– Некому звонить…
– Ясненько, – с притворным сочувствием зацокал языком Крыжнёв. – Что ж, бывает… Но, как правило, быстро проходит. Посидишь тут с нами часок-другой-третий, отдохнёшь, авось, память-то и вернётся. А мы с товарищем старшим сержантом в честь праздника даже протокол пока оформлять не будем.
Десятки, если не сотни раз, наблюдал Соколов этот спектакль. Среди его сослуживцев встречались истинные виртуозы, достоверные и органичные, как все Гамлеты и Офелии земли, вместе взятые. Им бы на сцену – такие таланты пропадают, обидно даже. Неистовые и проникновенные, яростные и вкрадчивые – к каждому «зрителю» они подбирали свой, единственно верный ключ. Из Крыжнёва со временем тоже должен был получиться большой артист, но пока он только начинал, а потому и с текстом, и с интонациями явно промахнулся: на Хасанова его выступление не произвело ровным счётом никакого впечатления. В отличие от большинства «зрителей» он не оправдывался, не пытался ничего объяснить, не возмущался, не призывал Аллаха в свидетели, не клялся жизнью мамы и старшей сестры, а главное – явно не собирался никому звонить.
– Разбирайтесь, – лишь кивнул равнодушно. – Где мне подождать?
– Вот собака, – процедил Крыжнёв, запирая клетку «обезьянника». И пошёл ставить чайник. Настроение у него было явно испорчено – спектакль провалился.
* * *Около полудня Крыжнёв отправился на платформу – «ноги размять». На деле же собирался в который уже раз подкатиться к Ирочке, дежурной по станции. Ирочка была молода, хороша собой и совершенно неприступна. Крыжнёв едва доставал ей до плеча и потому как кандидат в ухажёры не рассматривался. Но младший лейтенант был настойчив и сдаваться не собирался.
– Эй ты, Склифосовский, не стосковался ещё? – крикнул он перед уходом Хасанову.
Тот молча отвернулся.
– Ну и чёрт с тобой, сиди…
Через пару минут дверь в «дежурку» распахнулась.
– Сокол, мать твою, чего расселся, у нас ЧП, – с порога завопил младший лейтенант. – Давай, пошевеливайся.
Соколов выскочил в вестибюль. Первое, что бросилось в глаза, – группа людей, сомкнувшихся в кружок.
– Разойдитесь, полиция, пропустите, – Соколов протискивался вперёд, Крыжнёв – за ним. Подбежала Ирочка. Народ расступился.
– Слава богу! – радостно воскликнула старушка в белом мохеровом берете. – Милая, смотри, товарищи милиционеры пришли, сейчас всё будет хорошо. Товарищи милиционеры, мы «Скорую помощь» вызвали, но, может, вы поторопите докторов по-своему, по-служебному?
У стены, прямо на каменном полу, свернувшись клубком, лежала молодая женщина. Дышала она хрипло, с присвистом, переходящим в глухое утробное рычание. Руки в тонких бледно-жёлтых, как мимоза, перчатках судорожно прижимала к большому животу, туго обтянутому тёплым зимним пуховиком. Под ней стремительно растекалась лужица, прозрачная, но с кровавыми прожилками.
– Воды отошли, – зачем-то пояснила старушка в берете. – А роды стремительные, вон как корчится.
– Что делать-то? – ахнула Ирочка.
– Для начала перенести её в «дежурку», – решил Соколов. – Не оставлять же её тут на полу.
– Ещё чего! – взвизгнул Крыжнёв. – Чтобы она нам там всё изгваздала?!
Соколов склонился над девушкой, отвел со лба слипшиеся волосы.
– Попытайтесь подняться, – предложил он девушке, повернулся к Ирочке, мол, помогите. В сторону Крыжнёва старался не смотреть.
