Ничего не нарочно. Во-первых, цены взлетали ежедневно, а Даша лучше разбиралась, где, что и почём в оптовых магазинах, во-вторых, сдав на права, сама водила «Суксид» и домой возвращалась раньше мужа. А в-третьих, она тогда ещё безмятежно работала в библиотеке и не была беременной.
Чертов кризис, как призрак коммунизма, бродит не только по Европе и Азии, но и по благополучным Штатам. Даша выкладывала бутылки растительного масла за холодильник и думала: затаривает ли братец Тимофей квартиру продуктами? Алина ест, как пташка, а у Тимы всё-таки семья, и покушать он любит. Раньше мог съесть за раз три тарелки пельменей. Наверняка научил лепить их испанку-жену. На праздничном столе Черкашиных пельмени тоже традиционно главное блюдо.
Даша высыпала из кошелька на стол бумажные деньги и мелочь: да-а… жидковато. Разложила привычными стопочками на бензин, хлеб, молоко, отдельно – на возможный расход, называемый «всякий случай» и на поверку оказывающийся чем-нибудь самым необходимым. Надо быть просто волшебником, чтоб изловчиться выкроить из этих горсток сумму, равную двум с половиной кило фарша. Проверенный для пельменей объём, отсутствием аппетита в Дашином семействе никто не страдает… Как бы ни неприятно было опять клянчить в долг у соседки, очевидно, придётся. Фаида – человек понятливый, денег, конечно, даст, но жутко неловко, ведь Кирилл явно намеревается просить о том же Наиля. Причём по-крупному.
Даша догадалась, о чём муж шептался с Маринкой, и досадовала на неё. Они говорили о платье – о чудесном праздничном платье, которое продаётся в ближнем магазине одежды и стоит столько же, сколько работнице молокозавода выдавалось аванса за полмесяца фасовки творожных брикетов. Как-то после зимних каникул Даша с дочерью зашли в этот магазин купить белую блузку. Прошлогодние стали Маринке малы, девочка почти уже догнала мать в росте. Начала пользоваться её духами: «Можно, мам? Я капельку». Встаёт на цыпочки и плывёт, на глазах превращаясь из гадкого утёнка в лебедь…
Ну так вот. Платье.
Маринка прямо-таки застыла перед шеренгой с вечерними нарядами, где в авангарде на плечиках с бюстом красовалось платье стиля туника глубокого чайного цвета с тонко вышитой, чуть светлее, вставкой на лифе и вырезом на груди ниже Дашиного обычного – Кирилл бы не одобрил…
– Мама, примерь!
Даша без слов кивнула на ценник.
– Мамочка, ну пожалуйста, за примерку же денег не берут! – дочь сложила ладони в умоляющем жесте.
Платье не показалось Даше столь уж элегантным, но, взглянув на себя в зеркало в кабинке, ахнула: вот у Маринки глаз-алмаз! Платье совпало с Дашей, будто заказывали, по длине и цветовой гамме, и благородный фасон мягко скрывал «положение»; вырез в начале полукружий был одновременно сдержанным и соблазнительным с иллюзией большей открытости за счёт вставки, с плавным переходом от ненавязчиво «смуглеющего» оттенка к основному. Легко и ласково облегала Дашу приятная на ощупь ткань.
– Ты такая красивая, – выдохнула в восхищении Маринка. – Мамочка, давай купим? Займи денег у тети Фаиды, и купим, а?!
– Когда-нибудь потом, – Даша не без сожаления повесила платье обратно на плечики и благополучно о нём забыла. Изумительное, бесспорно, но куда его носить? Черкашины давно перестали посещать театральные премьеры и корпоративные вечеринки.
…А Маринка не забыла. Время от времени дочь наведывалась в магазин проверить, не исчезло ли «мамино» платье, и однажды завернула туда с малышами показать – Никитка проболтался… Ни к чему неподъёмные траты, хоть бы Кирилл внял голосу благоразумия.
Вынув шпильки из узла причёски, Даша мотнула головой, и туго кручёные пряди упали на плечи. Как хорошо, затылок радуется свободе – шутка ли, ниже бедер опускаются тяжёлые волосы. Даша рада бы срезать, но то Алина не позволяла, теперь Кирилл… А вот и он – встал с костылём в дверях, прикрыл глаза ладонью, делая вид, что ослеплён, притормозил любопытствующую толпу.
– Золотая у нас мама! – буквальность смысла расхожей фразы понятна даже Сонечке: волны цвета тёмного золота струятся с маминых плеч на грудь и вниз грузно, густо, как пролитый мёд.
Поздним вечером к Кириллу зашёл сосед (так и знала!).
– В ресторан сходим, – пошутил муж, смешно подскочив к Даше на одной ноге. – Ты спи, не жди меня, не скоро приду.
Наверное, собрались посмотреть какой-нибудь новый боевик с Наилем.
Ох, наконец-то ночь, роскошь Дашиного отдыха, провал в мягкое беззвёздное небо без грёз и мыслей – тому, кто знает сытые дневные сны, не понять. Но только прикорнула, как ухо овеяло теплом детского дыхания:
– Ма-ам…
– Что, динозаврик?
– Мне страшно…
– Чего ты боишься?
– Чупакабру.
– Что за чепуха?
– Не чепуха, а чупакабра, Андрюша сказал. Он всем в саду сказал, что чупакабры залезают в дом через щели и щекочут пятки, если высунешь из одеяла.
– Такой большой, а боишься каких-то несуществующих чупакабр. – Даша сонно подумала: «Чупакабра – это он или она и кто это вообще?»
– Мама, я трус? – вздохнул Никитка.
– Не трус. Я в детстве тоже боялась всяких бабаек.
– Правда?! – мальчик потрясён.
– Правда. А теперь ничего не боюсь.
По коридору зашлёпали ещё чьи-то босые ножки.
– Мам, я тебя люблю, – шепнул Никитка, придвигаясь ближе. Костя, потерявший и нашедший братишку, молча притулился с краю, обнял его, робкими пальцами коснулся маминой щеки.
– Минута, и марш спать, неженки, – проворчала Даша.
…Утром она не вспомнила, когда мальчишки ушли к себе. Будто не было ночи – вильнула хвостом, оставив яблочно-сладкий огрызок дрёмы, и сгинула. За окном медленно рассеивался серый сумрак, перечёркнутый голой берёзовой веткой в стеклянных серьгах сосулек.
– Поднимите мне ве-е-еки, – сипло со сна пропел за спиной Кирилл, а в мальчишеской комнате уже раздаётся звонкий голос Никитки. Нашарив на столике телефон, Даша накинула халат и побрела записывать новую песню сына.
Беззвучно шевеля губами, весь внимание и восторг, Костя, как всегда, стоял рядом с братом, и Даша, как всегда, расстроилась – откуда такое самоуничижение? И Никиткина песенка была почему-то грустной.
…Завтрак, лёгкая уборка – и, одевшись, Даша незаметно выскользнула из дома. Если не найдёт работу, по крайней мере, купит фарш, пока деньги ещё не сказали «гудбай».
По обочинам дорог скопилась тёмная снежная каша, ошмётки грязи летели из-под колёс машин, заставляя прохожих жаться к другой стороне тротуаров подальше от брызг. Несло оттаявшей помойкой и мартовскими котами. Над деревьями парила младенческая дымка весны, витрины цветочных киосков расцветились яркими красками, но настроение Даши не было ни весенним, ни праздничным. Она вспомнила, как Кирилл посмеивался над забавным словом «пендельтюр» из Строительного словаря, означающим дверь, которая открывается в обе стороны. Даша теперь почти не сомневалась, из какого действия оно произошло. Всё тот же двуликий Янус ждал её в организациях входов и выходов. Уклончивые отказы – потаённые пендели, вальяжные ухмылки: «Киндер-сюрприз?» – очередные помарки в убывающем списке, искательные нотки Кисы Воробьянинова, неожиданно уловленные в собственном голосе, – всё это неотвратимо приближало Дашу к тихой истерике. Приливы нервного смеха подстрекали сфиглярствовать с порога: «Мсье, жё не манж па сис жюр…», поэтому в следующую приёмную – директора картинной галереи – она зашла с непроницаемым лицом и, отдав долг приветствию, сообщила:
– Я беременна и многодетна, но мне необходима работа. Я по объявлению.
Дерзкое откровение претендентки на должность технички повергло мужчину в шок встречной искренности, и он по инерции не соврал:
– Беременные и многодетные нам не нужны.
– Вы знаете, что вы – сволочь? – вежливо сказала Даша, нечеловеческим усилием сдерживая порыв плюнуть ему в лицо.
Начальник словно почувствовал – откинулся на спинку кресла, хотя сидел достаточно далеко… И захохотал.
Даша опустилась на не предложенный ей стул. Сил осталось ровно столько, чтобы подавить клокочущее у горла рыдание.
– Хорошо, – придушенно кашлянул мужчина, вытирая платком глаза. Его всё ещё потряхивало от спазмов смеха. – Хорошо! Я, разумеется, порядочная сволочь, но, пожалуй, возьму вас на работу… правда, махать тряпкой вам будет тяжело… а гардеробщицей согласны? Разница в зарплате небольшая.
– Да, конечно, – пробормотала Даша.
– Ну вот и прекрасно, – директор ободряюще кивнул. – Идите, оформляйтесь.
– Спасибо.
Он спохватился:
– С праздником вас!
– Да, конечно, – пробормотала Даша.
– Ну вот и прекрасно, – директор ободряюще кивнул. – Идите, оформляйтесь.
– Спасибо.
Он спохватился:
– С праздником вас!
Даша мысленно возблагодарила девушку из Центра занятости, предыдущий список пендельтюров, Януса и Кису, тайными тропами судьбы (случая?) приведших-таки её не в какое-нибудь беспорядочное заведение, а в спокойную, возвышенную обитель искусства. Сюда она выйдет после праздника на работу с законным правом получить через полтора месяца декретные.
Взглянув на часы, Даша тронулась в школу – как раз заканчивались уроки.
– Мам, ура, бесплатный музей! – вскричал Владик, ещё мчась по школьной аллее.
Даша с улыбкой повернулась к дочери:
– Успела сказать?
– Ага, по телефону. Что, нельзя?
– Папе пока не говорите.
Падая на заднее сиденье, Владик выдохнул:
– Живопись?
– И графика.
– Круто!
– Сядь смирно, – скомандовала Маринка, – пристегнись. Сейчас заедем на базар.
– Подождёте в машине, хорошо? Я недолго, – Даша притормозила на удобной стоянке, где как по волшебству освободилось место. Везучий день.
Цена приглянувшегося на крестьянском рынке говяжьего фарша была не высокой, а просто возмутительно высокой. Торговка в нечистом белом халате с вопросительным интересом приподняла бровь в сторону вероятной покупательницы. Мощную шею тетки охватывал выбившийся из-под халата край сине-зелёного, как павлиньи перья, шарфа.
– Свеженький, только что накрутили, – елейно прорекламировала она.
Скроив простецкую мину, Даша разглядывала полоску переливчатой ткани.
– Скажите, пожалуйста, где вы брали такой симпатичный шарф?
– Скажу, – польщённая продавщица доверительно понизила голос. – Знаете центр «Адмирал»? На третьем этаже справа от лестницы в «Адмирале» киоск небольшой, вот там продаётся. Поторопитесь, а то расхватают к празднику. Это палантин вообще-то.
– Палантин!.. – Даша издала лёгкий стон восхищения. – Прямо глаз отвести невозможно, и как раз бы мне живот на корпоративе прикрыл! Хотела фарш купить на пельмени, мужа побаловать… он у меня домашние любит… но, боюсь, тогда денег на палантин не хватит. Мясо-то везде продаётся, а такую красоту просто обидно проворонить!
– Да не больно-то он дорогой, – задумалась продавщица. – А сколько вам фарша надо?
– Два кило с половиной.
– Два кило?.. Хороший аппетит у вашего мужа.
– Ой, не говорите, – осуждающе закачала головой Даша. – Слопает полную миску пельменей и, представляете, добавку просит. Ну, работа у него тяжёлая…
Продавщица вздохнула:
– Мой такой же. Ладно, скину вам цену в честь нашего праздника, и бегите скорей в «Адмирал»…
Два с половиной килограмма отличного фарша Даша купила за деньги даже меньшие, чем в магазине. Шагала, удивляясь себе, вспышке нечаянного на волне удачи актёрского вдохновения, и каялась в непредумышленном жульничестве, и смеялась. Воистину недалёк волшебник от мошенника… дай бог счастья доброй женщине! Прикинула по курсу, сколько долларов и центов сейчас потратила. Может ли Тима в своёй Америке взять на рынке хотя бы один кэгэ экологически чистой говядины на эту сумму? С внезапной нежностью к Алине подумала, что сестра любит её, младшую, со всеми детьми и проблемами, любит такую, какая она есть… Впрочем, разве родные люди любят за что-то?
…Навстречу шла Маринка, и по её сжатым плечам, по горестному лицу Даша сразу сообразила: случилась беда.
– Мама, ты только не волнуйся, – сказала дочь деревянным голосом, – папа звонил… Мальчики пропали.
– Как это – пропали?..
– Отпросились на улицу поиграть, папа посматривал на них в окно. И вдруг они исчезли.
– Когда?
– Недавно, всего час назад… или два…
Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Даша машинально набрала номер Кирилла.
– Почему ты не позвонил мне?
– Я позвонил в полицию.
– И что?
– Их найдут.
– А если…
– Их обязательно найдут, Даша! Езжай домой. Тихо езжай, не торопись…
Стало трудно дышать – какой-то звериный, животный ужас перехватил горло. Проклиная свою склонность к преувеличению опасности, когда это касалось детей, Даша прислонилась к грязной машине и закрыла глаза. Страшные видения мелькали перед глазами. Ослабшая до неспособности шевельнуться, она полулежала на капоте и, несмотря на грохот в висках, с абсолютной ясностью слышала всё, что происходит извне и внутри. Слышала многоязыкий говор, людское коловращение и шаркание сотен ног, а в ней ворочался, сердито пинаясь, ребёнок. Ему недоставало дыхания. Даша всей грудью вдохнула резкий воздух. Нельзя поддаваться панике, она в себе не одна.
– Мама! – почудился тонкий голос далеко-далеко, и сердце затрепыхалось в тисках кричащей боли. Ну вот, не хватало галлюцинаций в ошпаренном страхом мозгу…
Но нет, это была не галлюцинация. Обострённый надеждой слух превратился в устремившиеся во все стороны бумеранги, Даша теперь почти не сомневалась, – Никиткин голос продолжал взывать к ней: «Мама, мама!» Протянув руки, как слепая, она пошла на зов сына.
Толпа у лестницы, колышась, меняясь, всходя и топчась на месте, слушала песню. Даша еле протиснулась в толпу спиной вперёд, чтобы защитить живот, и повернулась.
«Имеющий глаза да вылупит», – говорит лысый телевизионный Дима в чёрных очках. Не веря собственным глазам и ушам, Даша уставилась на привычное зрелище, неуместное здесь, как изысканный палантин над испачканным говяжьей кровью халатом.
Никитка пел, по обыкновению взмахивая руками, и пушистые варежки на резинках, пришитых к обшлагам куртки, синими птахами летали вокруг. Костя с невозмутимым лицом стоял в шаге от Никитки с новогодней «шарманкой» на шее и крутил ручку от швейной машинки. Зрители бросали горсти денег в открытую щель, монеты звякали глухо – ящичек был полон не только копеечной мелочью. Вместо картинки с Дедом Морозом на нём желтело солнце и цвели ромашки, нарисованные не очень умелой Костиной рукой, а поперёк старательно было выведено большими красными буквами: «На падарк маме».
Тихо охнув, Даша спряталась за чью-то спину и прижала ладонь к животу: угомонись, маленький, слышишь – брат твой поёт…
– Я плыву по морю, – пел Никитка.
– Мама, – прошептала в ухо вынырнувшая из толпы Маринка, – я позвонила папе, всё хорошо.
Даша с трудом выдавила:
– Марина, прекрати, пожалуйста, этот концерт.
Глаза у дочери страдальческие, на щеках раскраснелись пятна нервного румянца.
– Да люди на телефоны снимают, выложат на «ю-тьюб», вот будет позорище…
– Не напугай мальчиков, – опомнилась Даша, – ни о каком позорище чтобы речи не было. И ни в коем случае не говори, что я их видела. Привезёшь на автобусе.
– Давай, лучше я, – высунулся из-под локтя Владик, – а то Маринка разревётся и всё испортит.
– С чего это я разревусь?
– Ты уже ревёшь – вон, щёки мокрые.
– Это от стыда, дурак!
– Сама такая… А давай вместе? Только пусть мама сначала уедет домой, а я схожу в туалет.
– Иди в свой туалет и езжай домой с мамой. Я сама малышей отвезу.
Даша побрела к машине.
Она шла и плакала, и ей становилось легче. Со слезами из неё вытекали страх и боль. Потом Даша плакала, сидя в «Суксиде». Безымянный мальчик всё ещё дрыгался в животе. Даша припудрила нос и подкрасила губы: ну всё, всё, успокоились. Твои братья нашлись, а скоро в мире появишься ты и увидишь свою семью… свой дом, где живёт твоя мама и стряпает пирожки.
– Поехали, мам! – возбуждённым шёпотом закричал прибежавший Владик. – Они тоже поехали – на автобусе! Я проводил их на остановку, они меня даже не заметили! Маринка мне за остановкой сказала – это Костя всё придумал и сам написал!
– Да уж понятно, что сам…
– Они просто не знали, что папа уже заработал деньги в ресторане.
– В каком ресторане? – опешила Даша. – Когда?!
Мальчик замер с непристёгнутым ремнём в руке.
– Владик, – ласково сказала она, – я тебе обе-щаю: папа ничего не узнает до тех пор, пока всё всем не станет известно.
– Я думал, что ты… что тебе… – забормотал мальчик, – я думал, ты знаешь…
– Очень хочу узнать.
– Ну… в общем, папа вчера пел в ресторане, где играет дядя Наиль. Папа же хорошо поёт, почти как Никитка… Там какая-то большая организация 8 Марта справляла. Они договорились, и дядя Наиль повёз папу. Ему на сцене специально стул поставили, чтоб он не стоя пел и без костылей. Папа много денег заработал, даже больше, чем дядя Наиль…