Шампионне».
В тот же день в Риме было восстановлено республиканское правительство; консулы Маттеи и Дзаккалоне, так чудесно избежавшие смерти, вступили в свои прежние должности, а на месте могилы Дюфо, разрушенной, к позору человечества, римским населением, воздвигли саркофаг, в котором не было благородных останков (они были выброшены псам), и просто начертали это доблестное имя.
Как и объявил Шампионне, неаполитанский король бежал. Но, поскольку некоторые стороны его причудливого характера остались бы неизвестны, если бы мы ограничились сообщением об этом факте, как это сделал Шампионне в своем воззвании, мы просим у читателей позволения сопутствовать королю в его бегстве.
У подъезда театра Арджентина Фердинанда ждал экипаж, и король бросился в него вместе с Макком, крикнув д'Асколи, чтобы тот присоединился к ним.
Макк почтительно занял место на передней скамейке.
— Садитесь позади, генерал, — сказал ему Фердинанд, который и тут не мог отказаться от обычной своей иронии, не понимая, что в данном случае смешон и сам. — Вам, кажется, придется еще пятиться немалый путь, а потому не надо этого делать, пока нет крайней необходимости.
Макк вздохнул и пересел к королю.
Герцог д'Асколи поместился на передней скамейке.
Около дворца Фарнезе на минуту остановились; из Вены прибыл курьер с депешей австрийского императора; король поспешно вскрыл ее и прочитал:
«Превосходнейший брат мой, кузен, дядя, тесть, свойственник и союзник!
Позвольте мне сердечно поздравить Вас с успехом Ваших войск и с Вашим триумфальным въездом в Рим…»
Король не стал читать дальше.
— Да, нечего сказать, — заметил он, — депеша подоспела вовремя.
И он сунул ее в карман.
Потом, осмотревшись вокруг, спросил:
— Где курьер, который привез депешу?
— Я здесь, государь, — сказал курьер, подходя к королю.
— Ах, это ты, друг мой? Вот тебе за труды, — сказал король, отдавая ему свой кошелек.
— Ваше величество соблаговолит оказать мне честь, доверив мне ответ для моего августейшего государя?
— Разумеется; но я дам тебе ответ устно, так как у меня нет времени писать. Не правда ли, Макк, у меня нет времени?
Макк склонил голову.
— Не беспокойтесь, — отвечал курьер, — я ручаюсь вашему величеству за свою память, она у меня отличная.
— Значит, ты уверен, что передашь своему августейшему монарху то, что я тебе скажу?
— Слово в слово.
— Так вот, скажи ему от моего имени, — понимаешь: от моего имени…
— Слушаю, государь.
— Скажи ему, что его брат и кузен, дядя и тесть, свойственник и союзник король Фердинанд — осел.
Курьер в ужасе отшатнулся.
— Не меняй ни слова, — продолжал король, — и таким образом ты произнесешь величайшую истину, когда-либо изреченную тобою.
Курьер отошел ошеломленный.
— А теперь, когда я сказал его величеству австрийскому императору все, что должен был ему сообщить, — в дорогу!
— Осмелюсь обратить внимание вашего величества, — сказал Макк, — что ехать через римскую равнину в экипаже небезопасно.
— А как, по-вашему, мне ее пересечь? Пешком идти?
— Нет, ехать верхом.
— Верхом? А почему верхом?
— Потому что в экипаже вашему величеству придется ехать по дорогам, верхом же ваше величество при надобности может следовать по полям. Такой прекрасный наездник, как ваше величество, и притом на хорошем коне, может не опасаться нежелательной встречи.
— Ах, malora! 81 — воскликнул король. — Значит, такая встреча может приключиться?
— Это маловероятно, но я все же должен обратить внимание вашего величества на то, что подлые якобинцы осмелились объявить, что, попадись король в их руки…
— Что тогда?
— Они повесят его на первом же фонаре — если это произойдет в городе, на первом же попавшемся дереве — если это случится в открытом поле.
— Fuimmo, д'Асколи! Fuimmo! 82 Что вы там копаетесь, бездельники? Пару лошадей! Пару лошадей! Да самых лучших! А то, чего доброго, разбойники так и поступят, как грозятся. Но не можем же мы ехать верхом до самого Неаполя?
— Не можете, конечно, государь, — отвечал Мак. — В Альбано вы наймете первую же попавшуюся почтовую карету.
— Вы правы, — согласился король и, повернувшись к лакею, приказал: — Подай сюда сапоги! Не ехать же мне в почтовой карете в шелковых чулках. Подай сапоги, слышишь, бездельник?
Лакей бросился вверх по дворцовой лестнице и вернулся с парой высоких сапог.
Фердинанд переобулся в экипаже, уже не думая о своем друге д'Асколи, словно его и вовсе не существовало.
Он еще только натягивал второй сапог, как привели двух лошадей.
— На коня, д'Асколи! На коня! — сказал Фердинанд. — Что ты там копаешься в экипаже? Ты, кажется, уснул, прости Господи!
— Десять человек охраны и плащ для его величества! — крикнул Макк.
— Да, — сказал король, садясь на лошадь, — десять человек охраны и плащ для меня!
Ему подали темного цвета плащ, который он и надел. Макк тоже сел на коня.
— Я буду спокоен, только когда увижу, что ваше величество выехали за городские стены, а потому прошу у вашего величества разрешения проводить вас до ворот Сан Джованни.
— Вы думаете, генерал, что в городе мне грозит какая-то опасность?
— Предположим… хотя это трудно предположить…
— Черт возьми, — воскликнул король, — а все же предположим!
— Предположим, что Шампионне успел предупредить коменданта замка Святого Ангела и что якобинцы следят за воротами.
— Это возможно, — воскликнул король, — вполне возможно! Так едем же!
— Едем! — согласился Макк.
— Но куда же вы, генерал?
— Я веду вас, государь, к единственным городским воротам, где вас не могут ожидать, потому что они выходят на дорогу, ведущую в противоположную сторону от Неаполя; я имею в виду Народные ворота, они, кстати, ближайшие отсюда. Нам важно выбраться из Рима как можно скорее; выехав из города, мы проедем вдоль земляного вала и четверть часа спустя окажемся у ворот Сан Джованни.
— Французы, видно, хитрющие бестии, если им удалось одолеть такого молодца, как вы, генерал.
Беседуя так, они доехали до конца Рипетты.
Король остановил лошадь Макка, поймав ее за повод.
— Смотрите-ка, генерал, — сказал он, — какие-то люди валом валят в город через Народные ворота. Кто это?
— Если бы можно было пройти за пять часов тридцать миль, я сказал бы, что это бегут солдаты вашего величества.
— Они и есть, генерал. Они и есть. Ах, вы плохо знаете этих молодцов: когда речь идет о том, как бы спастись, у них на пятках вырастают крылья.
Король не ошибся — то был головной отряд бегущей армии; неаполитанцы мчались со скоростью более двух льё в час и теперь уже начали вступать в Рим. Король проехал мимо них, подняв воротник плаща, и они его не узнали.
Выехав за город, кавалькада повернула направо вдоль крепостной стены Аврелиана, миновала ворота Сан Лоренцо, потом ворота Маджоре и добралась, наконец, до знаменитых ворот Сан Джованни, где королю за семнадцать дней до этого были так торжественно поднесены ключи от города.
— А теперь, государь, вот дорога, — сказал Макк. — Через час вы достигнете Альбано, а там уже будете вне опасности.
— Вы покидаете меня, генерал?
— Ваше величество, долг предписывал мне прежде всего позаботиться о короле. Теперь мой долг — заботиться об армии.
— Хорошо. Желаю успеха. Но, как бы ни сложились обстоятельства, мне хотелось бы, чтобы вы помнили: я не желал войны, не я оторвал вас от дел — если таковые были у вас в Вене — и вызвал в Неаполь.
— Увы, это совершеннейшая правда, ваше величество, и я готов свидетельствовать, что все случилось по воле королевы. А теперь — да хранит вас Бог!
Макк поклонился королю и послал лошадь в галоп, направляясь обратно по той же дороге.
— А ты, — прошептал король, вонзая шпоры в бока лошади и гоня ее во весь опор в сторону Альбано, — а ты отправляйся ко всем чертям, идиот!
Как видите, со времени Государственного совета король не изменил мнения о своем главнокомандующем.
Несмотря на все старания десяти солдат, сопровождавших короля и герцога д'Асколи, им пришлось значительно отстать от знатных всадников, у которых лошади были гораздо лучше, не говоря уже о том, что король, охваченный страхом, не склонен был мешкать. К тому же надо заметить, что, сколь бы высокого мнения ни придерживался Фердинанд относительно своих подданных, он не считал этот эскорт достаточным, в случае если в пути встретится опасность. Когда король и его спутник достигли подъема к Альбано, десять солдат из охраны уже давно повернули обратно.
Всю дорогу королем владел панический страх. Нигде в мире не найти местности, которая, особенно по ночам, принимала бы такой фантастический облик, какой принимает римская равнина с ее разрушенными акведуками, что кажутся вереницами гигантов, шествующих в потемках; с ее надгробиями, вдруг выступающими то слева, то справа от дороги; с ее таинственными звуками, похожими на стоны обитающих здесь призраков. Фердинанд поминутно приближался к герцогу и, подобрав поводья своей лошади, словно готовя ее к прыжку через ров, спрашивал:
— Ты видишь, д'Асколи?.. Слышишь, д'Асколи?..
Но д'Асколи, более храбрый, а потому не столь взволнованный, смотрел и, прислушиваясь и качая головой, отвечал:
— Ничего не вижу, государь, ничего не слышу, государь.
Тогда Фердинанд с обычным своим цинизмом добавлял:
— Я говорил Макку, что не уверен в своей отваге; ну, а теперь я уже не сомневаюсь: я отнюдь не храбр.
Так они доехали до Альбано; на это потребовалось меньше часа. Было около полуночи. Все ворота были заперты, в том числе и ворота почтовой конторы.
Герцог д'Асколи узнал контору по вывеске на воротах; он спешился и стал громко стучаться.
Почтмейстер, мирно спавший уже больше трех часов, явился, как обычно бывает в таких случаях, не в духе, но д'Асколи произнес магические слова, отворяющие все запоры:
— Не беспокойтесь, вам хорошо заплатят. Лицо почтмейстера сразу же засияло.
— Что прикажете подать вашим превосходительствам? — спросил он.
— Карету, трех почтовых лошадей и возницу, — такого, чтобы вез нас поживее, — сказал король.
— Через четверть часа все это будет к услугам ваших превосходительств. Стал накрапывать дождик; почтмейстер предложил:
— Не угодно ли господам в ожидании пройти ко мне в комнату?
— Конечно, конечно, — ответил король. — Комнату, поскорее комнату!
— Как поступить с лошадьми ваших превосходительств?
— Поставь их в конюшню. За ними приедут от моего имени, от имени герцога д'Асколи, понял?
— Понял, ваше превосходительство. Герцог д'Асколи взглянул на короля.
— Я знаю, что говорю, — промолвил Фердинанд. — Пойдемте, нечего терять время.
Хозяин отвел их в комнату, зажег две свечи.
— Но у меня имеется только кабриолет, — сказал он.
— Кабриолет так кабриолет, был бы прочный.
— Отличный кабриолет, на нем хоть до самой преисподней доедете.
— А мне только на полдороги до преисподней, так что и этот сойдет.
— Значит, ваши превосходительства покупают у меня кабриолет?
— Нет, они оставляют тебе, дурак, пару лошадей, а цена им полторы тысячи дукатов.
— Значит, лошади остаются мне?
— Если их у тебя не потребуют. Если же потребуют — тебе заплатят за кабриолет. Но действуй попроворнее.
— Сию минуту, ваше превосходительство.
Тут почтмейстер, увидел короля без плаща, всего в орденах, попятился от изумления, кланяясь ему до земли.
— Ну вот, теперь все будет исполнено немедленно, ордена вашего величества произвели должное впечатление, — сказал герцог.
— Ты думаешь, д'Асколи?
— Сами видели, ваше величество, еще немного — и человек побежал бы на четвереньках.
— А знаешь, дорогой мой д'Асколи, что тебе предстоит сделать? — произнес король самым ласковым голосом.
— Мне, государь?
— Да нет, ты, пожалуй, не захочешь.
— Государь, — серьезно возразил д'Асколи, — я захочу всего, чего захочет ваше величество.
— Да, знаю, ты мне предан; знаю, ты мой единственный друг, и только у тебя я могу просить такой услуги.
— Это что-то очень трудное?
— Столь трудное, что будь ты на моем месте, а я на твоем, не знаю, сделал ли бы я для тебя то, что собираюсь просить тебя сделать для меня.
— Государь, но ведь это же не довод, — возразил д'Асколи, чуть улыбнувшись.
— Ты, кажется, сомневаешься в моей дружбе? Это нехорошо, — сказал король.
— В данную минуту, государь, важно, чтобы вы не сомневались во мне, — с достоинством заметил герцог.
— Вот когда ты дашь мне такое доказательство, ручаюсь тебе: никогда уже, ни в коем случае сомневаться не буду.
— Но что же это за доказательство, государь? Позволю себе заметить, что ваше величество тратит много времени на разговор о чем-то весьма простом.
— Весьма простом, весьма простом… — прошептал король, — словом, тебе известно, чем мне осмелились пригрозить разбойники-якобинцы?
— Да: повесить ваше величество, если вы попадетесь к ним в руки.
— Так вот, друг мой любезный… так вот, дорогой д'Асколи, речь о том, чтобы ты поменялся со мною платьем.
— Тогда якобинцы, если схватят нас…
— Понимаешь, если они нас схватят, думая, что ты король, они только тобою и займутся. А я тем временем удеру, а когда ты докажешь, кто ты такой, то, не подвергнув себя большой опасности, прославишься как спаситель своего государя. Понимаешь?
— Речь не о том, большей или меньшей опасности я подвергнусь; речь о том, чтобы услужить вашему величеству.
Тут герцог д'Асколи снял с себя мундир и, подавая его королю, просто сказал:
— Пожалуйте ваш, государь.
Как ни был эгоистичен король, такая преданность растрогала его; он обнял герцога и крепко прижал его к груди; потом, сбросив мундир, с ловкостью и проворством опытного камердинера помог герцогу одеться и застегнул на нем мундир сверху донизу, как ни пытался д'Асколи не допустить этого.
— Готово! — сказал король. — Теперь ордена. Прежде всего он повесил ему на шею Константиновский орден Святого Георгия. Потом вдруг спросил удивленно:
— А ты разве не командор Святого Георгия?
— Командор, государь, но без командорства, хотя ваше величество не раз обещали учредить таковое для меня и старших сыновей нашей семьи.
— Учреждаю его, д'Асколи, учреждаю с рентой в четыре тысячи дукатов. Слышишь?
— Благодарю вас, государь.
— Не забудь напомнить мне об этом. А то я могу и запамятовать.
— Да, знаю, вы очень рассеяны, ваше величество, — сказал герцог не без горечи.
— Молчи! Не будем говорить в такой момент о моих недостатках, это было бы невеликодушно. А орден Марии Терезии у тебя, по крайней мере, есть?
— Нет, государь, этой чести я не удостоился.
— Я скажу зятю, чтобы тебя наградили им. Итак, бедняга д'Асколи, у тебя только орден Святого Януария?
— Его у меня нет, государь, как нет и Марии Терезии.
— И Святого Януария нет?
— Нет, государь.
— Нет Святого Януария? Cospetto! 83 Стыд какой-то! Награждаю тебя им и дарю орденский знак с этого мундира — ты заслужил его. Как мундир тебе к лицу! Словно для тебя и сшит!
— Ваше величество, может быть, не заметили, что орден весь в бриллиантах?
— Заметил.
— Он стоит, пожалуй, тысяч шесть дукатов…
— Мне хотелось бы, чтобы он стоил десять тысяч.
Король облачился в мундир герцога, на котором действительно был всего-навсего один серебряный орден Святого Георгия, и поспешил застегнуться.
— Странно, до чего мне впору твой мундир, д'Асколи; в моем мне почему-то было душно. Ух!
И король глубоко вздохнул.
Тут послышались шаги почтмейстера.
Король схватил плащ и собрался накинуть его на герцога.
— Что вы, ваше величество? — воскликнул д'Асколи.
— Я подаю вам ваш плащ, государь.
— Но я не допущу, чтобы ваше величество…
— Допустишь, черт побери!
— Однако, государь…
— Замолчи! Появился почтмейстер.
— Кабриолет ваших превосходительств заложен, — сказал он и замер от удивления.
Ему показалось, что в путниках произошла какая-то непонятная перемена и что расшитый мундир теперь на других плечах и ордена — на другой груди.
Тем временем король расправлял на герцоге плащ.
— Чтобы избежать беспокойства в дороге, его превосходительство желает заранее уплатить за почтовых лошадей вплоть до Террачины, — сказал король.
— Чего же проще, — подхватил почтмейстер. — Тут всего восемь перегонов наготове, за каждую лошадь по два франка — итого тринадцать дукатов, за двух запасных лошадей по два франка — один дукат. Всего четырнадцать дукатов. А сколько вы, ваши превосходительства, платите своим кучерам?
— По дукату, если они едут хорошо. Но вперед мы им никогда не платим, а то они, получив деньги, и вовсе не сдвинутся с места.
— Если заплатить вознице еще дукат, ваше превосходительство поедет как король, — сказал почтмейстер, кланяясь д'Асколи.
— Вот именно так и желает ехать его превосходительство! — воскликнул Фердинанд.
— Но мне кажется, — заметил почтмейстер, по-прежнему обращаясь к д'Асколи, — что, если ваше превосходительство уж так торопится, можно было бы послать вперед курьера, чтобы приготовили лошадей.
— Пошлите, пошлите! — воскликнул король. — Их превосходительство просто не подумали об этом. Дукат курьеру, полдуката за лошадь, итого еще четыре дуката за лошадей; четырнадцать да четыре — восемнадцать дукатов, если округлить — двадцать. Это вам за беспорядок, который мы у вас учинили.
И король, пошарив в кармане мундира герцога, расплатился его деньгами, в душе посмеявшись такой проделке.
Почтмейстер взял подсвечник и посветил д'Асколи, в то время как Фердинанд заботливо предупреждал его:
— Осторожно, ваше превосходительство, тут порог. Осторожно, ваше превосходительство, здесь у лестницы недостает ступеньки. Осторожно, ваше превосходительство, тут щепка на полу.