Девушка была похожа на актрису. Имени актрисы Соколов не знал, помнил лишь, что она играла в каком-то голливудском фильме бледную и прекрасную царевну эльфов. Сейчас взгляд эльфийской красавицы был блуждающий, слепой. Она смотрела куда-то сквозь Соколова и видела, верно, то, что никому другому сейчас было видеть не дано. Точно такие же глаза – бездонные, страдающие, с расширенными до размера вселенной зрачками – были у косули, которую однажды он подстрелил в заснеженном лесу где-то далеко на севере…
Вдвоём с Ирочкой они подхватили девушку под руки. Толком идти она не могла, глухо стонала, вырывалась, пытаясь опуститься на колени и пополз-ти. Благо до «дежурки» было недалеко. Уложив девушку на клеёнчатую кушетку, Соколов вновь обернулся к Ирочке:
– У вас в аптечке есть какие-нибудь лекарства?
– Что вы, какие лекарства, вы же знаете, нам запрещено! – всплеснула руками дежурная. – Да и какие тут лекарства? У неё же не ангина, а роды! Врачей ждать надо.
Ирочка ушла – надолго покидать пост ей было запрещено. Обещала снова позвонить в «Скорую», выяснить, что и как.
В дверном проёме появился Крыжнёв:
– Блин, да меня сейчас вытошнит, – простонал он так, будто это у него были схватки.
– Дверь закрой, – гаркнул Соколов. – Да не с этой стороны, а с той. Иди погуляй, продышись.
Девушка стонала всё громче, извивалась, словно изнутри её разрывало на части. Соколов опустился на колени, расстегнул пуховик, стянул с её рук перчатки. Пальцы оказались ледяными, он принялся дышать на них, стараясь согреть. Гладил её эльфийские щёки, мокрые от слёз, и шептал нечто невразумительное, нежное, непонятно из каких глубин поднимающееся:
– Ну-ну, родная, тише, тише, вот-вот приедет доктор, и всё закончится. Потерпи, это сейчас больно, а потом всё забудется. Быстро-быстро забудется. И уже не вспомнится. У тебя ещё много детей будет, вон, какая ты молодая, красивая, хорошая.
Она по-прежнему стонала, и стоны эти становились всё громче и пронзительнее.
– Товарищ начальник, – голос донёсся до Соколова откуда-то издалека. – Товарищ начальник, выпустите меня. Она сейчас родит. Вы один не сможете.
Соколов обернулся. Адылбек Хасанов, средне-азиатский «гость» младшего лейтенанта Крыжнёва, окликал его, судя по всему, уже не в первый раз.
– Я – медик, студент-медик, помните? Я помогу.
Соколов поднялся. Взял со стола ключи. Будто сквозь липкую вату шагнул к решётке и долго – ему показалось, что целую вечность, – возился с замком, не переставая оглядываться на роженицу, кричавшую всё пронзительнее.
«Сейчас я решётку отопру, а он выскочит и убежит, – промелькнуло в голове запоздалое. – Ну и хрен с ним, пусть бежит. В конце концов, он ни в чём не виноват».
Но студент-медик Адылбек Хасанов никуда не убежал.
– Водка есть? – спросил он строго.
«Он же мусульманин, зачем ему водка?» – отчего-то подумалось Соколову. Но уточнять он не стал. Молча открыл ящик стола, достал початую бутылку.
– Лейте, – велел Хасанов, подставляя ладони, сложенные ковшом. – До воды теперь далеко.
Потом он усадил Соколова на край кушетки и показал, как держать девушку за плечи. Сам опустился в изножье.
– Головка прорезалась, – бросил коротко.
– Справишься?
– Придётся постараться…
* * *Когда приехала «Скорая», врачу осталось лишь перерезать пуповину.
– Молодец, сержант, – похвалил седоусый док-тор, судя по всему, ближайший родственник Деда Мороза. – Чисто сработано. Глянь, какого богатыря родил!
– Да не я это, вот он, – отмахивался Соколов. Заозирался в поисках Хасанова, но парня уже и след простыл.
