Она сидела, прижав ладонь к бурому конверту.
— Дагни, — негромко спросил Эдди, — что происходит с людьми? Как могло подобное заявление вызвать столько шума? Это же чистейшее очернительство — грязная, абсолютно очевидная пачкотня. Человек достойный выбросил бы это заявление в канаву. Как… — голос его дрогнул в отчаянном, воинственном гневе — как могли они принять это? Интересно, его хотя бы прочли в институте? Неужели они не способны видеть? Неужели они не умеют мыслить? Дагни! Что случилось с людьми, раз они позволяют себе такое, и как мы можем жить в такой обстановке?
— Успокойся, Эдди, — проговорила она, — успокойся. И не бойся.
Здание Государственного научного института стояло над рекой в Нью-Хэмпшире, на склоне уединенного холма, на половине пути между берегом и небом. Издали оно казалось одиноким монументом, воздвигнутым в девственном лесу. Деревья были аккуратно высажены, дороги проложены как в парке, в нескольких милях от него из долины выглядывали крыши небольшого городка. Впрочем, ничему не позволялось чересчур приближаться к зданию, тем самым умаляя его строгость.
Беломраморные стены придавали сооружению классическое величие; композиция прямоугольных элементов наделяла его чистотой и красотой современного промышленного предприятия. Здание можно было назвать вдохновенным. Люди из-за реки смотрели на этот дом с почтением, усматривая в нем памятник человеку, характер которого соответствовал благородству линий здания.
Над входом в мрамор были врезаны строки посвящения: Бесстрашному разуму. Нерушимой истине. В тихом уголке ничем не примечательного коридора небольшая бронзовая табличка на двери, подобная сотням других табличек на других дверях, гласила: «Доктор Роберт Стэдлер».
В возрасте двадцати семи лет доктор Роберт Стэдлер написал научный труд о космических лучах, в пух и прах разгромив большинство теорий, созданных его предшественниками. Последователи Стэдлера начали обнаруживать постулаты своего учителя в основе каждого предпринимавшегося ими исследования.
В возрасте тридцати лет он был признан крупнейшим физиком своего времени. В тридцать два его избрали руководителем Физического факультета университета Патрика Генри — в те самые дни, когда великий университет еще был достоин своей славы. Именно о докторе Роберте Стэдлере сказал один из журналистов: «Быть может, среди всех явлений той самой Вселенной, которую он изучает, наибольшего удивления заслуживает мозг самого доктора Роберта Стэдлера». Именно доктор Роберт Стэдлер некогда поправил студента: «Свобода научного исследования? Первое из двух существительных является лишним».
В возрасте сорока лет доктор Роберт Стэдлер обратился к народу, требуя создания Государственного научного института.
«Предоставим науке возможность освободиться от власти доллара», — молил он сограждан. Вопрос был принят к рассмотрению; некоторая незаметная группа ученых провела билль по долгой дороге к рассмотрению: общество испытывало известную нерешительность, определенные сомнения, причины которых никто определить не мог. Но имя доктора Роберта Стэдлер уже уподобилось тем космическим лучам, что он изучал: они пронзали любую преграду. И страна построила беломраморный дворец в качестве подарка одному из своих величайших сограждан.
Скромный кабинет доктора Стэдлера в институте ничем не отличался он кабинета бухгалтера какой-нибудь фирмы средней руки. Дешевый стол из уродливого желтого дуба дополняли шкаф с папками дел, два кресла и черная доска, исписанная математическими формулами. Опустившись в одно из кресел, поставленных у пустой стены, Дагни подумала, что кабинет сочетает в себе показную роскошь и элегантность: роскошь, поскольку скромная обстановка явно предполагала, что хозяин кабинета достаточно велик, чтобы позволить себе отсутствие украшений; элегантность, потому что он действительно не нуждался ни в чем другом.
Дагни уже была знакома с доктором Стэдлером; они несколько раз встречались на банкетах, устраивавшихся видными бизнесменами или известными техническими обществами по тому или иному торжественному случаю. Она посещала эти банкеты столь же неохотно, как Стэдлер, и в итоге обнаружила, что ему приятно разговаривать с ней.
— Мисс Таггерт, — сказал он ей как-то раз, — я никогда не рассчитываю обнаружить интеллект на подобных сборищах. И знакомство с вами в высшей степени радует меня!
Дагни пришла в его кабинет, припоминая эти слова. Она сидела, наблюдая за Стэдлером чисто по-научному: ничего заранее не предполагая, отбросив эмоции, стараясь только смотреть и понимать.
— Мисс Таггерт, — бодрым тоном начал он, — вы возбуждаете во мне любопытство, а я испытываю его всегда, когда событие выходит за рамки прецедента. Как правило, прием посетителей превращается для меня в мучительную обязанность. Я искренне удивлен, что ваш визит доставляет мне такое удовольствие. Известны ли вам те чувства, которые ощущаешь, имея, наконец, дело с тем редкостным собеседником, из которого не надо вытаскивать понимание клещами?
Стэдлер присел на краешек своего стола самым непринужденным и живым образом. Он не был высок, и худоба придавала ему вид моложавый и энергичный, едва ли не мальчишеский. Тонкое лицо возраста не имело; Стэдлера нельзя было назвать красивым, однако высокий лоб и большие серые глаза свидетельствовали о настолько выдающемся интеллекте, что ничего другого в его чертах уже нельзя было заметить. От уголков глаз разбегались веселые морщинки, но в уголках рта залегла печаль. Кроме чуть поседевших волос ничто не напоминало о том, что он разменял уже шестой десяток.
— Расскажите мне, пожалуйста, о себе, — предложил он. — Мне всегда хотелось расспросить вас о том, каким образом вам удается делать такую неожиданную для женщины карьеру в тяжелой промышленности, и как вам удается выносить всех этих людей.
— Я не вправе отнимать слишком много вашего времени, доктор Стэдлер, — вежливо, с безличной корректностью произнесла Дагни. — И я пришла к вам по чрезвычайно важному делу.
Тот рассмеялся:
— Вот она — истинно деловая женщина… сразу и прямо к сути. Ну, хорошо. Только не беспокойтесь о моем времени — оно принадлежит вам. Итак, о чем вы хотели поговорить со мной? Ах, да. О риарден-металле. Я не слишком хорошо информирован о нем, но если я могу что-то сделать для вас… — Рука его шевельнулась, предлагая начать разговор.
— Вы знакомы с тем заключением, которое ваш институт выпустил о риарден-металле?
Стэдлер чуть нахмурился.
— Да, я слышал о нем.
— Вы его читали?
— Нет.
— Оно преследовало своей целью предотвратить использование риарден-металла.
— Да-да, что-то такое я слышал.
— Вы можете объяснить мне причину подобного заключения?
Стэдлер развел руками; ладони его привлекали внимание — длинные и костистые, прекрасные в своей нервной энергии и силе.
— Скажу прямо — не знаю. Это относится к епархии доктора Ферриса. Не сомневаюсь, что у него были особые причины для такого решения. А не хотите ли вы переговорить с самим доктором Феррисом?
— Нет. Вы знакомы с металлургией риарден-металла, доктор Стэдлер?
— Так, в общих чертах. Но скажите мне, почему этот металл так волнует вас?
Легкое удивление промелькнуло в глазах Дагни, и, не меняя бесстрастного тона, она ответила.
— Я строю ветку с рельсами из риарден-металла, которая…
— Ах, да, конечно! Я что-то слышал об этом. Простите, я не читаю газеты так часто, как это следует делать. Так значит, именно ваша фирма строит эту ветку?
— От завершения этой ветки зависит само существование моей дороги — а, в конечном счете, на мой взгляд, и существование самой этой страны.
Вокруг его глаз собрались удивленные морщинки.
— Неужели вы можете с полной уверенностью утверждать такое, мисс Таггерт? Я на это не способен.
— В данном случае?
— В любом случае. Никто не может заранее сказать, по какому пути пойдет страна дальше. Здесь дело не в просчитываемых тенденциях, мы имеем дело с хаосом, требованиями момента, который может сделать возможным все.
— Доктор Стэдлер, вы согласны с тем, что производство необходимо для существования страны?
— Ну да… да, конечно.
— Строительство этой линии было остановлено благодаря сделанному вашим институтом заявлению.
Стэдлер не улыбнулся и промолчал.
— Соответствует ли это заключение вашему мнению о природе риарден-металла? — спросила она.
— Я уже говорил, что не читал его. — В голосе Стэдлера мелькнуло легкое неудовольствие.
Открыв сумочку, Дагни вынула из нее газетную вырезку и протянула своему собеседнику.
— Не хотите ли прочесть, а потом сказать мне, на таком ли языке должна изъясняться наука?
Открыв сумочку, Дагни вынула из нее газетную вырезку и протянула своему собеседнику.
— Не хотите ли прочесть, а потом сказать мне, на таком ли языке должна изъясняться наука?
Пробежав вырезку взглядом, Стэдлер пренебрежительно улыбнулся и отбросил ее.
— Отвратительно, — проговорил он. — Но чего еще можно ждать, имея дело с людьми?
Она посмотрела на него полным недоумения взглядом.
— Так значит, вы не одобряете это заявление?
— Мое одобрение, как и неодобрение, не имеют никакого отношения к делу, — пожал плечами Стэдлер.
— А вы сформировали собственное мнение в отношении риарден-металла?
— Ну, скажем так — металлургия несколько выходит за рамки моей научной специализации.
— Вам известны характеристики риарден-металла?
— Мисс Таггерт, я не вижу смысла в ваших вопросах. — В голосе его промелькнуло нетерпение.
— Мне хотелось бы услышать ваше личное заключение по поводу риарден-металла.
— Для какой цели?
— Чтобы я могла обратиться с ним к прессе.
Стэдлер встал.
— Это невозможно.
Дагни произнесла, стараясь вложить в свой голос всю силу убеждения:
— Я передам вам всю информацию, необходимую для формирования обоснованного суждения.
— Я не могу выступать с публичными заявлениями на эту тему.
— Почему же?
— Ситуация слишком сложна, чтобы ее можно было объяснить при поверхностной беседе.
— Но если окажется, что риарден-металл на самом деле представляет собой чрезвычайно ценный материал, который…
— Это не относится к делу.
— Истинная ценность риарден-металла не относится к делу?
— Помимо констатации факта здесь следует учитывать и другие вопросы.
Дагни спросила, не будучи уверена, что не ослышалась:
— С какими другими вопросами может иметь дело наука помимо прямой констатации факта?
Горькие линии в уголках губ Стэдлера сложились в тень улыбки:
— Мисс Таггерт, вы и понятия не имеете о проблемах, стоящих сейчас перед наукой.
Дагни неторопливо, словно поняв это только что, сказала:
— Мне кажется, вам прекрасно известно, что представляет собой на самом деле риарден-металл.
Стэдлер снова пожал плечами:
— Да. Я это знаю. Из той информации, которой я располагаю, следует, что это — удивительный материал, блестящее достижение нашей технологии.
Он нетерпеливо прошелся по кабинету:
— На самом деле мне бы хотелось иметь возможность однажды заказать специальный лабораторный двигатель, способный выдерживать такие же высокие температуры, как риарден-металл. Он чрезвычайно нужен мне для изучения ряда конкретных явлений. Я обнаружил, что когда частицы ускоряются до скоростей, близких к скорости света, они…
— Доктор Стэдлер, — сухо перебила его Дагни, — если вам известна истина, почему вы не можете изложить свое мнение публично?
— Мисс Таггерт, вы пользуетесь абстрактной терминологией, в то время как нам приходится иметь дело с реальностью.
— Мы говорим сейчас о науке.
— О науке? Не путаете ли вы определения? Истина является абсолютным критерием только в области чистой науки. Если речь заходит о прикладных дисциплинах, о технике, нам приходится иметь дело с людьми. А имея дело с людьми, мы вынуждены принимать во внимание и другие соображения, помимо истины.
— Какие же именно?
— Я не имею представления о мире техники, мисс Таггерт. У меня нет дара — и желания — общаться с людьми. Я не могу уделять внимание так называемым практическим вопросам.
— Но это заявление было сделано от вашего имени.
— Я не имею к нему никакого отношения!
— Вы несете ответственность за весь институт.
— Это совершенно ничем не обоснованное утверждение.
— Люди считают, что ваше честное имя дает гарантию объективности и безупречности всякому действию института.
— Я никак не могу повлиять на мысли людей — если только они думают вообще!
— Они приняли ваше заявление за истину, хотя оно лживо.
— Разве можно разговаривать об истине, имея дело с обществом?
— Не понимаю вас, — стараясь сохранить невозмутимый тон, ответила Дагни.
— Вопрос об истине не имеет отношения к обществу как таковому. Никакие принципы никогда не оказывали на общество никакого воздействия.
— Тогда чем же руководствуются люди в своих поступках?
Он, в который уже раз, пожал плечами.
— Сиюминутными потребностями.
— Доктор Стэдлер, — проговорила Дагни, — по-моему, я должна объяснить вам те последствия, к которым приведет прекращение строительства моей ветки. Меня останавливают, ссылаясь на общественную безопасность, потому что я воспользовалась самыми лучшими из производившихся когда-либо рельсов. Если я не закончу строительство этой линии через шесть месяцев, крупнейший промышленный район страны окажется без транспорта. Он погибнет, потому что оказался лучшим, и нашлись люди, посчитавшие возможным приложить руку к разграблению его богатств.
— Что ж, возможно, это плохо, несправедливо, возмутительно, но такова жизнь общества. Кого-то всегда приносят в жертву, причем, как правило, несправедливо; но так принято среди людей. Что может сделать с этим один человек?
— Вы можете сказать правду о риарден-металле.
Стэдлер не ответил.
— Я могла бы умолять вас сделать это, чтобы спасти свое дело. Я могла бы просить вас сделать это, чтобы избежать национальной катастрофы. Но я не буду прибегать к этим причинам. Они могут оказаться недостаточными. Остается одна-единственная причина; вы должны сказать правду, просто потому, что это правда.
— Со мной не консультировались по поводу этого заявления! — Возглас вырвался непроизвольно. — Я не позволил бы сделать его! И мне оно нравится не больше, чем вам! Но я не могу выступить с публичным опровержением!
— С вами не консультировались? Тогда не стоит ли выяснить, что на самом деле стоит за этим заявлением?
— Я не могу погубить институт именно теперь!
— Но разве вам не хотелось бы выяснить причины?
— Я знаю их! Они не говорили мне, но я знаю. И не могу сказать, что осуждаю их.
— А мне скажете?
— Скажу, если хотите. Вам же нужна истина, не так ли? И доктор Феррис также не в силах ничего сделать, когда голосующие за выделение средств институту дебилы берутся настаивать на том, что они называют результатами. Они неспособны понять такую простую вещь, как абстрактная наука. Они воспринимают ее только через те последние побрякушки, которые удалось получить с ее помощью. Не знаю, каким образом доктору Феррису удается поддерживать жизнь в этом институте, я могу только удивляться его практическому дарованию. Не думаю, чтобы он когда-то был крупным ученым — я вижу в нем в первую очередь бесценного слугу науки! Мне известно, что недавно он столкнулся с серьезной проблемой. Он старается не вмешивать меня в нее, избавляет от всего этого, но слухи доходят и до меня. Люди критикуют институт, потому что, по их мнению, от нас нет достаточной отдачи. Общество требует экономии. И в такие времена, когда ставятся под угрозу все их мелкие удобства, можете не сомневаться, что люди в первую очередь пожертвуют наукой. Наш институт остался в этой сфере практически в одиночестве. Частных исследовательских фондов почти не осталось. Посмотрите только на жадных хамов, управляющих нашей промышленностью! Как можно предполагать, что кто-то из них будет поддерживать науку?
— А кто сейчас финансирует вас? — негромко спросила Дагни.
— Общество, — почти небрежно ответил Стэдлер.
Она произнесла напряженным тоном:
— Вы хотели перечислить мне причины, стоящие за этим заявлением.
— Не думаю, чтобы вам было трудно догадаться. Если учесть, что в нашем институте тринадцать лет существует отдел металлургических исследований, израсходовавший более двадцати миллионов долларов и не давший ничего, кроме нового способа серебрения изделий и нового антикоррозийного покрытия, которое, на мой взгляд, уступает существовавшим прежде, вы можете представить реакцию публики на частную фирму, выступающую с материалом, способным учинить подлинную революцию в металлургии, произвести настоящую сенсацию!
Голова Дагни поникла. Говорить было нечего.
— Я не виню наш Металлургический отдел! — раздраженным тоном сказал Стэдлер. — Мне известно, что результаты подобного рода не относятся к числу предсказуемых. Но публика этого не поймет. И кого тогда нам остается принести в жертву? Великолепную металлургическую находку или последний оставшийся на цивилизованной земле научно-исследовательский центр вкупе со всем будущим человеческого познания? Такова альтернатива.
Она сидела, опустив голову. И после некоторой паузы проговорила: