Через некоторое время организм привыкал к определенной дозе наркотика и уже не мог без нее обходиться. Вот тут-то клиенту и объясняли, что он, просто говоря, попал. Нет, он, разумеется, остается членом клуба и может по-прежнему потреблять в нем любые напитки, но уже не бесплатно.
В эти сети умудрился попасть даже такой, казалось бы, опытный и серьезный человек, как Вениамин Павлович Светлышев. Когда он понял, что с ним случилось, то пришел в ужас. Но воля его оказалась довольно слабой, и он не смог бороться со своим недугом. Дело осложнялось еще и тем, что Светлышев был врач. Он сильно стыдился того положения, в которое попал, и предпринимал отчаянные усилия, чтобы скрыть это как от коллег, так и от домочадцев.
Денег на наркотики ему уже не хватало. Ему какое-то время давали в долг, а потом просто, что называется, перевели на счетчик.
Сопоставив эти факты, я пришел к выводу, что маленький человечек, который к нему приходил, шел затем, чтобы сказать Светлышеву об истечении срока долга. Поэтому Светлышев и впал в депрессию – денег нет, наркотиков тоже.
Организм донимал его, требуя свою порцию отравы, и в итоге Светлышев решился на должностное преступление – позаимствовал наркотические средства в клинике. Но, не рассчитав, переборщил с дозой. То есть получилась обычная передозировка, от которой умирают многие наркоманы.
На счастье, Светлышев выжил. Он лежал в наркологической клинике, и вопрос о его дальнейшей судьбе был открыт. Как выяснилось, он рассказал о клубе сам, и этим рассадником заразы заинтересовались правоохранительные органы. Подозрительный гуру был арестован, то, что он являлся наркоторговцем, доказано. Члены клуба разбрелись кто куда – кого отправили на лечение, кто просто скрывался от врачей и милиции.
Руководство клиники предпринимало все усилия, чтобы эта некрасивая история не выплыла наружу. Но сотрудники все равно перешептывались между собой, и руководству пришлось смириться с этим, понадеявшись только на то, что этот инцидент не выйдет за стены больницы.
Конечно, это печальное событие еще не являлось доказательством того, что со Светлышева автоматически снимались подозрения в убийствах – если таковые и были, разумеется. Но, проанализировав ситуацию, я решил, что такое вряд ли возможно. Прежде всего потому, что у Светлышева не было денег на наркотики. Будь он врачом-убийцей, он бы не дошел до того, чтобы воровать в клинике...
У меня оставался только один подозреваемый – Четыкин, – и именно его персоной я собрался заняться в ближайшее время. И как только приступил, на меня, точно из мешка, посыпались неприятности.
Увы, предсказания старика Петковского начали сбываться даже раньше, чем я успел их как следует обдумать. Точнее, не прошло и недели. За это время я успел сделать многое – получить от Хоменко дискету с информацией, купить ему на последние деньги бутылку дорогущего виски, просмотреть вместе с Мариной информацию на ее персональном компьютере и обнаружить нечто, за что можно было уцепиться. Но едва я попытался это сделать, как мне подставила свою стройную ножку светловолосая Инна – в полном соответствии с гипотетическим сценарием Петковского.
Накануне мы отстояли ночное дежурство – достойно и без происшествий. Ничего примечательного, пожалуй, не случилось, если не считать незапланированного визита на Маленковскую улицу, который я организовал по собственной инициативе. Мне нужно было проверить некую информацию. Отклонение от маршрута было небольшим, но Инна, как оказалось, немедленно взяла на заметку мою самодеятельность.
В глаза она мне ничего не сказала. Мы холодновато распрощались, и я отправился в свое отделение – мне предстояло пробыть в больнице еще шесть часов. Это самая неприятная сторона совмещения должностей – когда после ночного дежурства ты вынужден снова приступить к работе, хотя глаза у тебя слипаются и в голове гудит улей. Я уже успел сделать утренний обход и посмотреть всех своих пациентов – слава богу, у нас их на душу врача приходится не более пяти-шести человек, – как меня потребовали к начальству.
Выглядело это сначала не слишком угрожающе. Просто в палату, где я осматривал последнего пациента, заглянула старшая медсестра и негромко предупредила совершенно нейтральным и даже извиняющимся тоном:
– Владимир Сергеевич, пожалуйста, как только освободитесь, зайдите к Игорю Станиславовичу. Он давно вас спрашивал.
Я немного удивился. Макаров редко вызывал сотрудников к себе в кабинет. Руководителем он был весьма демократичным, общение предпочитал ненавязчивое и без подчеркивания своего начальственного положения. Отношения в терапевтическом отделении между коллегами были скорее товарищескими, чем служебными. Может быть, этому способствовал и сам Игорь Станиславович, державшийся ровно и доброжелательно с самой последней санитаркой, а в кадровой политике делавший упор на привлечение в отделение сотрудников молодых, энергичных и коммуникабельных.
Обилие в отделении молодых, спортивного вида врачей-мужчин в сочетании с мягкостью и утонченностью манер Игоря Станиславовича давало пищу для злых языков, которые усматривали в этом весьма нетрадиционную подоплеку. Своего мнения по этому вопросу у меня еще не сложилось, поскольку никаких доказательств ни в пользу традиционного, ни в пользу нетрадиционного варианта попросту не было. Мы общались с Макаровым довольно часто, но беседы наши касались исключительно рабочих моментов. Как говорится, ничего личного.
В кабинет Макарова я вошел безо всяких задних мыслей. Он сидел на вертящемся полукресле за письменным столом и курил тонкую ароматную сигару, аккуратно стряхивая пепел в изящную маленькую пепельницу из горного хрусталя. Окно было открыто, и синий дымок ленивой струйкой уплывал наружу, где развеивался теплым августовским ветром, несущим в комнату вяжущий аромат дубовой листвы.
Курение в нашей клинике абсолютно не поощрялось, но некоторые сотрудники благополучно предавались этому пороку, не афишируя его, но и не особенно скрываясь. Я знал нескольких таких людей – все они занимали различные должности, необязательно начальственные. Каким закономерностям подчинялось снисходительное к ним отношение, мне так и не удалось понять. Но Макаров был одним из этих счастливцев. Увидев меня, Игорь Станиславович отложил сигару, поднялся и, шагнув из-за стола, радушно пожал мне руку.
– Привет, Володя! – сказал он бодро, но с некоторым смущением. – Может быть, присядешь?
– А кто хозяин? – удивился я. – Мое дело маленькое, прикажете – присяду, прикажете – по стойке «смирно» буду стоять.
– Да брось ты! – рассмеялся Макаров и хлопнул меня по плечу. – Но, пожалуй, ты прав – садиться не обязательно. Разделаемся уж сразу...
– С чем разделаемся? – поинтересовался я.
Макаров посмотрел на меня внимательными мудрыми глазами.
– Да вот, понимаешь, вызывают нас с тобой на ковер. Штейнберг вызывает.
Я вытаращил глаза.
– А в чем я провинился? – В голову мне почему-то сразу пришли компьютер, коварный Хоменко и приказ об увольнении.
– Вообще-то это я хотел у тебя спросить – в чем, – улыбнулся Макаров.
– Я чист, как новорожденный младенец, – категорически заявил я. Мое гражданское сознание еще не созрело для добровольных признаний.
– Ну, тем лучше, – с облегчением вздохнул Макаров. – Тогда пойдем, так и скажем старикану...
– Но ты в самом деле не знаешь, Игорь Станиславович, чего он от меня хочет? – подозрительно допытывался я по пути.
– Абсолютно, – отвечал Макаров. – Но тон у старика был весьма суровым.
Мне оставалось только гадать. Однако интуиция подсказывала, что причина может быть только одна – я со своими поисками где-то засветился. Тогда я размотал в памяти всю цепочку.
Четыре дня назад я появился у Марины с букетом цветов и с дискетой в кармане. Она открыла дверь, явно меня не ожидая. На ней был простой ситцевый халат, а волосы влажны и не расчесаны. Как всякая женщина, она прежде всего была раздосадована, что ее застали в таком неподготовленном виде.
– Я тебя не ждала! – заявила она с упреком. – И затеяла стирку. Будешь теперь сидеть один и терпеливо ждать, пока я закончу и приведу себя в порядок. Положи цветы на тумбочку – у меня руки мокрые.
Я послушно выполнил распоряжение и поспешил ее обнять, пока она не скрылась в ванной комнате, где с негромким шумом работала стиральная машинка.
– Да отпусти же! – сердито сказала Марина, уворачиваясь от моих объятий.
В разрезе халата на мгновение мелькнула маленькая острая грудь. У меня перехватило дыхание, и я сейчас же забыл о цели своего визита.
– Ты сумасшедший! – пробормотала Марина немного погодя, когда мы сумели прервать наш затянувшийся поцелуй. – Ты живешь беззаботно, как птица, подчиняясь только своим желаниям. Но я не собираюсь идти у тебя на поводу. Сегодня у меня хозяйственный день, и планов я не изменю, учти это!
– Ты сумасшедший! – пробормотала Марина немного погодя, когда мы сумели прервать наш затянувшийся поцелуй. – Ты живешь беззаботно, как птица, подчиняясь только своим желаниям. Но я не собираюсь идти у тебя на поводу. Сегодня у меня хозяйственный день, и планов я не изменю, учти это!
Я подумал, что, если не удастся отвлечь Марину от хозяйственных забот, вечер действительно будет окончательно потерян. Тогда я сделал загадочное лицо, запустил руку в карман и помахал в воздухе дискетой.
– Сегодня у тебя будет день экспертиз, – заявил я категорически. – Мне удалось раздобыть то, о чем мы с тобой говорили. Здесь информация за шесть последних месяцев.
Марина посмотрела на дискету и обреченно вздохнула.
– Все равно, – сказала она упрямо. – Пока не закончу дела, даже пальцем не шевельну. Сиди и жди!
Какое-то время я сидел и ждал, разглядывая одинокую женскую обитель, полную соблазнительных запахов и милых безделушек. Какой контраст она представляла по сравнению с моей холостяцкой берлогой! Я попытался вспомнить, убрал ли я наконец валявшееся на виду ружье для подводной охоты, но даже эта подробность не всплывала в моей памяти.
Наконец появилась хозяйка. Она уже успела переодеться в синее облегающее платье, причесаться и подкрасить губы. Но вид у Марины после этого сделался еще более неприступным.
– Тебе сделать кофе? – деловито спросила она и, когда я отказался, так же деловито объявила: – Тогда начнем! Где твой компромат?
Я достал дискету, и Марина уселась за компьютер. Включив его и введя дискету, она строго посмотрела на меня и уточнила:
– Итак, что ищем?
– Все! – решительно ответил я.
Марина знаком показала мне, чтобы я сел рядом. Пальцы ее забегали по клавиатуре. Цепочки знаков и букв побежали по экрану монитора.
– Будем надеяться, что у вас не принято шифровать информацию, – произнесла Марина. – Как зовут твоего неприятного человека?
– Четыкин Роман Ильич, – ответил я.
– Ищем Четыкина, – заявила Марина, снова принимаясь за клавиатуру. – Вот он. Теперь смотри внимательно и решай, что представляет в данном случае интерес. То, что тебе нравится, мы можем распечатать.
На экране компьютера одно за другим стали появляться сведения о каждом вызове Романа Ильича – с адресами, диагнозами, проведенным лечением и прочими подробностями. Следует отдать ему должное – поездил он за эти полгода немало и многим помог, оказывая помощь квалифицированно и своевременно. Пожалуй, придраться было сложно – действовал Четыкин, как правило, квалифицированно и безошибочно. Да что там – как правило! Он был на высоте постоянно.
Я уже чувствовал легкое разочарование от бесплодности своих поисков и всматривался в экран не так внимательно. Пересмотрев бездну информации, я к тому же несколько подустал. Неожиданно Марина спросила:
– Что такое «смерть до приезда "Скорой"?» Что это означает?
– Да то самое и означает, – встрепенулся я. – Вызов поступает, когда больной еще жив, но, пока «Скорая» передвигается по городу, он благополучно отдает богу душу. Иногда такое происходит.
– И что в таких случаях предпринимает врач «Скорой помощи»?
– Если смерть наступила менее чем полчаса назад, врач обязан проводить реанимационные мероприятия, вызвав на подмогу реанимационную бригаду. Однако в большинстве случаев помочь уже не удается... А в чем дело?
Марина кивнула на экран:
– Видишь, здесь именно такой случай. Написано, что реанимационные мероприятия эффекта не дали. Но на подмогу твой Четыкин никого не вызывал. Это может что-нибудь означать?
Я пожал плечами:
– Строго говоря, инструкция в какой-то мере нарушена. Но бывают разные обстоятельства. Может быть, у него не было времени сделать вызов. И потом, Четыкин – опытный врач, он может безошибочно предполагать, что больному уже не поможет никакая бригада. Такие решения остаются без последствий, особенно если родственники не предъявляют претензий.
– Или если родственники с самого начала преследуют определенные цели, да? – проницательно взглянула на меня Марина.
– Ты полагаешь... – пробормотал я, с недоверием разглядывая застывшие на экране строчки.
Вызов касался некоей больной по фамилии Смирнова, страдавшей, как и покойный Зелепукин, опухолью печени в последней стадии. Метастазами, видимо, были затронуты уже многие внутренние органы, и больная была, несомненно, обречена. Но, пожалуй, Марина права – этот случай заслуживал внимания хотя бы потому, что был похож на предыдущий.
– Распечатываем? – уточнила Марина.
Я кивнул, она нажала какую-то кнопку, и из принтера вылезла полоса белоснежной бумаги с отпечатанным на ней текстом.
– Ищем что-то похожее? – спросила Марина.
Искать теперь пришлось недолго – у Четыкина за один месяц случилась еще одна смерть до приезда «Скорой», и эта смерть показалась мне еще сомнительнее. Больной Саврасов, состояние после острого нарушения мозгового кровообращения – однако смерть наступила, по заключению Четыкина, от острого инфаркта миокарда. А самое главное, что настораживало, больной был одинок и пользовался услугами неизвестной сиделки. То есть неизвестной нам, а не ему. Полагаю, что больному она была знакома, но в тексте об этом не было ни слова.
Эта информация также подверглась распечатке, и я, пряча листки в карман, предложил Марине немедленно съездить на ее машине хотя бы по одному адресу. Во мне проснулся инстинкт охотника – в том или ином виде он присутствует в душе каждого мужчины.
Час был уже довольно поздний, не слишком подходящий для неожиданных визитов, но Марина неожиданно легко согласилась – видимо, охотничий инстинкт присущ и некоторой части прекрасной половины человечества.
Но Марину, видимо, кое-что смущало, потому что по пути на улицу Добролюбова она меня спросила:
– И что же ты собираешься сейчас сказать наследникам гражданки Смирновой? Мол, не злодеи ли вы, уважаемые наследники? – Она с интересом покосилась на меня и слегка улыбнулась.
Вопрос был далеко не праздным – я действительно не знал, что сказать предполагаемым наследникам. Но мне казалось, что я сумею прочитать ответ на их лицах, даже не задавая никаких провокационных вопросов, – поскольку был убежден, что преступление должно оставить на них какой-то отпечаток. Во всяком случае, судьба квартиры тоже представляла известный интерес.
Когда мы добрались до места, было уже десять часов вечера. Марина остановила машину возле основательного семиэтажного здания и выжидательно посмотрела на меня.
– Подожди меня здесь, – предложил я. – Я мигом поднимусь – и обратно.
Марина отрицательно покачала головой.
– Одного я тебя не отпущу, – возразила она. – Вдруг тебя опять ударят чем-нибудь тяжелым по голове, и ты забудешь, кто ты и откуда... Только этого мне еще не хватало!
– Хорошо, я согласен, – ответил я. – Но любые переговоры предоставь вести мне. У меня нюх на преступников.
– У них, к сожалению, на тебя тоже, – сказала Марина. – Поэтому я и взялась тебя сопровождать.
Мы поднялись на третий этаж. Еще на лестнице до нас донеслись чуть приглушенные звуки безудержного веселья, возбудившие во мне смутные подозрения. Подозрения переросли в уверенность, когда мы вышли на лестничную площадку. Музыка доносилась из-за двери именно той квартиры, где недавно проживала несчастная Смирнова. Музыка была блатной и очень громкой. Вдобавок она сопровождалась раскатами смеха и пьяными выкриками. Собственно, способность веселиться под такую музыку вызывает у меня оторопь. Песня, в которой мужественный баритон повествует о том, как он, отсидев пятнадцать лет, зарезал неверную подругу и сел еще на пятнадцать, может развеселить разве что того, кому присудили гораздо меньший срок.
Однако обитатели квартиры не разделяли моих сомнений и веселились на всю катушку. Марина посмотрела на меня с тревогой и вцепилась в мой рукав.
– По-моему, нам лучше отсюда уйти, – сказала она.
Мне и самому так казалось, но жаль было потраченного времени.
– Мы только спросим, не дома ли хозяйка, – пробормотал я. – Выдадим себя за дальних родственников. И выразим соболезнование, когда узнаем печальную новость.
– Звучит довольно кощунственно, – недовольно произнесла Марина.
– Не ехать же обратно с пустыми руками, – не слишком убедительно возразил я и нажал на кнопку звонка.
Долгое время никто не открывал, а потом дверь внезапно и с грохотом отворилась, точно отброшенная взрывом, и на пороге возникла пьяная в дым девица в черной ажурной кофточке, под которой колыхалась спелая грудь, и в огненно-зеленых фосфоресцирующих сланцах.
– Какой красавчик, м-м-м! – безо всякого вступления промычала она и властным движением привлекла меня к своим вздрагивающим жарким полушариям.
Освободиться мне удалось далеко не сразу – девица оказалась упрямой и липкой, как патока. Пока я, как Лаокоон, боролся со змеями, в которые превратились ее наманикюренные потные руки, на площадку выскочил коренастый и кривоногий парень в белых шортах и майке без рукавов. У него были шалые нерассуждающие глаза и синяя татуировка на дельтовидных мышцах.