Соколов стоял рядом с медсестрой, смотрел, как та ловко пеленает мальчишку, а в ушах по-прежнему звучал его первый, требовательный, басовитый крик, раздавшийся в тот самый миг, когда Соколов уже практически отчаялся его услышать. Теперь младенец сладко шлёпал губами, ворчал и недовольно щурился на яркий свет из-под припухших век. Цвета глаз было, конечно же, не разобрать, но отчего-то Соколов был уверен: они будут такие же тёмные, как у матери-эльфийки, у Адылбека да и у него самого.
– Поверьте моему опыту, – ворковал Дед Мороз, обращаясь к роженице, которую уже успели переложить на носилки. – Мужики, родившиеся 8 Марта, – особые люди. Счастливые, везучие, жизнью обласканные. Так что вы, моя дорогая, не только себе подарок сделали, но и сыночку своему угодили – в правильный день он у вас родился…
На улице Крыжнёв деловито суетился у фургона «Скорой помощи» – командовал погрузкой. Соколов бережно нёс ребёнка, укрывая его под курткой от ледяного ветра.
– Бывай, парнишка, – сказал он, аккуратно пристраивая его рядом с матерью.
– Спасибо вам, – мягко улыбнулась девушка, едва касаясь руки Соколова. – Спасибо вам, и не держите на меня зла.
– Бог с вами, за что? – смутился Соколов.
– Как за что? Испортила вам праздник…
Двери захлопнулись, весёлый доктор бодро вскочил на своё место рядом с водителем.
– Куда вы её теперь? – спросил Соколов.
– В пятнадцатый роддом, он тут ближайший.
– Поаккуратнее там, не дрова везёте, – прикрикнул на водителя Крыжнёв. Но дверь, к счастью, уже захлопнулась.
– Ты зачем чурку выпустил? – набросился Крыжнёв на Соколова, едва «Скорая помощь» тронулась с места.
– Тебя не спросил, – буркнул Соколов.
– Учти, Соколов, я рапорт подам. Сегодня же, вот прямо сейчас.
– Валяй, – бросил Соколов. И не оглядываясь, пошёл обратно в метро. Толкнув стеклянную дверь, внезапно вспомнил, что даже не узнал имени эльфийской царевны.
– Валяй, – бросил Соколов. И не оглядываясь, пошёл обратно в метро. Толкнув стеклянную дверь, внезапно вспомнил, что даже не узнал имени эльфийской царевны.
* * *Вернувшись с дежурства, Соколов скинул курт-ку, ботинки и, как подкошенный, рухнул на диван. Но спал недолго. Проснулся бодрый и первым делом начал мыть пол. Отдраил раковину, закинул грязное бельё в стиральную машину, протёр зеркало в ванной и вдруг ни с того ни с сего весело подмигнул своему отражению. Долго стоял под душем, напевая под нос что-то жизнеутверждающее. Побрился тщательно. Выудил из шкафа свой самый приличный свитер и практически чистые джинсы. Одевшись и зачем-то вновь подмигнув себе в зеркало, вышел на лестничную клетку и позвонил в соседнюю дверь. Светка оказалась дома.
– Привет, Светлана, с прошедшим праздником тебя! – со всей возможной галантностью приветствовал соседку Соколов.
Светка молчала, внимательно разглядывая начищенного, как медный пятак, соседа.
– У меня к тебе вопрос, – замялся Соколов. – Весьма деликатный. Может, ты знаешь, ну как бы тебе объяснить…
– Да уж объясни как-нибудь, – тихо сказала Светка. – Если проще, можешь на пальцах.
– Что отнести в больницу только что родившей женщине? – выпалил Соколов. – Она же это, наверное, кормящая? А кормящие сами-то что едят?
Светка помолчала, а потом проговорила, ничем не выдавая удивления:
– Творог можешь отнести. Колбасы варёной. Только хорошей, дорогой.
– А апельсины там, яблоки?
– Не вздумай, от них у ребёнка аллергия начнётся! – выпалила Светка и закрыла дверь.
* * *Главврач, пожилая дама с сиреневыми волосами, разглядывала Соколова с нескрываемым любопытством.
– Так это вы тот самый доблестный герой-полицейский, который мужественно принял роды в антисанитарных условиях столичного метрополитена?
– Так точно! – улыбнулся Соколов. – Только я не один. Мне студент-медик помог. Отличный парень, будущее светило узбекской медицины.
Дама с сиреневыми волосами саркастически приподняла бровь, но Соколов уже перешёл к делу:
– А я мог бы навестить мать? А то мы с ней вчера толком даже и не попрощались.
– К сожалению, это невозможно, – нахмурилась врач. Улыбку с её губ будто ластиком стёрло.
– Почему? – удивился Соколов. – Я ненадолго. Вот только творог передам, колбасу варёную, узнаю, как она себя чувствует, как там мальчишка…
– Это невозможно, – снова повторила врач. – Потому что её, этой так называемой матери, здесь нет. Она ушла.
– То есть как ушла?
– То есть так, – начала сердится врач, – ногами. Проснулась утром и ушла.
– А ребёнок?
– А ребёнка оставила.
– И что с ним теперь будет?
– Ну, что будет, что будет… – протянула врач. – Пациентка поступила к нам без документов, бумаги мы толком оформить не смогли, имя матери записали с её слов. Так что если в ближайшие дни кто-нибудь решит мальчика затребовать и официально признает себя его родителем, мы препятствовать не станем – отдадим и забудем.
– А если никто не затребует? – в горле у Соколова сделалось наждачно и сухо.
– Тогда через два дня мы отправим его в дом малютки. Потом его ждёт детский дом. А дальше… Ну, что я вам буду рассказывать. Вы ведь в органах работаете и лучше меня всё знаете.
…Соколов шёл по длинному больничному коридору и бил себя по ногам пакетом с теперь уже никому не нужным творогом. Было тихо, но за высокими белыми дверями явственно ощущалось бесшумное движение жизни. Соколов вышел на улицу и выбросил пакет в урну. Сейчас ему больше всего хотелось как можно скорее оказаться в метро, сесть в вагон и помчаться сквозь тьму в надежде никогда больше не видеть света. Он уже дошёл до ворот, но в следующее мгновение неожиданно развернулся и быстро, не останавливаясь, зашагал обратно в больницу.
Елена Исаева. Конкурс красоты
Отрывок из повести «Про мою маму и про меня»Наша классная объявила, что к 8 Марта мы должны подготовить и провести конкурс красоты!
В школе на другой день со мной произошло невероятное, просто фантастическое СОБЫТИЕ: Серёжка сам подошёл ко мне после уроков! Я не могла себя заставить поднять на него глаза. Поэтому тупо уставилась в значок на лацкане его школьного пиджака – «Третьяк».
– Я с тобой, что ли, в паре должен быть в этом вашем конкурсе красоты?
– Кажется, да, – прошелестела я, на ходу теряя голос.
– Ну, и чего надо?
– Надо… Для медицинского конкурса потренироваться перевязывать…
– Валяй. Только быстрей. У меня ещё футбол.
Он снял пиджак, остался в одной синей рубашке с распахнутым воротом, сел.
Я поняла, что Серёжка не шутит. Достала из классной аптечки бинт, начала перевязывать плохо слушающимися руками. Серёжка скептически наблюдал, как я путаюсь в бинте, пока я окончательно не выронила бинт из рук.
– Н-да… – наконец произнёс он. – Немного же мы очков наберём такими темпами.
– Я ещё дома потренируюсь… – оправдываясь, пролепетала я. – На маме.
– Давай, – согласился Серёжка. – А то я проигрывать не люблю. И учти ещё, что я танцевать не умею. Так что тут тоже будет прокол.
– Я тебя научу, – с готовностью предложила я.
– Только не сегодня, – сразу поставил меня на место Серёжка.
– Нет-нет! Ни в коем случае не сегодня! Мне тоже некогда!..
И он ушёл в спортзал, а я побрела на литературный кружок. Тема следующего занятия была – услышанный рассказ.
– В таком рассказе обязательно должно быть введение, в котором указывается – когда, от кого, при каких обстоятельствах был услышан рассказ. Как вели себя рассказчик и слушающий, – монотонно диктовала Ольга Леонидовна. – Задача автора: познакомить читателя с рассказчиком. Следовательно, в обрамлении сообщается самое необходимое, что нужно знать о герое – кто он, чем занимается. Иногда может описываться его внешность и манера говорить. Услышанный рассказ дополняется за счёт авторских отступлений. Очень часто в таких рассказах писателей конец бывает неожиданным. Темы сочинения можете выбрать: или «Жизнь, отданная людям», или «Беззаветная борьба за счастье Родины – высшее проявление патриотизма!»
Я сразу не решила, какую тему возьму. Пока у меня материала не было ни на ту, ни на другую.
– Ну, что-нибудь придумаем, – успокоила мама. – На какую наберёшь – на такую и напишешь.
В тот момент меня больше волновало не сочинение, а конкурс красоты «А ну-ка, девушки» на 8 Марта! К нему готовилась вся школа. Конкурс состоял из пяти заданий – кулинарного, литературного, медицинского, песенного и танцевального. Это я, собственно, уже введение излагаю, где объясняется, при каких обстоятельствах был услышан рассказ. И от кого.
– Кулинарное задание – это что? – мама активно включилась в мои проблемы, прекрасно понимая, что бытовые навыки у меня на нуле…
– Это ерунда – кто картошку быстрей почистит, – махнула я рукой.
– А-а, – успокоилась мама. – Главное, что ничего не готовить – а то ведь ты совершенно не по этой части. Так, с литературным понятно. Тут даже никто с тобой состязаться и не посмеет… Медицинское?
– Перевязку сделать кому-нибудь из мальчиков.
– Перевяжешь?
– Вообще-то, у меня «пять» по НВП. Но… смотря кого перевязывать…
– Ты бери такого, который тебе безразличен.
– Не могу, – вздохнула я. – Мне уже Серёжу назначили.
– Ну, здесь мы в пролёте… – мама всегда трезво и честно оценивала шансы. – Дальше. В песенном тебя без меня, конечно, перепеть могут, но если учтётся, что ты и слова сама писала, тогда – победа наша!
– Самое ужасное – ты знаешь что… – упавшим голосом проговорила я. И тяжко вздохнула.
– Танцы, – кивнула мама. – Я понимаю.
– Я ещё и… его должна научить. Я ему сказала, что не сегодня, потому что… ты мне хоть что-нибудь объясни в этом вопросе!
– …Это большой пробел в твоём воспитании, – развела руками мама.
– В ТВОЁМ воспитании меня, – уточнила я.
– А я что? Я тебе всё время говорю – не сутулься! – взорвалась мама. – Не горбись! А ты всё равно сутулишься! И зарядку по утрам не делаешь! И у стенки по пятнадцать минут не стоишь! А походка! Какая у тебя походка! Это же гусёнок какой-то, а не юная покорительница сердец!
Это меня окончательно добило. Разве можно вводить ребёнка в такую депрессуху?
– Знаешь, я, пожалуй, откажусь участвовать, – заявила я. – Нечего так позориться.
Мама почувствовала, что перегнула палку. И тут же завелась в другую сторону с неменьшим напором:
– Я тебе «откажусь»! Ты мне это брось! Ты мне комплекс неполноценности не формируй! Меня на родительском собрании три мамы атаковали – чтобы их «принцев» с тобой посадили.
– Да, – усмехнулась я, – я давно заметила, что я на мам произвожу гораздо большее впечатление, чем на сыновей.
– Это потому что у тебя золотой характер! – тут же нашла «плюс» мама.
Но я уже катилась по склону своёго комплекса неполноценности, набирая скорость: