— Но ведь он не собирался лететь в Нью-Йорк?
— Мне он сказал так.
— Вы в этом уверены?
— Он сказал, что у него на сегодня назначена там деловая встреча.
Обратившись к востоку, Дагни поглядела на небо пустыми глазами, не понимая причин такого поступка, не умея ни осудить, ни принять его, теряя последнюю опору.
— К черту эти улицы! — проговорил Джеймс Таггерт. — Все равно опоздаем.
Дагни посмотрела вперед, поверх плеча шофера. В секторе, остававшемся в слякоти на ветровом стекле после каждого движения «дворника», она видела застывшую цепочку черных блестящих крыш старых автомобилей. Далеко впереди неподвижный красный глазок фонаря, подвешенного невысоко над землей, оповещал о земляных работах.
— На каждой улице что-нибудь, да не так, — раздраженным тоном буркнул Таггерт. — Копать здесь вздумали! Почему никто ничего не делает вовремя?
Откинувшись на сидении, Дагни поплотнее закуталась в накидку.
Она чувствовала усталость рабочего дня, который начался в ее кабинете в семь часов утра, и конец которого ей пришлось скомкать, не закончив всех дел, чтобы помчаться домой и переодеться, так как она дала согласие Джиму выступить на ужине Нью-Йоркского бизнес-совета.
— Они хотят, чтобы мы рассказали им о риарден-металле, — сказал он. — И ты сделаешь это лучше меня. Мы должны выглядеть внушительно. Ведь по поводу этого заменителя традиционной стали идет столько споров.
Сидя рядом с братом в его машине, Дагни жалела о том, что согласилась. Скользя взглядом по улицам Нью-Йорка, она думала о гонке между металлом и временем, о состязании между рельсами Рио-Норте и пролетающими днями. Ей казалось, что царящий в автомобиле покой до предела напрягает ее нервы, предвещая безвозвратную потерю целого вечера в то время, когда она ни имела права потратить впустую даже час.
— При всех нынешних атаках на Риардена, — продолжил Таггерт, — ему могут потребоваться друзья.
Дагни недоверчиво посмотрела на брата.
— Ты хочешь сказать, что поддержишь его?
Вместо ответа Джим вялым тоном спросил:
— А тот отчет особого комитета Национального совета металлопромышленников — что ты о нем думаешь?
— Ты знаешь, что я о нем думаю.
— Они утверждают, что риарден-металл представляет собой угрозу общественной безопасности. Они говорят, что химический состав его ничем не обоснован, что металл этот хрупок, подвержен молекулярному разрушению, что он будет растрескиваться без предварительных признаков. — Таггерт умолк, как бы ожидая ответа. Дагни молчала, и он встревоженным тоном спросил:
— Ты не передумала, а?
— Относительно чего?
— Относительно этого металла.
— Нет, Джим, не передумала.
— Но ведь там… в комитете этом… знатоки, специалисты своего дела… эксперты высшего класса… Главные металлурги крупнейших корпораций, обладатели университетских дипломов со всех концов страны… — проговорил он несчастным тоном, словно бы умоляя сестру дать ему доказательства своего права отрицать приговор этих людей.
Дагни посмотрела на брата с недоумением; такое поведение было ему не свойственно.
Дернувшись, машина поползла вперед. Медленно въехав в брешь дощатого забора, она миновала котлован с лопнувшей водопроводной трубой. Возле котлована сложены были новые трубы; Дагни заметила на них торговую марку: Литейный цех Стоктона, Колорадо. Она отвернулась; ей не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало ей о Колорадо.
— Ничего не могу понять… — пожаловался Таггерт. — Лучшие специалисты Национального совета металлопромышленников…
— А кто, Джим, является его президентом? Оррен Бойль, не так ли?
Таггерт не повернулся к ней, однако челюсть его отвисла.
— Если этот жирный хам считает, что ему можно… — начал он, но оборвал фразу.
Дагни посмотрела на висевший на углу фонарь. Стеклянный колпак его наполнял свет. Не покоряясь непогоде, он освещал заколоченные окна и щербатые тротуары как единственный их хранитель. В конце улицы, за рекой, на фоне огней фабрики угадывались очертания электростанции. Мимо проехал тяжелый грузовик, закрывший собой весь обзор. Такие грузовики развозили топливо — на ярком зеленом боку свежеокрашенной цистерны, невзирая на слякоть, блестели белые буквы: Уайэтт Ойл, Колорадо.
— Дагни, ты слышала о дискуссии, которая состоялась на собрании Союза рабочих сталелитейных заводов в Детройте?
— Нет. И о чем они спорили?
— Все было в газетах. Там говорили о том, можно ли разрешать членам профсоюза работать с риарден-металлом. Решение принято не было, однако самого обсуждения уже хватит для подрядчика, пожелавшего рискнуть… о, он немедленно отменит заказ!.. Но что если… что если все выступят против риарден-металла?
— Пусть себе возражают.
Светлая точка поднималась по прямой линии к верхушке невидимой башни. Это работал лифт огромного отеля. Мимо здания на боковую улицу проехал легковой автомобиль. Бригада рабочих сгружала тяжелый ящик с грузовика в открытую дверь подвала. Дагни прочла на ящике: Моторы Нильсена, Колорадо.
— Потом мне не нравится резолюция, которую приняло собрание школьных учителей Нью-Мексико, — продолжил Таггерт.
— Какая резолюция?
— Они решили, что, с их точки зрения, не следует позволять детям ездить по новой линии Рио-Норте компании «Таггерт Трансконтинентал» после завершения ее постройки, поскольку это небезопасно… Так и подчеркнули, новой линии «Таггерт Трансконтинентал». Это напечатали во всех газетах. Жуткая реклама для нас… Дагни, чем, по-твоему, нам нужно ответить?
— Пуском первого поезда по новой линии Рио-Норте.
Таггерт надолго погрузился в молчание. Он самым непривычным образом погрузился в уныние.
Дагни не могла поверить себе: он не пытался осмеять ее, он не выставлял против нее мнения своих любимых авторитетов, он словно бы просил утешения.
Мимо промелькнул легковой автомобиль; блеснув мощью — ровным и уверенным движением и полированным корпусом. Ей было известно, кто производит подобные машины: Хэммонд, Колорадо.
— Дагни, а мы… а мы действительно построим эту линию… вовремя?
Ей было странно слышать голос Джеймса полным столь обыкновенного чувства, простейшего животного страха.
— Если уж мы не сумеем помочь этому городу, тогда да поможет ему Господь! — ответила она.
Машина обогнула угол. Над черными крышами маячила страница календаря, освещенного белым светом прожектора. На ней значилось: 29 января.
— Дэн Конвей оказался сукиным сыном!
Слова эти вырвались у Таггерта внезапно, словно он более не мог сдерживаться.
Она с возмущением посмотрела на брата:
— С чего это ты так решил?
— Он отказался продать нам ветку «Феникс-Дуранго» в Колорадо.
— Надеюсь… — Ей пришлось остановиться и начать снова, стараясь не сорваться на крик. — Надеюсь, ты не обращался к нему с этим предложением?
— Конечно, обращался!
— Неужели ты ожидал, что он… продаст ее… тебе?
— А почему нет? — Истерическая и задиристая манера вернулась к Таггерту. — Я предложил ему больше, чем мог бы предложить кто-то другой. Нам не нужно было бы тогда разбирать и перевозить ее, мы могли бы воспользоваться ею на месте. И какая бы получилась реклама — с учетом общественного мнения мы отказываемся от колеи из риарден-металла. Его ветка оправдала бы себя до последнего цента! Но этот сукин сын отказался. Он даже заявил, что не продаст «Таггерт Трансконтинентал» и фута собственных рельсов. А сейчас он распродает их по частям любому желающему, вплоть до конок в Арканзасе и Северной Дакоте, продает с ущербом для себя, и это с учетом того, что я предлагал ему, сукину сыну! Даже не хочет заработать! И видела бы ты, как слетаются к нему эти коршуны! Они-то знают, что нигде больше рельсов не найдешь!
Дагни склонила голову на грудь. Она не могла даже смотреть в сторону брата.
— По-моему, это противоречит Правилу-против-свар-в-стае, — раздраженным тоном проговорил Таггерт. — Насколько я помню, Национальный железнодорожный альянс в первую очередь намеревался защитить своих основных членов, а не мелких ершей из Северной Дакоты. Но у меня нет возможности заставить альянс провести голосование на эту тему, потому что все члены его сейчас замешаны в эту историю и вырывают рельсы друг у друга!
Дагни медленно выдавила из себя, желая в душе, чтобы слова можно было произносить как бы в перчатках.
— Теперь мне понятно… почему тебе понадобилось… чтобы я выступала… в защиту риарден-металла.
— Вот уж не знал, что ты такая…
— Заткнись, Джим, — спокойно проговорила она.
Какое-то мгновение Таггерт молчал. А потом откинулся на спинку сиденья и недовольным тоном пробурчал:
— И постарайся выступить поубедительнее, потому что Бертрам Скаддер может проявить крайний скепсис.
— Бертрам Скаддер?
— Он будет сегодня среди выступающих.
— Среди выступающих… Ты не говорил мне, что будут другие ораторы.
— Ну… я… Какая тебе разница? Ты ведь не боишься его, так ведь?
— Нью-Йоркский бизнес-совет!.. И вы приглашаете Бертрама Скаддера?
— А почему нет? По-моему, неплохая идея. Он не испытывает никакой неприязни к бизнесменам. Потом, он принял наше приглашение. Нам следует проявить широту взглядов, заслушать все мнения и, быть может, перетянуть его на свою сторону… На что это ты уставилась? Ты ведь сумеешь победить его в споре, правда?
— …победить его в споре?
— В прямом эфире. Будет радиопередача. Ты будешь дискутировать с ним на тему «Является ли металл Риардена смертоносным продуктом жадности?»
Наклонившись вперед, Дагни опустила стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера, и приказала:
— Остановите машину!
Она не слышала слов Таггерта. Откуда-то издали до нее доносились его вопли.
— Нас ждут!.. На ужине будут присутствовать пятьсот человек и вся национальная верхушка!.. Ты не можешь обойтись со мной таким образом!
Наконец он схватил ее за руку и выкрикнул:
— Но почему???
— Проклятый дурак, неужели ты действительно думаешь, что этот вопрос можно решить голосованием?
Автомобиль остановился; выскочив из него, Дагни побежала.
Несколько успокоившись, она первым делом обратила внимание на свою обувь. Она шла спокойно и неторопливо, чувствуя холод тротуара под каблучками черных атласных босоножек. Дагни откинула волосы со лба, на ладони остались таять хлопья снега.
Теперь, когда слепящий гнев оставил ее, Дагни не ощущала ничего, кроме серой усталости. Чуть побаливала голова; она почувствовала голод и вспомнила, что собиралась отужинать в Бизнес-совете. Не останавливаясь, она подумала, что есть, все-таки, не стоит, и решила выпить где-нибудь чашечку кофе, а потом отправиться домой на такси.
Дагни огляделась. Ни одного кэба поблизости видно не было. Она не представляла себе, где находится. Район вообще не производил хорошего впечатления. На противоположной стороне улицы зияла широкая щель между домами; в окнах обшарпанных домов светились редкие огоньки, несколько маленьких грязных лавчонок были уже закрыты на ночь, в двух кварталах от нее наползал туман от Ист-ривер.
Дагни повернула к центру города. Впереди маячил черный скелет здания. Некогда в нем размещались конторы; теперь же сквозь обнажившиеся стальные конструкции и углы раскрошившейся кирпичной кладки просвечивало небо. В тени остова, подобно пробивающейся к небу травинке у подножия мертвой скалы, оказалась небольшая закусочная. Чистые окна ее были ярко освещены. Она вошла.
Внутри был свежевытертый прилавок, опоясанный полоской хрома. На нем стоял полированный титан, пахло кофе. За прилавком сидело несколько бомжей, позади него орудовал пожилой здоровяк, рукава его безукоризненно белой рубашки были закатаны выше локтя. Волна теплого воздуха заставила Дагни понять, как же она замерзла. Поплотнее закутавшись в черную бархатную накидку, она села на высокий стул.
— Пожалуйста, чашку кофе, — попросила она.
Окружающие смотрели на нее безо всякого любопытства. Появление в грошовой забегаловке женщины в вечернем платье их не удивило; впрочем, теперь никто ничему не удивлялся. Хозяин закусочной принялся невозмутимо выполнять ее заказ; в безразличной манере его, впрочем, угадывалось не задающее вопросов сострадание.
Дагни не могла сказать, работают или перебиваются подаянием четверо сидевших возле нее людей; ни одежда их, ни манеры не обнаруживали в эти дни никаких различий. Хозяин поставил перед ней кружку кофе. Дагни обхватила ее ладонями, радуясь теплу.
Оглядевшись по сторонам, она по профессиональной привычке прикинула, сколько можно купить в этом заведении на один дайм, и порадовалась своим выводам.
Взгляд ее перебрался от блестевшего нержавейкой бака кофеварки к литой сковороде, к стеклянным полкам, к эмалированной раковине, к хромированным лопастям миксера. Хозяин занялся приготовлением тостов. Дагни с удовольствием проводила взглядом цепочку ломтиков хлеба, медленно ползущих по узкому конвейеру мимо раскаленных нагревателей. А потом она заметила название, вытесненное на тостере: Марш, Колорадо.
И в бессилии уронила голову на лежавшую на прилавке руку.
— Бесполезно, мадам, — буркнул сидевший возле нее старикашка.
Ей пришлось поднять голову, улыбнуться — ему и себе самой.
— В самом деле? — спросила Дагни.
— В самом деле. Забудьте об этом. Не надо обманывать себя.
— В чем?
— В том, что цена всему больше гроша. Кругом, дамочка, только грязь да кровь. Не верьте тем мечтам, которыми вас накачивают под завязку, и вам не будет больно.
— Каким мечтам?
— Тем сказкам, которыми нас пичкают в молодости — о человеке, о духе. В людях нет никакого духа. Человек — это просто низменное животное, без интеллекта, души, добродетелей и моральных ценностей. Животное, наделенное двумя способностями — жрать и размножаться.
Исхудавшее лицо, пристальный взгляд напряженных глаз, некогда тонкие черты, еще хранившие следы прежнего достоинства. Его можно было уподобить проповеднику или профессору эстетики, проведшему годы за размышлениями в некоем пыльном заштатном музее. Интересно, что могло погубить этого человека, какая ошибка на пути могла довести его до такого состояния.
— Человек вступает в жизнь, ища в ней красоту, величие, возвышенные свершения, — продолжил он. — И что же он находит? Уйму хитроумных машин для производства автомобильной обивки или пружинных матрасов.
— Чем тебе не угодили пружинные матрасы? — спросил мужчина, похожий на водителя грузовика. — Не обращайте на него внимания, мэм. Он любит поговорить, чтобы послушать себя самого. И ничего плохого не сделает.
— Человек наделен одним-единственным талантом — низменным хитроумием, расходуемым на удовлетворение потребностей, — проговорил старик. — Для этого никакого интеллекта не надо. Не надо верить всем росказням о разуме человека, о его душе, его идеалах, безграничном честолюбии.
— А я и не верю, — проговорил молодой парень с крупным ртом, сидевший в углу, у стойки. Пальто его было разорвано на плече, а горечи в изломе губ хватило бы на целую длинную жизнь.
— И что такое душа? — продолжил старик. — Разве наделен духом производственный процесс или акт размножения? Но ничем другим человек не интересуется. Материальное — вот все, что известно человеку, все, что заботит его. О том свидетельствует наша великая промышленность — единственное достижение так называемой цивилизации — созданная вульгарными материалистами, наделенными моральным уровнем свиньи и ее же целями и интересами. Чтобы собрать на конвейере десятитонный грузовик, не требуется никакой нравственности, никаких моральных принципов.
— Что такое мораль? — спросила Дагни.
— Способность отличать добро от зла, умение видеть истину, отвага, необходимая, чтобы следовать ей, преданность добру, целостность натуры, чтобы не изменять добру ни за что и никогда. Но где отыскать все это?
Юноша насмешливо фыркнул.
— И кто такой Джон Голт?
Дагни допила кофе, сосредоточившись лишь на том удовольствии, которое приносила ей горячая жидкость, разливавшаяся живительным огнем по всему ее телу.
— Могу сказать тебе, — проговорил невысокий, морщинистый бродяга, надвинувший кепку на самые глаза. — Я знаю.
Его словно бы не услышали или просто не обратили внимания. Юноша не отводил от Дагни задиристых, рассеянных глаз.
— Вы не боитесь, — вдруг проговорил он без всякого повода, просто констатируя факт безжизненным, отрывистым тоном, в котором звучала и нотка удивления.
Дагни посмотрела на него.
— Нет, — проговорила она, — не боюсь.
— Я знаю, кто такой Джон Голт, — проговорил снова бродяга. — Это тайна, но я знаю.
— И кто же он? — спросила она безо всякого интереса.
— Первопроходец, — ответил бродяга. — Величайший среди всех, кто когда-либо жил на свете. Тот, который открыл источник вечной молодости.
— Мне еще одну. Черного, — сказал старик, пододвигая к хозяину свою кружку.
— Джон Голт потратил на поиски много лет. Он переплывал океаны, пересекал пустыни, спускался в забытые рудники, протянувшиеся на многие мили под землей. Но нашел он свой источник на вершине горы. Чтобы подняться туда, ему потребовалось десять лет. В теле его не осталось ни одной целой кости, на руках — кожи, он забыл свой дом, свое имя, свою любовь. Но все-таки он поднялся на гору. И нашел там источник вечной молодости, который хотел дать людям. Только он так и не вернулся.