший ему все это, действительно великий человек!
Фердинанд решил в тот же вечер написать королеве и послать гонца с этой доброй вестью. Распорядившись насчет завтрашних торжеств и отпустив делегатов, предварительно удостоив их чести приложиться к руке его величества, король взялся за перо и написал:
«Любезная моя наставница!
Все развертывается соответственно нашим желаниям; меньше чем за пять дней я дошел до ворот Рима и завтра торжественно въеду в город. Перед нашей победоносной армией войска противника разбежались, и завтра вечером я из дворца Фарнезе напишу Его Святейшеству папе, что он может, если ему угодно, пожаловать в Рим, чтобы вместе с нами праздновать Рождество.
Ах, если бы можно было перенести сюда мои ясли и показать их ему!
Эти радостные вести я посылаю Вам со своим постоянным курьером Феррари. Позвольте ему в виде награды пообедать с моим дорогим Юпитером, который, вероятно, очень скучает по мне; ответьте мне с ним же и напишите, как Ваше драгоценное здоровье и здоровье наших возлюбленных детей, которым благодаря Вам и нашему доблестному генералу Макку я надеюсь передать не только благоденствующий, но и прославленный трон.
Вот он и победил, не сделав ни одного пушечного выстрела, грозную Французскую республику, доселе считавшуюся несокрушимой! Видно, генерал Макк, предсказавший ему все это, действительно великий человек!
Фердинанд решил в тот же вечер написать королеве и послать гонца с этой доброй вестью. Распорядившись насчет завтрашних торжеств и отпустив делегатов, предварительно удостоив их чести приложиться к руке его величества, король взялся за перо и написал:
«Любезная моя наставница!
Все развертывается соответственно нашим желаниям; меньше чем за пять дней я дошел до ворот Рима и завтра торжественно въеду в город. Перед нашей победоносной армией войска противника разбежались, и завтра вечером я из дворца Фарнезе напишу Его Святейшеству папе, что он может, если ему угодно, пожаловать в Рим, чтобы вместе с нами праздновать Рождество.
Ах, если бы можно было перенести сюда мои ясли и показать их ему!
Эти радостные вести я посылаю Вам со своим постоянным курьером Феррари. Позвольте ему в виде награды пообедать с моим дорогим Юпитером, который, вероятно, очень скучает по мне; ответьте мне с ним же и напишите, как Ваше драгоценное здоровье и здоровье наших возлюбленных детей, которым благодаря Вам и нашему доблестному генералу Макку я надеюсь передать не только благоденствующий, но и прославленный трон.
Тяготы войны оказались не так значительны, как я ожидал. Правда, до сего дня мне удавалось осуществлять почти все переходы в коляске, а верхом я ездил только для удовольствия.
На горизонте остается лишь одно черное пятно: покидая Рим, республиканский генерал оставил в замке Святого Ангела пятьсот солдат с полковником. С какой целью? Я это не вполне понимаю, но меня оно особенно не тревожит: наш славный друг генерал Макк уверяет, что они сдадутся по первому же требованию.
До скорого свидания, любезная моя наставница: оно вот-вот наступит — либо Вы для полноты торжества приедете сюда, чтобы вместе с нами праздновать Рождество, либо я со славою вернусь в свои владения, когда все уляжется и Его Святейшество папа будет восстановлен на престоле.
Примите, любезная наставница и супруга, и разделите с нашими возлюбленными детьми поцелуи Вашего нежного супруга и отца.
Фердинанд.
P.S. Надеюсь, что с моими кенгуру не случилось ничего худого и что я найду их такими же здоровыми, какими оставил. Кстати, передайте от меня сердечный привет сэру Уильяму и леди Гамильтон; что же касается героя Нила, то он, вероятно, еще находится в Ливорно; где бы он ни был — сообщите ему о моих триумфах».
Давно уже Фердинанду не приходилось писать такого длинного письма; но сейчас он находился в восторженном настроении, отсюда его многословие. Он перечитал послание, остался доволен им, пожалел, что о сэре Уильяме и леди Гамильтон вспомнил лишь после своих кенгуру, но решил, что из-за такой незначительной оплошности не стоит перебеливать удачно написанное письмо. Он запечатал конверт и приказал позвать Феррари; тот совсем оправился после падения и, явившись, как обычно, уже в сапогах, пообещал вручить письмо королеве завтра не позже пяти часов вечера.
Затем был установлен карточный стол, и Фердинанд сел за вист с герцогом д'Асколи, маркизом Маласпина и герцогом де Чирчелло, выиграл тысячу дукатов и лег спать в прекрасном настроении. Ему снилось, будто он торжественно въезжает не в Рим, а в Париж, не в столицу папских владений, а в столицу Франции и что при въезде в Тюильри, откуда после 10 августа все разбежались, его королевскую мантию поддерживают пять членов Директории, а голова его увенчана, словно у Цезаря, лавровым венком, и, как у Карла Великого, в одной руке у него держава, в другой — меч.
Наступившее утро развеяло ночные грезы, но и того, что от них осталось, было достаточно, чтобы удовлетворить самолюбие человека, которому мысль стать завоевателем пришла в пятьдесят лет.
Он еще не въезжает в Париж, зато уже готов вступить в Рим.
Въезд был ослепителен. Фердинанд был в австрийском фельдмаршальском расшитом мундире; на шее и груди у него блистали все его личные и фамильные ордена. У ворот Сан Джованни его ожидал старейший сенатор в сопровождении муниципальных чиновников; он, стоя на коленях, поднес королю на серебряном блюде ключи от Рима; вокруг сенаторов и чиновников находились все кардиналы, оставшиеся верными папе Пию VI. Отсюда по пути, заранее отмеченному букетами цветов и зелеными ветвями, королю предстояло проследовать в храм Сан Карло, где будет отслужен благодарственный молебен, а из храма — во дворец Фарнезе, расположенный, как мы уже говорили, по ту сторону Тибра, напротив дворца Корсини, из которого недавно выехал Шампионне.
В ту минуту, когда король принял ключи от Рима, грянул хор. Сто девушек в белых платьях шли во главе шествия, неся позолоченные плетеные корзины с лепестками роз; лепестки они кидали в воздух, как в праздник Тела Господня. Пустые корзины тотчас же заменялись полными, чтобы не прекращался благовонный дождь. Вслед за девушками шествовали мальчики-певчие с кадильницами; кортеж продвигался между двумя рядами жителей Рима и окрестностей. Все были в праздничной одежде; цветы сыпались словно дождь, и над толпой разносилось благоухание.
Прекрасный военный оркестр — а Неаполь особенно славится им — играл самые жизнерадостные мелодии Чимарозы, Перголозе и Паизиелло; затем, среди пустого пространства, что символически подчеркивало его монаршее величие, ехал король. Несколько поодаль за ним следовали генерал Макк и его штаб, а далее — все тридцать тысяч солдат: двадцать тысяч пехоты, десять тысяч кавалерии, все в новой форме, молодцеватые на вид; они двигались в отменном порядке благодаря многочисленным учениям, производившимся в лагерях, а за ними громыхали пятьдесят недавно отлитых пушек, свежевыкрашенные зарядные ящики и фургоны. Все это сверкало на солнце одного из тех великолепных ноябрьских дней, какие порой среди дождей и туманов дарует южная осень как последнее прости лету, как первое приветствие зиме.
Мы уже говорили, что путь следования короля был определен заранее: сначала пересекли то, что можно было бы назвать пустырем Сан Джованни ди Латерано, лужайки и уединенные аллеи, ведущие к церквам Святого Креста Иерусалимского и Санта Мария Маджоре, потом направились напрямик к древней базилике, благотворителем которой был Генрих IV, а каноником стал Фердинанд — в качестве его внука. Чтобы встретить короля, на ступенях храма собралось все латеранское духовенство. Фердинанд подъехал на коне, встреченный всеобщим ликованием и славословиями. Когда певчие умолкли, король спешился и по великолепному ковру направился к Scala Santa 70, которую перевезли из Иерусалима в Рим; некогда она находилась в доме Пилата, и Христос, направляясь в преторий, касался ее своими босыми окровавленными ногами, а теперь верующие поднимаются по ней не иначе как на коленях.
Король приложился к первой ступени, и в тот момент, когда губы его коснулись священного мрамора, раздались радостные звуки фанфар и сто тысяч голосов восторженно приветствовали его.
Стоя на коленях, король помолился, потом встал, осенил себя крестным знамением, сел на коня, проехал по обширной площади Сан Джованни, полюбовался великолепным обелиском, воздвигнутым в Фивах Тутмосом II и пощаженным Камбизом, который низвергнул или повредил все прочие памятники. Впоследствии этот обелиск был вывезен Константином, а при раскопках извлечен из Большого цирка. Затем Фердинанд направился по длинной улице Сан Джованни ди Латерано, полого спускающейся к Колизею и окруженной несколькими монастырями; потом проехал по знаменитому Каренскому кварталу, где стоял дом Помпея; почти напрямик выехал на площадь Траяна, где высилась знаменитая колонна, ушедшая в землю всем своим основанием; затем повернул направо на Корсо и с площади Венеции, что на другом конце той же улицы имеет себе пару — Народную площадь, спустился к площади Колонны и, наконец, направился по Корсо до громадного храма Сан Карло; тут, под огромным храмовым порталом, он был встречен всем причтом, вторично спешился, вошел в храм и под балдахином, сооруженным для этого случая, отстоял «Те Deum».
По окончании молебна он вышел из храма, снова сел в седло и, по-прежнему предшествуемый и сопровождаемый все тем же кортежем, стал спускаться по Корсо до Народной площади; проследовал по набережной Тибра и, в обратном направлении сравнительно с тем, как ехал Шампионне, покидая Рим, направился по виа делла Скрофа, где стоит церковь святого Людовика Французского; потом поехал по громадной площади Навона, мимо Атонального форума римлян, а оттуда, миновав дворец Браски, что напротив Паскуино, достиг Кампо деи Фьори и дворца Фар-незе — намеченной цели, завершающей его триумф.